Беатрис с ужасом и разлетающейся вдребезги наивной жаждой прекрасной победы наблюдала за тем, как оставшиеся два из четырех противника берут верх над ее защитником. Беглый взгляд по комнате — и девушка, ведомая инстинктом, кинулась к револьверу у печи. Будучи женой капитана и в принципе отнюдь не глупой девушкой, она умела стрелять не только в теории. Адриан, оставляя жену в глуши, на всякий случай обучил ее обращению с оружием и стрельбе. Более того, де Валуа хранила под подушкой подарок мужа — небольшой «женский» револьвер на всякий случай. Оружие, которое подобрала француженка, оказалось чуть ли не в три раза тяжелее, но Беатрис этого ожидала. Ее скорее пугала собственная медлительность из-за тяжести беременного живота, нежели то, что она не сможет спустить курок.
«Бежать? Серьезно, Франц? Как же мало ты еще знаешь меня…» — зеленый взгляд, полный решимости и стали, впился в светловолосый затылок. Она не позволит никому хозяйничать в ее доме. Бить ее и калечить ее защитника, кем бы он ни был. Беатрис взвела курок. Тихий щелчок заставил измениться в лице мародера, что пытался проткнуть ножом Франца, но более он никак не успел среагировать. Оглушительно грохнул выстрел. Беатрис, стреляя, зажмурилась, но предварительно успела прицелиться. Ей повезло — она не видела, в отличии от Франца, как разносит голову мародера, как кровью и серым веществом покрывает лицо немца и обрызгивает последнего живого француза.
Беатрис открыла глаза и охнула, чувствуя, как тошнота подкатывает к горлу от открывшейся картины, а руки трясутся от тяжести револьвера и отдачи после выстрела. И, несмотря на ужас, побелевшее лицо и слабость, решительности в зеленых глазах не поубавилось. Де Валуа подняла взгляд на последнего мародера, которому до этого уже досталось от нее вазой, и медленно подняла дрожащие руки с револьвером, снова взводя курок.
— Франц! — голос Беатрис сорвался, когда она позвала, не сводя взгляда со своего врага. Девушка была напугана всем, но более всего — совершенно притихшим ребенком у себя под сердцем. Она не хотела убивать снова и очень надеялась, что не придется…но что-то подсказывало ей, что, если будет необходимость — она выстрелит. И мужчина, на которого было нацелено дрожащее оружие, видел это так же хорошо, как она осознавала. Пожалуй, не так страшно, когда на тебя смотрит мужчина, уверенно нацелив дуло в определенную точку, как тогда, когда на этом месте взволнованная и испуганная женщина, руки которой с трудом удерживают опасную «игрушку», готовая выстрелить при малейшем шорохе.
Лезвие ножа опустилось еще ниже, проколов кожу около ключиц, так что на воротнике серой рубашки появилось бурое пятно. Франц крепко стиснул зубы, собираясь с силами, и тут внезапно раздался выстрел, а его противник разом ослабил хватку. На лицо брызнула кровь, смешанная с мозгом из пробитого с левой стороны черепа, и немец, обретя свободу, с отвращением спихнул тело с себя, вскакивая на ноги. Беатрис, бледная как смерть, трясущимися руками сжимала револьвер, направленный на последнего из четверки, но Майер понимал, как и она сама, на еще один выстрел сил у нее хватит.
— Ne tirez pas! Sʼil vous plaît! Ne tirez pas! [4] — мужчина, зажимал рукой сломанный Францем нос, но кровь все равно текла между пальцами, превращая сказанное в какое-то комичное кваканье. Он не пытался напасть или бежать, понимая, что его жизнь сейчас в хрупких руках беременной женщины и немецкого солдата, неизвестно почему вставшего на ее сторону.
А Маейр уже был рядом с девушкой, одной рукой мягко забирая у нее оружие и наводя его на противника, другой осторожно обнял девушку за талию, поддерживая и доводя до лавки, давая сесть и чувствуя, что она вся дрожит. На левой щеке алел след от пощечины, но больше никаких повреждений он не заметил, крепко сжимая ее пальцы в своей ладони, словно в попытке успокоить.
— Все хорошо, Беатрис… Тебя никто не обидит больше… Будь здесь… Я вернусь, — тихо сказал он девушке по-французски и выпустил ее руку. Подойдя к мужчине, Франц дернул оружием вверх, приказывая мародеру подняться. Тот подчинился, подняв обе руки вверх и беспрестанно хлюпая носом. Франц указал ему на труп товарища с пробитой головой, давая понять, что хочет, чтобы тот взял его с собой и шел вперед. Мародер поколебался, но как только палец Майера лег на курок, снова подчинился, подхватил тело под руки и поволок спиной вперед на улицу. Затем он вернулся и вынес второго мертвеца. В доме теперь ничего не напоминало о случившемся, не считая кровавого следа на полу и осколков вазы.
Продолжая держать француза на мушке, Франц заставил его погрузить тела на телегу, которая нашлась за пристройкой. Все это время француз продолжал лепетать о том, чтобы его пощадили. Велев ему впрячься вместо лошади и захватив лопату, Майер вместе с ним спустился с хутора к лесу, где, пройдя немного, вручил ему лопату и приказал выкопать яму. Когда все было исполнено, они вдвоем скинули трупы вниз. Занятый работой, немец не заметил, что его пленник успел вытащить у одного из трупов охотничий нож.
— Non, ne me tuez pas je vous en supplie! [5] — в очередной раз пробормотал пленник и, стоило Францу слегка отвернуться, выкинул вперед руку с ножом. Лезвие рассекло бровь немца, и правый глаз залила кровь, но Франц успел выстрелить. Пуля пробила гортань врага, и последний из обидчиков Беатрис повалился в яму на тела своих приятелей.
Выругавшись, Франц оторвал ткань от рукава, чтобы остановить кровь, и, сплюнув в яму, взялся за лопату, спустя несколько минут успешно зарыв неизвестных. Ему повезло, что земля уже была мягкой, иначе бы провозился он долго. Он вернулся на хутор, кое-как смыв в пристройке с лица кровь и грязь, и вошел в дом, с порога позвав:
— Беатрис! Я здесь, все хорошо…
Стоило Францу приблизиться, как сильнейшая волна слабости накрыла Беатрис. Каким чудом она не потеряла сознание — остается неясным, но руки ее ослабли, ноги словно стали ватными. Поэтому револьвер де Валуа выпустила сразу, позволяя Францу забрать инициативу. Несмотря на совершенно жуткий внешний вид, француженка прильнула к немцу, когда он ее поддержал и усадил на лавку, а всю ее била дрожь. Успокаивающие слова мужчины заставили Беатрис выдохнуть и несколько расслабиться. Тут же не замедлил отозваться легким толчком ребенок, что заставило девушку и вовсе отвлечься от происходящего. Тонкие ладошки медленно поглаживали живот, словно успокаивали дитя, а сама девушка глубоко дышала, стараясь остановить головокружение.
Все действия мужчин Беатрис словно пропускала мимо себя, ее взгляд замер, устремленный на осколки вазы. И лишь когда дом окутала тишина, де Валуа словно очнулась. Испуганный взгляд заскользил по стенам и полу, по сдвинутой в борьбе мебели. Если бы не осколки, кровь и беспорядок, девушка поклялась бы, что ей это все лишь привиделось. Медленно поднявшись, опираясь рукой о стену, Беатрис взялась за уборку. Она прибиралась в тишине, не напевая, как делала это обычно. В итоге не осталось следов крови нигде, осколки де Валуа собрала и выбросила в овраг, заодно чуть прогулявшись и подышав воздухом. Единственное, что Беатрис не стала делать, это возвращать мебель на свои места, справедливо рассудив, что еще больше напрягаться не стоит. Франца все не было, и Беатрис, ощущая, что уборка успокоила ее и дрожь отступила, ушла в свою спальню, чтобы переодеться. Шаль и испачканное платье полетели на пол. Однако одеться как следует в чистое Беатрис не успела, услышав открывающуюся дверь и окутывающий теплом голос Франца. Набросив на себя свободное светлое платье, которое больше было пригодно для носки летом (сейчас для него было бы слишком холодно), де Валуа почти выбежала к своему защитнику. Вид окровавленной и мокрой рубашки, все еще слегка кровоточащей рассеченной брови и усталого, но чистого, лица заставил слишком впечатлительную в последнее время Беатрис испуганно и радостно выдохнуть:
— Франц!
Пожалуй, Беатрис плохо понимала в тот момент, что делает. Или понимала и не хотела себя остановить. Так или иначе, девушка, едва не споткнувшись о коврик на полу, бросилась к Францу на шею, так что только длинная черная коса успела взметнуться. Тонкие руки с неожиданной силой обвили мужскую шею, раздался тихий всхлип. Француженка, до сих пор не пролившая ни единой слезинки на памяти Майера, спрятала лицо на его груди и расплакалась. Тихо, почти беззвучно, но женские плечи отчаянно задрожали, пальчики вцепились во Франца так, словно он был единственным смыслом в ее жизни. Она снова прошептала:
