Француженка кивнула, а ее неожиданный гость снова закрыл глаза, тяжело дыша. Беатрис подошла к столу и налила из кувшина в чашку немного воды. Отваром поить мужчину пока было нельзя — реакция организма была бы непредсказуемой. Девушка решила сначала проверить, как отреагирует тело солдата на простую питьевую воду. Де Валуа приблизилась к Францу и, мягко опустившись на колени подле него, приподняла его голову, поднося к губам чашку. Боялась ли девушка его? Да, несомненно. Но сейчас мужчина мог едва шевелиться, жар отнимал у него силы. Француженка предполагала, что это ненадолго, но на данный момент бояться было нечего.
Пока солдат пил из ее рук, Беатрис смотрела на его лицо. Когда она обрабатывала его рану — ей было не до того, а после она была слишком уставшей. И только вот сейчас она хорошо разглядела черты его покрытого светлой щетиной лица, цвет волос — почти совершенный блонд, очертание губ, которые за время войны явно разучились улыбаться. То, что она увидела, не отталкивало и не пугало, даже немного успокаивало. Франц утолил свою жажду и почти сразу снова провалился в забытье, но Беатрис успела стянуть с себя шаль и, свернув ее, подложить мужчине под голову. Теперь она была уверена, что он выживет. А когда сможет встать на ноги, она положит его в спальне. Сейчас ей мужчину просто не поднять…
Беатрис смотрела на снова заснувшего немца, укрытого одной ее шалью и лежащего на другой вместо подушки, и слегка улыбалась. Она радовалась тому, что он будет жить. И какая разница, что он с вражеского фронта? Он человек. А человеческая жизнь дороже нации.
Француженка подбросила в печь последний запас древесины и, еще раз проверив солдата и положив на его лоб заново смоченное в холодной воде полотенце, покинула комнату. Усталость никуда не делась, спина болезненно ныла, а утром надо будет идти за хворостом и дровами, если они не хотят околеть в доме. Беатрис легла в свою постель, не раздеваясь, и укрылась тонким одеялом. Последней ее мыслью была привычная «молитва-досье», к которой сегодня добавилось «Приютила немецкого солдата, спасла ему жизнь», и молитва за жизнь мужа, где бы он ни был.
Медленно и осторожно девушка приблизилась к солдату. На бледном лице ярко сияли живые, добрые глаза. Такие глаза не могли принадлежать худому человеку. Голова была тяжелой, но Франц понял, что обязан ей жизнью. Судя по всему, это она принесла его сюда и перевязала, не дав истечь кровью. Интересно, кто она? Как ее зовут, и почему она помогла ему? На его вопросы она только покачала головой и окончательно убедила его в том, что он на вражеской территории и судьба его довольно туманна. Однако все это было не важно, особенно, когда девушка осторожно приподняла ему голову, давая напиться. Холодная вода показалась очень вкусной, и немец жадно проглотил живительную влагу, выдохнув. Он чувствовал прохладные пальцы француженки на своей коже, чувствовал исходящий от нее запах — теплый, сладкий, родной. Он хотел еще что-то ей сказать, но слабость снова навалилась на него, и он едва слышно выдохнул, снова теряя сознание:
— Danke…[1]
Надо сказать, организм Майера, несмотря на испытания, был крепкий. Жар, мучавший его всю ночь, к утру отступил, оставив лишь испарину на лбу. Когда мужчина в следующий раз открыл глаза, на дворе уже был день. Полежав немного, он понял, что чувствует себя лучше. Дышать еще было больно, но возможно. Его слегка знобило, но, в целом, кризис миновал.
Оглядевшись, он понял, что в доме снова один. Его хозяйка и спасительница куда-то ушла и, судя по остывшей печи, за хворостом. Собравшись с силами, Франц оперся о пол и медленно потянулся, после нескольких неуклюжих попыток все же сев. Голова резко закружилась, и тошнота подступила к горлу. Пришлось пару раз сделать глубокий вдох. Это помогло. Он еще раз оглядел себя, отмечая тугие бинты на груди, успевшие пропитаться кровью, пока он ерзал, пытаясь сесть. Франц поискал взглядом свою форму и шинель, но не нашел их.
Комната, где он лежал, была небольшой, и, судя по обстановке, жила здесь одна женщина. Цветы в вазе на столе, аккуратная стопка полотенец, цветные домотканые ковры, на одном из которых он лежал. Как его хрупкая спасительница его сюда дотащила из лесу, было для Франца настоящей загадкой.
За дверью, ведущей на улицу, послышался скрип снега. Франц напрягся, впившись взглядом в дверь. Он не знал, кто это мог быть. Возможно, девушка поняла, с кем имеет дело, и вызвала солдат, которые явно были неподалеку, чтобы они взяли его в плен или допросили… А, может, просто без лишнего шума добили — сейчас он не оказал бы никакого сопротивления. Несколько минут, что он ждал, показались ему вечностью, поэтому вошедшая в дом Беатрис смогла узреть всю гамму ярких эмоций на бледном лице мужчины, на котором за секунду проскользнули страх, радость, облегчение и легкое смущение собственным видом. Увидев у нее в руках охапку хвороста, он попытался встать, чтобы помочь, но согнулся от кольнувшей в груди боли, вовремя упираясь рукой в пол, чтобы не упасть. Похоже, свои силы он все-таки переоценил.
Беатрис проснулась сразу после рассвета. Нет, она не была такой уж ранней пташкой, просто…стало холодно. На проверку оказалось, что дерево окончательно выгорело. Надо было идти за хворостом, а еще лучше — хорошими дровами, но с последними ей придется слишком долго возиться. Солдат же явно шел на поправку очень быстро, значит, он скоро очнется. А она даже завтрак без огня приготовить не может. В Париже, у родителей, была плита. Здесь же, казалось, жизнь отстала на полвека — готовить приходилось в печи.
Француженка, как и вчера, закуталась в теплые одежды и, проверив последний раз состояние немца, снова ушла в лес. В этот раз де Валуа пошла другим путем. Снова смотреть на мертвых или нарваться на проверяющих солдат девушке совершенно не хотелось. Беатрис думала о муже и незнакомце дома все то время, что собирала хворост. Вчерашняя нагрузка дала о себе знать — живот болезненно тянуло, девушка то и дело останавливалась и опиралась о стволы деревьев, переводя дух, а в глазах темнело. Но вскоре морозный воздух привел француженку в чувства, и домой она вернулась во вполне здоровом виде. К сожалению, отсутствовала она так долго, что солдат все-таки очнулся и…перестарался.
Напряженный взгляд мужчины сначала заставил Беатрис испугаться, но его окровавленные бинты и белое как полотно лицо свели испуг на нет. Порыв Франца в ее сторону, чтобы помочь, заставил де Валуа вздрогнуть, а затем тут же забеспокоиться — мужчины никогда не умеют вовремя понять, что слабы. Первый порыв броситься на помощь обуздало недоверие к немцу. Беатрис спокойно и медленно положила охапку привезенного на все тех же санках хвороста на пол, прикрыла дверь и приблизилась к мужчине, все это время говоря. Она впервые заговорила с незнакомцем, и речь ее была словно журчание ручейка:
— À vous encore tôt se lever… La blessure nʼa pas eu le temps de se serer… Vous pouvez perdre connaissance, — движения Беатрис, несмотря на отсутствие суеты, были довольно быстрыми. Француженка мягко придержала мужчину под руку, помогая вновь сесть. — Sʼassoyez, avec précaution…[2]
От девушки веяло прохладой улицы. Из-под укрывающего голову платка выбились черные прядки. Усадив мужчину, Беатрис тут же подала ему остывшего отвара, помогая выпить. После, мягко улыбнувшись Францу, де Валуа снова занялась хворостом. И лишь тогда, когда огонь начал пожирать дерево, Беатрис присела напротив мужчины и сняла с себя лишние теплые шали. Волосы ее были собраны шпильками, так что невозможно было предположить, какой они длины. Плавность же движений девушка приобрела после того, как забеременела — раньше она была куда более порывистой и резкой, но раненому солдату об этом было не узнать. Француженка посмотрела на Франца и показала на себя, произнося отчетливо и медленно:
— Беатрис. Беатрис де Валуа, — когда она увидела, что мужчина понял ее, Беатрис снова улыбнулась. А потом указала на бинты и, сопровождая французские слова жестами, попыталась объяснить, что она вытащила пулю и, как могла, подлечила Франца, но что теперь, после его «подвигов», придется менять бинты.
