Лидия Осиповна все похварывает, заведует «Советом защиты детей», в котором удается немало делать, несмотря на препоны наркомпрода. Там же служит Абр. Никиф[орович Алейников], который должен был ехать по делу устройства детской колонии в Швецию, но в последний момент задержан несогласием ЧК отпустить его. […]
Прилагаемое здесь письмо прошу передать или переслать Мергейму[332]. Всего лучшего. Надеюсь еще иметь от Вас письма. Крепко обнимаю.
П[авлу] Б[орисовичу] пишу в Цюрих.
Ю. Цедербаум
Из письма Е. Л. Бройдо, 26 июня 1920 г
Дорогая Ева Львовна!
Повинную голову меч не сечет, но Вас очень следует поругать за прошлое. То, что Вы в момент нашей абсолютной оторванности от Европы не снеслись с нами перед поездкой, не только нас огорчило и оскорбило, но и нанесло удар делу, хотя бы тем, что Павла Борисовича, который оставался в неведении относительно характера нашей работы, поставило в фальшивое положение, когда он теперь только убедился, что мы далеко разошлись с ним и в вопросах русской политики и в проблемах международного движения. Должен откровенно сказать, что во всем ЦК сообщение о Вашем отъезде было воспринято как симптом прямого разложения, охватившего партию. Надеюсь, что теперь сношения, между нами восстановленные, останутся регулярными.
Пишу наскоро, ибо только что получил Ваши письма, а завтра надо сдавать отчет. Из письма к Ал. Н. [Штейну] узнаете остальное. Сейчас прежде всего о положении дел в партии.
а) Течения. В течение всего 19-го года шла упорная борьба «правых» и «левых» течений. Она обострилась, когда мы решили в разгар успехов Деникина призвать к активному участию в обороне. На севере и в центре правые, по общему правилу, остались на позиции «лояльной оппозиции», критикуя нас и уклоняясь от активного проведения нашей линии, но не стремясь проводить сепаратной политики в большом стиле. Поэтому здесь обошлось без раскола и лишь отдельные лица фактически ушли из партии, отказавшись перерегистрироваться. […] Лишь по отношению к Саратовской организации, поднявшей открыто знамя бунта и объявившей, что не будет подчиняться ЦК и образует свой особый фракционный всероссийский центр, мы прибегли к крайней мере: исключили ее из партии. На юге было хуже. Чтоб иметь руки развязанными для органич[еской] работы при Деникине, харьковские правые… откололись от местной организации накануне прихода деникинцев, при них немало скомпрометировались; мы их объявили вне партии. В Екатеринославе правая группа еще раньше формально вышла из партии в ответ на призыв к защите революции от Деникина, а по приходе последнего повела себя позорно и теперь рассыпалась. В Одессе организация в большинстве правая… за время Деникина вела такую политику приспособленчества, что нам теперь приходится ее распускать и реорганизовывать сверху. В Ростове длительная деятельность правых привела к расколу, причем левые в виде реакции сначала усвоили полубольшевистскую программу; сейчас стараемся их снова воссоединить. На востоке, после краха политики Майского, линия была выпрямлена, и под руководством И. И. Ахматова[333] сибиряки вели себя идеально: оказались духовно во главе внутренней революции, свергшей Колчака (материальную силу составили эсеры), образовали демократическую самостоятельную Вост[очно]-Сиб[ирскую] республику с программой мира с советской Россией и очищения Дальнего Востока от японцев и мирно уступили власть большевикам, когда последние, сначала их поддержавшие ввиду сознания, что самостоятельная демократическая республика легче добьется от Антанты эвакуации Сибири, подняли под конец против них рабочих.
Работа правых, отказавшихся от «активизма» и упорствовавших на «нейтральности» в борьбе между большевиками и контрреволюцией, имела последствием «ультралевую» реакцию, которая привела к выходу из партии многих меньшевиков и переходу большинства их к коммунистам. Перечислю Вам этих перебежчиков: Хинчук, А. А. Дубровинская, Яхонтов, рабочий московский Трифонов[334], Чиркин, Булкин (!), Илья Виленский, Митин[335] (петербургский), Квасман[336]; теперь заявляет с намерением уйти из партии, но не вступит к коммунистам Вас. Ис. Броудо[337]. Кое-кто явно ушел по карьерным соображениям. Но и среди неушедших (особенно в Харькове и Екатеринославе) опасно левый уклон, стирающий всякую границу между с[оциал]-д[емократией] и коммунизмом. На апрельском совещании левые во главе с Бэром произвели серьезный натиск, с трудом отбитый. Понятно, что в вопросах организационной политики они толкают на раскол и меры крайней репрессии там, где без этого можно обойтись, и лишь мешают нам в и без того трудной работе поддержания дисциплины при условиях полного отсутствия гласности.
б) Парт[ийные] успехи. Несмотря на все гонения, каждый раз, как удается высунуть нос, мы собираем вокруг себя массы. Это сказалось на ряде выборов в Советы (кроме Петербургского, где «зиновьевские» выборы[338] прошли по-старому, так что, кроме Каменского[339] и еще пары человек, никто не прошел). Именно: в Москве мы получили 46 мандатов, в Харькове 205, в Екатеринославе 120, в Кременчуге 78, Полтаве 30, Ростове-на-Дону 12, Одессе 30, Николаеве 11, Киеве 30, Бежице 20 с чем-то, Туле 50, Твери 8, Гомеле 20, Витебске 15, Смоленске 30, Самаре 20 с лишком, Ташкенте 20, Иркутске 30. Словом, везде, где только давалось выставить кандидатов, несмотря на отсутствие свободы агитации, проходили наши кандидаты. Здесь на химическом заводе против меня выставили кандидатуру Ленина. Я получил 76 голосов, он – 8 (при открытом голосовании). Такие же успехи были на ряде областных и всероссийских профессиональных съездов.
Эти успехи вновь встревожили большевиков и настроили начать гонения. В Одессе, Гомеле, Николаеве наши фракции были исключены из Советов на первом же заседании (мотивировка в Николаеве: воздержались при голосовании Ленина в почетные председатели!). Потом пошли разгромы организаций. В Киеве всех членов бюро проф. союзов судили за «контрреволюционную деятельность» во время деникинской оккупации (фактически за то, что вели легальную профессиональную работу), а весь комитет за выражение солидарности с первыми (!). Приговорили 4 членов бюро (в т. ч. Кучина и Романова) к принудительным работам до конца гражданской войны, а комитетчиков с Семковским, Скаржинским, Биском, Балабановым – к запрещению всякой общественной и политической деятельности. Перед польским наступлением арестованных отпустили, и теперь Кучин добровольцем на фронте. Затем в Самаре забрали массу нашего народа в связи с всеобщей стачкой протеста против ареста делегатов, выбранных на съезд проф. союзов. После в Омске взяли комитет за выпуск нелегального воззвания, в Питере арестованы Шпаковский, Малаховский и Шевелев в связи с делом Голикова, Смирнова и Бабина (дело о листке правой группы, выпустившей листок с призывом не работать 20 мая). В Екатеринбурге взят весь комитет после первого избирательного собрания в начале выборной кампании в Совет (в том числе Клячко питерский и наш Далин, бывший там в служебной командировке; теперь выпущен), Суханов[340], служивший там же на видном посту, потребовал, чтоб его или арестовали, или уволили. ЦК коммунистов предписал уволить. В Туле во время грандиозной забастовки, провоцированной помпадурством[341] комиссара, взяли всю советскую нашу фракцию. Наконец, в Москве после митинга, устроенного печатниками английским гостям, разгромили союз печатников, чем спровоцировали, конечно, забастовки. Все правленцы, кроме скрывшегося Камермахера[342] – Чистов, Буксин, Девяткин и др. арестованы, поставлено правление назначенцев. За наши «разговоры» с англичанами поднята была чисто «ритуальная» травля, в которой нас объявляли «агентами Ллойд Джорджа» и даже «пособниками польских шпионов, взрывающих склады». Наши товарищи, занимающие ответственные посты на советской службе, подавали протесты, требуя, чтобы или травля прекратилась, или их уволили. Для Фед. Ильича этот протест кончился печально: его сослали «в резерв» в Екатеринбург (он мобилизован как врач).