4) Свою тактику мы определяем как борьбу с большевизмом, поскольку он есть извращение социализма и террористическая система, основанная на расколе внутри пролетариата и между пролетариатом и крестьянством, но мы соединяем эту борьбу с безоговорочной поддержкой большевизма в его сопротивлении международному империализму и его внутренним контрреволюционным союзникам. Эту поддержку мы в течение известного времени ограничивали известными рамками, не считая возможным принимать прямое участие в организации большевиками обороны против их врагов. Принципиальное значение это ограничение имело для нас, пока большевизм на поле вооруженной борьбы имел против себя также и демократические силы, хотя бы своей собственной дряблостью и нелепой политикой самих большевиков брошенные в объятия Антанты и контрреволюции (эсеры на Волге, Петлюра и т. д.). Это принципиальное соображение отпало после того, как Колчак и Деникин истребили всех демократических противников большевизма и против последнего встала одна сплошная контрреволюция. Оставалось еще в силе тактическое соображение: как партия, преследуемая и протестующая против террористического режима, мы, при всем признании относительной прогрессивности большевиков в их борьбе с Деникиным и Кº, не считали возможным доводить свою политическую поддержку в этой борьбе до отдачи своих сил делу военной обороны государства. Но обострение положения принудило сначала наших южан, когда Деникин начал свой кровавый крестовый поход, сделать и этот шаг; в момент же наибольших успехов Колчака, Деникина и Юденича[238] мы признали необходимым сказать, что для этого грозного момента, несмотря на все, призываем членов партии и рабочих поддержать дело обороны.
Этот шаг, кстати, не всеми одобрен из тех, которые во всем остальном идут с ЦК. Многие, как Федор Андреевич [Череванин] у нас, и практики в разных местах, предпочли бы, чтобы наша оппозиционность проявилась и в вопросе обороны, отказались что-нибудь делать, пока не изменится режим. Но теперь, когда разгром контрреволюционных войск привел к снятию блокады, я надеюсь, что эта правая оппозиция (не имеющая ничего общего с правым крылом Либера и Кº, отвергающим всю нашу политику) признает нашу правоту. Гораздо неприятнее имеющаяся у нас оппозиция слева, которая целиком почти овладела Бундом[239]и имеет корни и в русских организациях. Не говоря уже о Бунде, который на девять десятых усвоил себе коммунистическую идеологию (Рахмилевич[240], считающийся там «умеренным», во всем, по существу, большевик; Абрамовича они считают отпетым оппортунистом), но и другие «левые» утратили всякую принципиальную линию, отличную от большевизма: готовы признать Советы «высшей формой», а III московский Интернационал[241] – единственно способным объединить пролетариат и т. д. Время от времени иные из них уходят от нас формально и кончают вступлением в коммунистическую партию. Из крупных имен за последнее время ушли Хинчук и Булкин[242] (вообще, преимущественно уходят бывшие правые, проявляющие в отношении к коммунизму тот же оппортунизм, который проявляли раньше к буржуазии). Оба пока еще к коммунистам не ушли.
Теперь о нашем отношении к проблемам международного движения. После Берна и Люцерна[243] мы окончательно укрепились в убеждении, что, в сущности, говорить о восстановлении Интернационала в данное время не приходится. Не только нельзя представить себе в одном Интернационале правых социалистов, с одной стороны, и партии, вошедшие в ленинскую организацию, с другой, но и сколько-нибудь органическое единство между правыми и центром невозможно до тех пор, пока первые не расквитались окончательно с политикой национализма и готовы вместе с буржуазией подавлять вооруженной силой движения другой части пролетариата. А до этого расквитания дело далеко еще не дошло. В этой невозможности органического единства мы видели и действительную причину неудачи кампании за социалистическое вмешательство в русские дела: ибо всякое осуждение большевистских методов и формулирование позиции в вопросе о диктатуре и демократии a priori[244] лишены какого бы то ни было морального и политического значения или являются результатом соглашения с Вандервельдом[245], Гомперсом[246], Тома[247] или Шейдеманом, которые в русской политике связаны соучастием в империалистских видах буржуазии Антанты respective[248] Германии на Россию и соучастием в совместной с своей буржуазией борьбе против местного большевизма и которые в вопросе о демократии уже обличены фактами в том, что под этим словом понимают формы (и только формы) парламентаризма, прикрывающие нынешнюю военно-полицейскую диктатуру плутократии.
Поэтому мы признали, что может идти речь о конгрессах и конференциях, на которые допускались бы все рабочие партии и которые позволили бы достигать некоторых общих шагов по отдельным вопросам и дали бы возможность формироваться принципиальной действенной программе центра, сплачивающего элементы, порвавшие и с Burgfriedenspolitik[249], и с коммунизмом; но не должно быть речи о «восстановлении II Интернационала» как организации, претендующей на руководство международным движением и связывающей отдельные партии взаимной ответственностью. В этом духе мы еще в прошлом апреле приняли прилагаемую резолюцию с выводом, что на конференциях типа Люцерн – Берн мы можем быть представлены только для информационных целей.
С тех пор опыт лишь укрепил в нас это мнение. Добрая половина национальных партий и фракций II Интернационала сейчас сидит в правительствах своих стран или не сидит, [но] являются, по существу, правительственными. Попытки при таких условиях демонстрировать на конференциях единое мнение интернационального рабочего класса лишь дискредитируют эти конференции и создают в революционных элементах представление, что единственно независимым от буржуазии и способным к мобилизации международного пролетариата является московский центр Ленина. С другой стороны, элементы центра, вопреки Вашим попыткам к правильному пониманию многих из них, чересчур замкнулись в местную борьбу и не делают никаких серьезных шагов, чтобы сплотить свои собственные силы в единый интернациональный блок с действенной программой, прежде чем определять свои отношения к объединительным попыткам справа и к деятельности ленинского Интернационала. В течение полутора лет центр, не осуществив даже экспедиции в Россию, очистил все поле для коммунистов и в конце концов, в лице независимых, стал на путь, ведущий в Каноссу[250]. Мы (я говорю о себе, Федоре Ильиче, Абрамовиче и других близких товарищах) хотя и допускаем, что, быть может, в будущем, за невозможностью полного единства, образуется Интернационал из одних центра и левой, но это считаем возможным лишь после значительной эволюции левых, сейчас же такая группировка означала бы капитуляцию перед большевизмом и априорный отказ от восстановления объединяющего все пролетарские партии Интернационала. Сейчас, думаем мы, центр может (и должен) сделать одно: собрать в международном масштабе свои собственные силы, выработать свою принципиальную программу и свою международную политику и вести идейную борьбу направо и налево. Если нам удастся теперь «пробить окно в Европу», мы будем воздействовать на немцев, французов и т. д. в этом направлении[251]. Наши собственные «левые» в этом вопросе особенно поддаются импрессионизму[252] и теперь, после съезда независимых[253], требуют установления блока центра с левой и ориентации на московский Интернационал как единственный действенный центр международной революции. На этом пункте нам предстоит выдержать бой на предстоящем 24 февраля совещании комитетов (неполноправная конференция).
