— Я верю тебе, Джейме, — мягко произнесла она и улыбнулась уголками губ, сжимая его ладонь чуть сильнее, — правда верю.

Джейме тоже улыбнулся — широко и открыто, — чувствуя разливающееся по грудной клетке тепло; чувствуя себя в этот момент самым счастливым человеком во всем мире.

***

Серсея внимательно слушает короткий рассказ брата, и оказывается, что вспомнил он не очень-то и много — только как она говорила, что отец не должен чего-то узнать, и как он пытался заверить ее, что, если она так хочет, он и не узнает. Но, даже несмотря на то, что ничего конкретного об их отношениях он и не вспомнил — по грудной клетке женщины все равно растекается томительное волнение, почти граничащее с испугом и паникой. И в то же время Серсея испытывает одновременно разочарование и облегчение. Джейме все еще не знает, насколько они были близки; Джейме все еще, как минимум, не ненавидит ее, ведь женщина боится именно этого: что стоит брату — этому новому брату без всех важных, связывающих их воспоминаний — узнать об истинной сути их отношений — он не примет их. Мысль об этом пускает тревожный холодок по спине и пробегается мурашками по рукам. Пусть он лучше не знает, чем ненавидит и презирает меня, думает Королева и твердо решает не рассказывать ему ничего, пока он не вспомнит все сам. Если вспомнит, нашептывает подсознание, но Серсея не слышит его.

Джейме мерно шагает рядом, сосредоточившись и нахмурив густые брови, силясь припомнить что-то еще, возможно, пытаясь понять контекст того разговора. Но не понимает. Догадывается — может быть, но не знает точно, и Серсея правда не понимает, радует ее это или все же огорчает. Слишком неоднозначно. Слишком много противоречивых чувств, которые продолжают давить на ребра, стремясь вырваться наружу из грудной клетки, где им слишком тесно всем вместе. Словно вольнолюбивые птицы, посаженные за витые прутья позолоченной клетки. Серсея злится и едва не скрипит зубами от бессильной ярости на саму себя и на совершенно несправедливые законы мира — вот почему ее глупое сердце так сильно любит этого человека и отказывается даже нормально биться без него?

Королева позволяет себе понадеяться, что брат не станет продолжать эту тему и они спокойно добредут до Тронного зала, откуда разойдутся в разные стороны, каждый по своим делам. Но когда это все происходило так, как надеется Серсея? Джейме вздыхает и выпрямляется, заметив, что сутулился все то время, пока напряженно вспоминал еще хоть какие-то детали.

— Так о чем мы тогда говорили? — голос звучит лишь слегка любопытно, и его слова камнями ухают куда-то в желудок Серсеи.

— Я не помню, — женщина старается звучать как можно более убедительней, но получается плохо, и она неосознанно прибавляет шагу, стремясь просто уйти от этого разговора и, желательно, заодно от всех проблем.

Джейме, понятное дело, даже и не думает верить ей. Мужчина в пару шагов нагоняет сестру и осторожно берет за локоть, разворачивая лицом к себе и не убирая руку, чтобы она не предприняла еще одну нелепую попытку сбежать.

— А я думаю, помнишь, — растягивая губы в улыбке, говорит мужчина.

Королева уже собирается снова соврать, но на секунду ловит взгляд Джейме и катастрофически быстро начинает тонуть в затягивающем зеленом болоте его глаз. Как вообще можно соврать, когда он смотрит… так. Открыто, почти восхищенно, с надеждой. Серсея закусывает губу и отводит взгляд от пленящего омута до того, как в легких успевает закончиться кислород. Она вздыхает, отчаянно пытаясь придумать хоть какой-то вразумительный ответ, который устроит брата.

Она понимает, что молчит слишком долго, когда Джейме чуть сильнее сжимает пальцы на ее локте. А ведь она успела позабыть, что он все еще держит ее, чтобы она не сбежала. Кожа под его пальцами, кажется, начинает медленно нагреваться и плавиться. Женщина едва ли может сосредоточиться на чем-то, помимо этого прикосновения, вспоминая, как нежные руки брата прежде касались ее обнаженного разгоряченного и податливого тела. Сейчас она может разве что мечтать об этом и молить всех Богов, чтобы он вспомнил все сам в ближайшее время — иначе она точно сойдет с ума, находясь рядом с любимым человеком, которого больше не имеет права поцеловать.

Пальцы сжимаются еще чуть сильнее, и Серсее становится даже немножко больно, но боль отрезвляет. Боль — спасение. К вечеру появятся синяки, успевает подумать Королева, прежде чем, наконец, ответить:

— Мы были еще детьми, едва ли нас можно было назвать взрослыми, — у нее даже получается выдавить из себя кажущуюся вполне искренней улыбку, — мы довольно часто делали что-то, о чем отцу было знать необязательно, но это всего лишь детские… — договорить она не успевает, потому что Джейме довольно суровым голосом ее перебивает.

— Нет, мы тогда были уже не детьми — совсем нет. И ты казалась слишком напуганной, словно мы сделали что-то по-настоящему ужасное. Серсея, прошу тебя, скажи мне правду. Или, по-твоему, если я не помню все это, то и не заслуживаю знать?

— Нет, конечно, я так не думаю. Разумеется, ты заслуживаешь знать правду. Но я не уверена, что тебе стоит узнать ее сейчас, — взгляд женщины, наконец, разглаживается и смягчается, словно она объясняет какие-то элементарные вещи маленькому ребенку.

И Джейме почти ведется на этот взгляд. Королева чувствует, что почти убедила его одними только глазами — он всегда питал слабость к этим бездонным изумрудным омутам. Но в одно мгновение на лицо брата снова возвращается уверенность, и он твердо спрашивает:

— О чем мы говорили, Серсея? Прости, конечно, но я чувствую, что это было что-то важное. Что-то очень важное для меня. И для тебя… для нас. Так что это было?

Серсея слышит мольбу в голосе, видит тоску и нежность в глазах, чувствует, как пальцы, сомкнувшиеся на ее локте, слегка поглаживают алый бархат платья. И все это вдруг смешивается в такой невообразимый коктейль эмоций, что становится дурно. Дурно от лезущих в голову мыслей. Дурно от искрящихся по грудной клетки чувств. Дурно от любви заполняющей собой все пространство между ними. Дурно от накатившего желания поцеловать брата прямо здесь и сейчас — посреди пустого тихого коридора, в котором в любой момент может кто-нибудь появиться.

Он знает — эта мысль на секунду проскальзывает в голове Королевы, но сразу отбрасывается в сторону, будучи определенной как «невозможное». Откуда он может знать? Он еще не вспомнил ничего, что могло бы хоть намекнуть ему на все то, что было между ними. Серсея слегка встряхивает головой, отгоняя одни назойливые мысли и открывая дорогу другим. Внезапная идея резко поражает ее, пригвоздив к месту. Кажется, даже сердце перестает на мгновенье биться, пораженное столь странной мыслью.

Если я его поцелую, он вспомнит, как мы делали это раньше, а значит, вспомнит и все остальное.

Да, идея кажется безумной, но это лучшее, что у нее есть на данный момент. Женщина осторожно поднимает руку и касается своими вечно холодными пальцами теплой ладони брата, которая все еще сжимает и слегка поглаживает ее локоть, переплетает их пальцы. Теперь очередь Джейме замирать на месте. Он удивленно смотрит на сестру, но не решается что-то сказать по этому поводу, боясь, что разрушит весь момент.

— Ты правда хочешь знать, что это было? — едва слышным шепотом спрашивает она и подступает на шаг к брату, пока ее слова витают в воздухе между ними, как пылинки.

У Джейме получается только кивнуть, и Серсея уже собирается медленно податься вперед, чтобы наконец-то поцеловать его — впервые за все это время. Но тихий далекий стук шагов не дает ей это делать. Королева разочарованно вздыхает и прикрывает глаза. Опять. Да пусть сгорят в пекле все, кто уже второй раз умудряется прерывать их! Серсея злится и готовится нагрубить любому, кто сейчас появится из-за поворота, но вся злость улетучивается, стоит Джейме отступить на шаг от нее. В его глазах читается все то же восхищение, но теперь к ним приплетается еще и странная тревога… или это предвкушение?