У Ривки все ужасно плохо, и я не могу продолжать притворяться, будто она в порядке.

Я отпиваю глоток от моего молочного коктейля.

Авокадо на вкус слегка подпорчено.

– Мне пришлось приехать, чтобы пройти анализы для контроля того, что я прошла на прошлой неделе, и, если честно, я устала от анализов и последующего контроля после контрольных анализов, потому что в последнее время мои анализы не особенно хороши.

– А что говорят доктора?

– Они говорят, что я должна есть. Давай закажем ужин.

Я потеряла аппетит, но все равно заказываю тарелку фо. Мой папа постоянно говорит о тонизирующих свойствах фо. Если вы чувствуете первые признаки простуды, съешьте тарелку фо, и вам удастся избежать гриппа. Если вы чувствуете себя нездоровым, съешьте тарелку фо, и незаметно подкрадывающаяся к вам лихорадка сразу же отступит. Но сегодня вечером я не думаю, что фо сможет помочь мне с моим недомоганием. И мы знаем, что Ривке нужно нечто намного, намного сильнее, чем тарелка лапши с секретными специями.

Ривка заказывает тофу с лемонграссом, и, когда его приносят, она, кажется, тратит больше времени на передвигание тофу по тарелке с помощью деревянных палочек, чем на поднесение еды ко рту.

– Прости, что сегодня я такой нытик, Симона. Я позвала тебя сюда не для того, чтобы нагрузить всем этим. – Она откладывает палочки, берет вилку и теперь уже вилкой двигает тофу туда-сюда по тарелке. – Я позвала тебя сюда, потому что сейчас мне нравится быть рядом с тобой больше, чем с кем-либо в целом мире. Так что расскажи мне что-нибудь. Расскажи мне пару историй. Пару историй, чтобы думать о них во время моего долгого пути домой сегодня. Расскажи мне о самом лучшем, что случилось с тобой на этой неделе. А потом расскажи о самом плохом.

– Ну, – говорю я, – АСЗГС вроде как выиграло дело о городской печати.

Я рассказываю о сути дела и о том, как после предварительного судебного заседания город просто сдался, потому что они решили, что не стоит тратить время и деньги на борьбу за дело, которую они, вероятно, не смогут выиграть.

А потом, полностью шокировав меня, Ривка говорит:

– Я рада, что дело не дошло до суда. Я думаю, что такое дело было бы пустой тратой времени для АСЗГС.

– Это словно пощечина по моему лицу! – говорю я. – Я так боролась за все это. Я потратила драгоценную субботу на сбор подписей. Участвовала в митинге возле здания администрации. Вступила в противоборство со злодейкой, настолько страшной, какую только можно себе представить.

Я рассказываю ей все о Злобной Сучке и ее Великом Царстве Самодовольства. Ривка смеется.

– И именно ты… из всех людей… – говорю я. – Я просто не могу понять, как ты не видишь, что крест на городской печати – это стоящее дело.

– Я просто думаю, что есть намного более важные дела, за которые нужно бороться. Есть люди, которые живут в страхе. В крайней нищете. Есть люди, которым нужны адвокаты, и это вопрос жизни и смерти. Сегодня в мире существуют права и свободы, которые втаптывают в грязь, об которые вытирают ноги, над которыми издеваются шутки ради, и нам нужна каждая толика борьбы, которую АСЗГС может предложить. Крест на городской печати – всего лишь символ. Это формальность. Она никому не наносит настоящего ущерба.

– Я уважаю твою точку зрения, но полностью не согласна. Я думаю, что нужно пристально следить за мелочами, чтобы они не выросли в нечто большее.

Ривка улыбается мне:

– Твоя мама наверняка так гордится тобой. И ты, должно быть, очень гордишься ею.

– Да, думаю, горжусь. Но она абсолютно бесполезна в той области, к которой относится самое худшее, что произошло со мной на этой неделе.

– И что это за область?

– Парни.

Я не могу даже поговорить с ней ни о чем таком, потому что все, что она может сказать, это то, что я такая прекрасная и что любой был бы счастлив встречаться со мной и бла-бла-бла.

– Так что случилось?

– Я пригласила Зака на свидание, и он сказал: «Да ни за что, даже через миллион лет, ты вызываешь у меня отвращение».

– Он сказал: «Да ни за что, даже через миллион лет, ты вызываешь у меня отвращение»?

– Он сказал что-то типа: «Звучит отлично, я бы очень хотел пойти, но не могу», а для меня это то же самое, что «Да ни за что, даже через миллион лет, ты вызываешь у меня отвращение».

Официант колеблется у нашего стола, не будучи уверенным, что может убрать два блюда, которые мы так и не съели. Ривка немного оживилась. Лицо ее стало менее бледным, и хотя она почти не прикоснулась к тофу, зато пьет уже второй молочный коктейль. Я думаю о том, что значат все эти плохие анализы. Что будет дальше? Что они делают, когда результаты тестов плохие? Назначают репетитора? Нет. Они проводят все эти сильнодействующие процедуры, из-за которых ты становишься больным и слабым и у тебя выпадают волосы. Так что Ривке, возможно, все-таки придется надеть парик, и именно такой, как я представляла, она должна была войти в нашу дверь в День благодарения – в парике и далеко не столь красивой.

– Тебе назначат химиотерапию?

– Я уже проходила химиотерапию. Она, как уже понятно, не сработала, хотя, полагаю, неправильно так говорить. Она сработала на какое-то время. Но ее действие кончилось. Доктора говорят, что можно попробовать еще раз, но она скорее причинит мне больше вреда, чем наоборот.

Я чувствую, как подступают слезы, но знаю, что это совсем не то, что сейчас нужно Ривке.

– Это так несправедливо.

Ривка смеется.

– Что тут смешного?

– Ой, не знаю. Ничего, на самом деле. Просто раньше я была зациклена на мыслях о справедливости, о том, почему, почему я и почему сейчас. Но это ни к чему не приводит. Это как те вопросы, которыми ты докучаешь родителям. Почему? Почему? Почему? В конце концов им надоедает, и они говорят: «Просто потому что». И это единственный настоящий ответ. Просто потому что.

У меня есть мысль. Идея. Она меня поедом ест, и, хотя у меня есть ощущение, что это не то, о чем стоит говорить вслух, почему-то рядом с Ривкой я чувствую себя так, словно могу разговаривать о чем угодно.

– Ты когда-нибудь думала о том, что Бог наказывает тебя? О том, что, возможно, если бы ты не отвернулась от своей веры, этого бы не случилось.

Ривка глубоко вздыхает, и на мгновение мне кажется, что я оскорбила ее, но потом я вижу, что она просто тщательно обдумывает свой ответ.

– Симона. Во-первых, я не отвернулась от своей веры. Мне важно, чтобы ты это понимала. Я покинула хасидскую общину, которая вырастила меня, чтобы найти свой собственный путь и открыть мои собственные отношения с иудаизмом, отношения, которые, я верю, во всех отношениях правильны. И вот что я думаю о Боге. Я думаю, что Бог существует в моментах милосердия, красоты и удачи. Я думаю, что подобные вещи, как моя болезнь, просто большая, большая неудача. Такое случается просто потому что.

Такая весьма великодушная интерпретация Бога ошарашивает меня. Как она может позволить Ему так легко соскочить с крючка? Почему Ему приписывается только хорошее? Я хотела бы поспорить с ней на этот счет, но не думаю, что сегодня подходящий вечер.

– Они знают? – спрашиваю я.

– Моя семья?

– Да.

– Нет. Не знают.

– Почему?

– Потому что я хочу, чтобы они видели меня такой, какой я являюсь, принимали мой выбор и мою жизнь, потому что это то, что правильно для меня, а не потому, что они беспокоятся, что будут чувствовать вину за непринятие меня, когда станет слишком поздно. Я не хочу, чтобы их принятие, или прощение, или что-либо еще, что мне от них нужно, было связано с жалостью и чувством, что это их последний шанс.

– Ага.

– Что?

– Наверно, я просто не понимаю, что плохого в том, чтобы дать людям знать, что это их последний шанс сделать что-то хорошее.

Она смотрит на меня раскрыв глаза довольно долго, не произнося ни слова.

– Сколько тебе лет, говоришь?

– Официально шестнадцать.

Ривка качает головой. Она протягивает руку через стол и сжимает мою ладонь. Я пожимаю ее руку в ответ.