— Куда мы едем? — наконец нарушила тишину Мария. — Ты решил вернуться на день раньше?

… и в голосе её не прозвучало сожаления… и, возможно, он остался бы столь же равнодушным, ответь я «да».

— Нет, точнее, я могу отвезти тебя к Дживике в любой момент, но сначала хотел бы показать тебе дом. Наш дом. Где мы жили два года. Два счастливых года.

— Ты хочешь сказать, что он всего в нескольких километрах от моего нынешнего дома?

— В десяти, если точнее.

Мария притихла и стала с волнением вглядываться в пейзаж за окном, насколько это, конечно, позволяли потоки воды, с которыми даже дворники едва справлялись. По правую сторону от нас проплывало побережье. Океан вздымал к небу руки волн. Словно в молитве. Порывы ветра клонили к земле деревья, точно спины молящихся. Природа просила за нас…

— Ещё далеко?

— Ехать осталось пару минут. Сейчас мы проберёмся через рощу, а потом снова окажемся на берегу.

— Океан пугает меня.

Я ударил по тормозам. Только для того, чтобы взглянуть ей в глаза. Та, которая бредила и грезила одним океаном, теперь вжалась в кресло и, обнимая колени, то ли вздрагивала, то ли всхлипывала.

— Раньше ты его любила…

— До того, как оказалась в реке, наверное. Сейчас я ненавижу океан и воду вообще. Я боюсь к ней приближаться.

— Мне отвезти тебя к Дживике? — снова спросил я. Ведь меньше всего мне хотелось делать что-то помимо воли Марии.

— Нет, не стоит. Поехали. Я… я хочу увидеть тот дом, который ты называешь «нашим».

…

— Жди здесь, — попросил я и в несколько прыжков добрался до веранды, успев промокнуть до нитки. Повозившись ключом в ржавой скважине, я распахнул дверь и, схватив свою ветровку, болтавшуюся у входа, вернулся к машине за Марией.

Я как мог укрывал её от дождя, пока она брела по жидкой грязи, но не вытерпев, прошептал:

— Извини.

И подхватив её одной рукой, перенёс через лужи, опустив на пол лишь у порога.

В нерешительности она топталась несколько минут: тёмный прямоугольник дверного проёма, отделивший от дождя наше прошлое, наш мир, очевидно, пугал её.

— Если не хочешь…

Но она сделал шаг, оставив грязные туфли за порогом.

…

Когда я покинул Гоа в прошлый раз, то ничего не трогал в доме. По прошествии стольких лет мы будто вернулись в тот самый день. Во всяком случае, я помнил его именно таким.

В кухне царил беспорядок, который оставили мы тем самым утром, занимаясь любовью прямо на столе. Платье, в которое тогда была одета Мария до сих пор, слегка припорошенное пылью, алой лужицей растекалось по полу.

Мария остановилась посреди комнаты и не решалась сдвинуться с места. Но я пригласил:

— Осмотрись… может быть… что-то покажется тебе знакомым…

И она послушно исчезла в спальне, чтобы через минуту вернуться с совершенно не изменившимся выражением лица. Мария посетила поочерёдно и ванную, и кухню, и гостиную, где никогда не бывало гостей…

— Есть хоть что-то? — спросил я, и, клянусь, в голосе прозвучало гораздо больше отчаяния, чем я хотел бы в него вложить.

Мария отрицательно покачала головой и опустилась в кресло. Она даже не удостоила меня взгляда, весь он без остатка предназначался Океану, беспокоившемуся в нескольких десятках метров от нас.

Сердце моё, гревшееся в лучах последней надежды, рухнуло в желудок. Я едва держался на ногах.

— Дождь почти закончился, — улыбнулась Мария. — Это хорошо.

— Всё равно там сыро и грязно. Перед тем, как уйти, лучше подождать пару часов. Можно выпить кофе и что-нибудь съесть. Мы сегодня не завтракали и не обедали, — я улыбался, но гримаса эта, наверное, больше напоминала оскал.

— Не думаю, что за годы отсутствия здесь людей в холодильнике что-то сохранилось, — вполголоса пошутила Мария.

— В километре отсюда есть лавка. Я быстро.

— Хочешь, прогуляюсь с тобой?

— Там действительно сыро и грязно. Лучше жди меня здесь, — сказал я, накинув насквозь мокрую ветровку. — Хорошо?

— Хорошо.

Меня не было каких-нибудь полчаса, но за время своего короткого променада я передумал миллион мыслей и теперь не мог определиться, чего хочу больше: увидеть Марию, когда вернусь, или… На самом деле ярче всего мне представлялась такая картинка, что по возвращении домой я найду лишь впущенный в открытую дверь сквозняк, сброшенный с колен плед и отсутствие машины, на которой мы приехали. Со стороны Марии было бы честнее уехать, не поставив точку. Просто уехать.

Вот почему мои пальцы дрожали, когда я нажал на дверную ручку…

…

Она сидела в кресле в той же самой позе, что я оставил её. Её взгляд по-прежнему был устрёмлён в растворившуюся теперь границу океана и неба.

— Это ты? — тихо спросила она.

Я кивнул, не отдавая себе отчёта в том, что она не услышит.

— Ничего готового нет, но я принёс вино, сыр и рыбу. Сейчас. Если подождёшь немного, тебя ждёт весьма приятное блюдо.

— Хорошо. Я никуда не тороплюсь.

Отвернувшись к раковине, я вывалил в неё рыбу, достал нож. Капля. Ещё одна, и ещё… они стекали по щекам и, соединяясь на подбородке, падали в раковину. Включив воду, я желал только одного: чтобы Мария не вздумала вдруг подойти.

Я не плакал со дня её «смерти». А теперь готов был упасть и больше никогда не вставать. И кстати, от слёз не становилось легче. Мутная пелена застила глаза.

Я машинально соскребал чешую. Сильнее. Сильнее. Сильнее. И… нож вошёл в руку, как в масло, легко соскочив со скользкой кожи.

Наверное, я что-то сказал, а возможно и выругался. Вот только Мария вмиг оказалась рядом. Кровь текла будь здоров, скорее всего, я попал в крупный сосуд.

— Как же так? Джейсон! — лепетала Мария. Её руки легонько касались моих, а я отворачивался, не в силах показать ей свои слёзы.

— Всё нормально, сейчас перестанет. Уйди…

— Я перевяжу, — спорила она. — Где-то здесь была аптечка, я… помню…

Мгновение остановилось, когда я развернулся к ней. Она стояла открыв рот и тихо вздрагивала.

— В шкафчике, над раковиной, — еле разлепляя губы, пролепетала она. — Такая нитяная сумка с лекарствами…

— Загляни, — предложил я.

…

Она накладывала повязку, наматывая бинт слой за слоем так, будто он был какой-то невиданной драгоценностью, а я боялся нарушить тишину. Мария впервые за долгое время находилась так близко, что её волосы чуть щекотали мою щёку.

— Так лучше? — спросила она, закончив и обратившись взором ко мне.

Утвердительно кивнув, я не мог выдавить и звука.

Так и стояли мы в полной тишине. Только её пальцы слегка приглаживали повязку, а я слушал её учащённое, сбивчивое дыхание.

— Поцелуй меня, Джейсон, — ударом грома разнеслось в комнате.

И можно задохнуться только от одного имени, таявшего между губ подобно леденцу. Можно торопить время или отрицать его существование. Губы, губы, губы. Я не дал ей дышать, не дал и секунды на реакцию.

— Люблю. Люблю-люблю-люблю-люблю.

— Ох, боже мой, Джейсон.

Она явно не готова к такому повороту событий, но я подхватил её и усадил прямо на хозяйственный стол. Пакет с покупками полетел к чёртовой матери, по тому же адресу отправилась и бутылка вина, обдавая красными брызгами и дождём разбитого стекла дверцы шкафчика.

Мои изголодавшиеся по её телу руки обретали, уничтожая островки одежды, всё ещё остающиеся на ней, но она… оттолкнула… и только для того, чтобы невыносимо нежно впиться в губы. Чтобы прошептать:

— Так нам не будет удобно. Лучше переместиться в спальню.

Опущенные тёмные шторы не давали и лучу света проникнуть в комнату, а я всё ещё не верил, что под пальцами разливается тепло кожи Марии. Я повторял плавные кривые её груди и бёдер, чтобы не выдержав попросить:

— Можно я зажгу свет?

— Если хочешь.

И под пальцами не фантом: золотистые волны волос, освобождённых от заколок, отзвеневших подобно заутренней о деревянный пол — шторм.

Она совсем другая. Необыкновенно отзывчивая. Выгибавшаяся подо мной от каждого прикосновения. Шумно вздыхавшая. А я едва решался прикоснуться. Едва ли верил…