– Надо нарабатывать базу, – объяснил я. – Это кратчайший путь к успеху.
– Когда ты последний раз смотрел кино? Видел тот недавний фильм… как его там?.. Про роботов? Тебе всегда такие нравились.
– С танцами ничто не сравнится.
– А сайт обновить не надо? Последняя котифестация вышла еще в январе.
Я поморщился. Папе лучше никогда не произносить слово «котифестация», а то с его немецким акцентом оно звучит как название венерической болезни.
Хорошо, что он не заметил.
– Я и не знал, что ты следишь за моим сайтом.
– Смеешься? – спросил папа. – Да я его все время на работе смотрю, когда пассажиров нет.
– И тебе правда нравится?
Отец фыркнул:
– Кто, по-твоему, послал твоей маме первое кошачье видео? «Кот пересекает парковку на трехколесном велосипеде». Она его обожала.
– Это классика, – отозвался я.
Было до странного приятно, что папа все эти месяцы следил за сайтом. Мы о нем никогда не говорили. Хотя последнее время мы вообще мало разговаривали. После смерти мамы в квартире стояла тишина.
– Люди скоро начнут замечать, что ты не обновляешь сайт, – заметил папа.
– Я запускаю агрегатор контента. – Кот-тента, если верить моему сайту, где рядом с этим словом висит картинка кота в палатке. – Люди сами могут загружать видео без моей помощи.
Хотя отец, конечно, прав. Если не поддерживаешь сайт не загружаешь новые ролики, не устраиваешь конкурсы или холивары на форуме, – то ты покойник.
– Дело в той девушке, да? – спросил папа. – В Рейчел? У меня случился один из тех приступов онемения, которые что-то часто происходили в последнее время.
Отец принял молчание за знак согласия и уселся ко мне на кровать:
– Да, из-за девушки может голова пойти кругом.
Явно назревала дружеская беседа по душам. Я не особо обрадовался, но, с другой стороны, не мог вспомнить, когда мы с отцом вот так говорили, как два взрослых.
– Все с моей головой нормально. Да, Рейчел заставила меня кое о чем задуматься, но…
– Когда я встретил твою маму, – перебил отец, – то надолго забыл, кто я. Перестал играть в футбол. Стал читать книги. Ходил с ней на поэтические вечера. Я – на поэтические вечера! Мне казалось, я должен все это делать, раз уж встречаюсь с учительницей литературы.
– Мне правда нравится сальса. Это мое.
– У нас ушли годы, чтобы научиться оставаться собой, – продолжил отец, глядя в потолок. – Чтобы понять, что я не обязан любить ее книги, а она – мой футбол. И это нормально.
– Ты прав насчет сайта. Я снова им займусь.
– Иногда мне так ее не хватает, – признался отец.
И тут я понял, что на самом деле разговор не обо мне.
– Я тоже по ней скучаю, – сказал я.
Даже теперь, два года спустя, иногда утром я просыпался и ждал, что услышу, как мама возится на кухне. Даже теперь, увлекшись новой книгой, думал, как она понравится маме. А потом понимал…
Нам пришлось жить дальше. Вот только отец, похоже, мог думать только о том, что было.
До того, как у нее на губах появилась кровь. До предписаний врача. До бесконечных приступов кашля по ночам. До завтраков, тех ужасных завтраков, когда мы улыбались, шутили, болтали о школе, погоде, обо всем и ни о чем. До того, как в дом пришла тишина. Гулкая звенящая тишина.
Я заморгал и прогнал мысль подальше.
Папа тоже вздрогнул, будто очнулся, и подарил мне один из своих фирменных строгих взглядов, которыми пугал безбилетников:
– Так что ты все-таки поосторожнее со своей одержимостью сальсой.
Звучало не очень-то убедительно, но я ответил:
– Стиль, который я изучаю, пришел с Кубы. Может, поэтому он мне нравится. Ну знаешь, вернуться к истокам и все такое.
Это казалось мне хорошим доводом. Папа, нахмурив брови, несколько секунд переваривал услышанное. Потом его глаза вспыхнули, и он соскочил с моей кровати с невесть откуда взявшейся энергией:
– Конечно же ты должен обрести свои корни. Подожди.
– Подождать чего? – слишком поздно спросил я.
Пару минут спустя он вернулся со своим телефоном и маленькой пыльной черной книжкой. Одной рукой пролистал ее, не выпуская сотовый из другой. Я не видел его таким возбужденным с тех пор, как Германия выиграла Кубок мира.
– Это… мамина записная книжка?
– Она просила позвонить, когда ты будешь готов. – Отец наконец нашел нужную страницу и, придерживая ее большим пальцем, принялся набирать номер.
– О чем ты? И кому звонишь?
– Твоей тете Хуаните, – ответил отец. – В Гавану.
– Э… – Как-то все очень быстро закрутилось. – Не уверен, что мне есть что сказать…
– Алло? Алло? – громко заговорил отец по-английски, что ему хорошо удавалось, невзирая на немецкий акцент. Вы меня слышите? ВЫ МЕНЯ СЛЫШИТЕ? Это Рудольф Хан из Нью-Йорка. Да, НЬЮ-ЙОРКА. Могу я поговорить с Хуанитой? С ХУАНИТОЙ? – Отец отвел трубку от уха, с упреком посмотрел на нее и протянул мне: – Ничего не понятно.
Я взял телефон так, как некоторые берут образчик ленточного червя для изучения. Трогать не хочется, но отказаться грубо.
– Алло?
– Si? Quién e’? Que quiere?[1] – затараторил женский голос на испанском. – Если вам нужен Йосвани, он на улице.
Я с трудом разбирал поток слов. Со смерти мамы мой испанский подзаржавел, а она специально учила меня говорить на чистом кастеллано. В трубке трещало, слова сливались и запинались друг об друга, словно туристы на Таймс-сквер.
– Э, я Рик. Из Нью-Йорка. Сын Марии Гутьеррес Пены. На том конце повисло молчание, даже треск, кажется, притих. В какой-то момент мне показалось, что связь оборвалась.
– Рик? – наконец переспросила женщина дрожащим голосом. – Это ты, сынок? Правда?
– Тетя Хуанита? Как поживаете?
Надеюсь, прозвучало не слишком безлико. Я об этой тете Хуаните впервые слышал.
– Я уже и не думала услышать твой голос, – сказала она. – Так похож на голос Марии в молодости.
– О. – У меня девчоночий голос. Отлично.
– Погоди, я скажу Йосвани. Он не поверит, что звонил его кузен из Нью-Йорка.
Значит, у меня есть кузен.
– Я тоже рад вас слышать.
– Ты должен приехать повидаться с семьей. У нас есть для тебя комната. Горячая вода, ванная, лифт. – Похоже, последним она особенно гордилась.
– Отлично. – Вряд ли у них есть широкополосная передача.
– И цветной телевизор, – добавила она.
Точно нет.
– Свежие фрукты на завтрак: гуайява, плантано, папайя. О, а еще хлеб с сыром и ветчиной.
Картинка начала складываться довольно зловещая. Можно обойтись без яичницы, бекона и блинчиков с черникой, но когда хлеб с сыром и ветчиной указывается в качестве бонуса, пора бежать.
Вот в чем дело: в моей семье Куба была запрещенной темой, и, конечно, я всегда мечтал туда поехать. Каждый раз, как мама металась по гостиной, осыпая бранью очередной поступок Фиделя: «Ноги нашей там не будет, пока этот сукин сын жив!», – я втайне надеялся, что съезжу туда при первой же возможности. Но после смерти мамы мне эта мысль и в голову не приходила. Словно остров потерял всю свою привлекательность, раз больше некому было запрещать поездку.
Или я просто не был готов отправиться туда, где все напоминало бы о маме.
В любом случае, я пока не мог брать на себя такие обязательства. Поэтому поступил так, как всегда делал в подобных ситуациях:
– Звучит заманчиво, тетя. Я правда хотел бы приехать.
– Да? Мы были бы рады повидаться.
– Я как-нибудь постараюсь. Прости, мне пора бежать. Еще созвонимся, хорошо?
– Конечно, милый. Я так рада, что ты позвонил!
Большинство ребят, когда взрослые просят их о чем-то неприятном, отказываются, устраивают скандал, но в итоге им все равно приходится это делать. Есть иной выход. Улыбнуться, кивнуть и ничего не сделать.
То есть ну правда, дядя Отто и сам прекрасно может постричь газон, и нечего устраивать показательный урок племяннику с целью привить уважение к честному труду (особенно если упомянутый племянник уже зарабатывает на кошачьем видео).
