– Я ведь, Михаил Петрович, один сейчас живу. Дочь замуж за военного вышла и уехала с ним, с лейтенантиком тогда еще. Теперь-то он уже в чинах. Генеральские звезды. В Москве живут. А вот детишек не завели и без внучат меня оставили. Что там у них? Какие причины? Звонит, конечно, регулярно и заезжают пару раз в год… А здесь у меня еще племянница есть, но она тоже и семьей обременена и возраст у нее уже пенсионный, так что навещает не часто. И детишек ей тоже Бог не дал. Может быть, проклятье какое-то на роду нашем?

– Как же вы живете? А уборка, стирка? Покушать, опять же, приготовить… Неужто сами все?– Мишка, впервые услышавший о бытовых условиях жизни старика, удивился.

– Домработница приходящая есть – Екатерина Тимофеевна. Душевная женщина. Когда супруга моя – Марфуша еще жива была, но уже недомогала, мы ее пригласили. Знакомые порекомендовали. Тогда, с академического-то жалованья, я вполне себе мог это позволить. Ну, а когда Марфуши не стало… Екатерина Тимофеевна осталась уже меня старика обихаживать. Я уж и оплату достойную ей предложить не могу, а она из человеколюбия продолжает за мной присматривать. Приходит дважды в неделю. Обстирает, уберется и сварит на три дня что-нибудь. Чаще-то она тоже не может. Свое семейство есть. Что-то я сегодня разнюнился. Хорошо все. Слава Богу. Вот только в последнее время сосед по площадке стал донимать. Знаете, из новых он, из «скоробогатых». Поселился недавно в нашем доме. Купил квартиру и въехал. Только маловата она ему… Вот и взбрело ему в голову, что если ее объединить с моей, то будет в самый раз. И теперь не дает проходу. Золотые горы сулит. Перевезти обещает за свой кошт и квартирку со всеми удобствами в новом районе предлагает. Доводов моих не слышит. Я ведь родился в этой квартире. Детство и отрочество в ней прошло. Да и молодость. Тюрьма, война – конечно, вырывали на время. Вся жизнь моя в этой квартире. Каждый гвоздок – память. Вот умру – тогда пусть с дочкой договаривается. Так ему и объяснил. Но ведь не слышит. Все уговаривает и даже дерзить начал. Вот не далее как вчера «пеньком замшелым» назвал. Я конечно пенек уже замшелый, но ведь есть и какие-то приличия, в конце концов. Я ведь его «скотом тупоголовым» не называю, хоть и очень хочется, поверьте мне на слово, Михаил Петрович. Скотина преизряднейшая,

– Академик вздохнул печально.– Студенты мои бывшие, заходят навестить, но у них ведь жизнь наполнена своими заботами, так что я не в претензии. Скучно им со мной стариком. Вижу, что тяготятся, на часы поглядывают. Коллеги бывшие тоже не забывают. И звонят, и заходят. Вот так и живу.

– Что же вы мне про соседа раньше-то не сказали? Я бы этот вопрос урегулировал.

– Так, а что же говорить? Он, до вчерашнего дня, вел себя вполне прилично. Не хамил и музыку громко после 23-х часов не включает. Не нравится он мне, эта настойчивость его? Да, но ведь это не основание, чтобы жаловаться на него. Не так ли? А квартиру мою хочет купить, так и это не противозаконно. Хочет и хочет. Его личное дело. Хамить, вот теперь, начал, так это, конечно же, от недостатка воспитанности. От неудовлетворенности желаний. Он хочет, а я ему препятствую. Вот и серчает. Он ведь, как амеба прозрачен и понятен. Впрочем, амеба не столь проста, как кажется. Вот и он – так же не прост.

– Я вас сегодня подвезу и побеседую с этим «скоробогатеем», попробую в чувство привести борзоту,– Мишка нахмурился.– Уж со скотами-то я получше вашего разговаривать научился. Вращаюсь в основном среди таких.

– Что вы, что вы, Михаил Петрович. Ни к чему беспокоиться. Оставьте это, полноте. Он ведь проходу мне не даст потом. По поговорке простонародной – «Не трож дерьмо – вонять не будет». Пусть его,– замахал протестующе реками Федор Леонидович.

– Обязательно поговорю с хамом. Знаю я эту категорию людишек. Не успокоится он. Увидит, что хамство его ему спускаете и никто не заступается за вас, оборзеет еще пуще. И музыку будет включать, и стекла в окнах на зиму глядя, пацанов отмороженных наймет перебить. В могилу чтобы загнать поскорее и квартирку потом прибрать, у дочки вашей.

– Вот этот вариант, развития наших с ним отношений, я не рассматривал. А ведь вполне может оказаться, что правы вы, голубчик. Ну, что ж, переговорите. Втолкуйте ему, что недолго мне осталось. Уйду скоро к Марфуше. Пусть потерпит уж,– Федор Леонидович опять вздохнул печально.

– А что если я соседу вашему, вашим внуком представлюсь? Ну, двоюродным там или троюродным и дам ему понять, что квартиру вашу продавать не намерян. А намерян, поселиться в ней со временем. Чтобы он слюной жабьей подавился. А дочь вашу я уговорю не продавать ему квартиру и сколько нужно, ей заплачу. Я и сейчас готов это сделать, если хотите. Живите хоть 200-и лет еще там,– предложил Мишка.

– Спасибо, голубчик. Если Алена согласится, то я не вижу других препятствий. А без ее слова я не могу распорядиться квартирой. Она ведь тоже в ней родилась. И детство ее тоже в ней прошло. Я ведь ее школьные тетрадки все до сих пор храню. Пусть она решает,– согласился Федор Леонидович.

– Договорились. Она давно ли вас навещала последний раз?

– Давненько не была. Звонит очень часто, но вот в это лето, что-то со здоровьем у нее не заладилось. Она ведь сердечница. Инсульт один уже был. Переживаю я за нее. Сегодня же созвонюсь. Раньше-то мы с ней ежедневно по телефону общались. А вот, как Марфуша ушла… Реже стали общаться. Больно обоим… Очень Алена привязана к матери была. Больше чем ко мне… Я ведь в университете с утра до ночи. Сами понимаете,

– Федор Леонидович помрачнел и сделал вид, что пьет чай, чтобы спрятать заблестевшие слезами глаза.

В этот вечер Мишке впервые довелось побывать в квартире Академика. Вообще-то он частенько его подвозил, но вот как-то зайти в гости не удосужился ни разу. Думал, что там домочадцев видимо – не видимо и все заносчивые, да высокомерные, вот и отказывался от приглашений. А оказывается – старик-то одинок. А ведь впервые пожаловался на одиночество:

– «Сколько уже Кирюха у меня? Месяца три. Вот ведь железный дед. О попугае думает больше, чем о себе самом».-

Дом, в котором проживал Академик, фасадом смотрел на набережную и все стены его были увешаны мемориальными досками. Академики, профессора. Дом, очевидно, когда-то принадлежал Университету, вот и накопилось досок. И вот в таком доме появился «новый русский».

– «Кичится, поди, перед своими дружками»,– неприязненно подумал Мишка, помогая Федору Леонидовичу подниматься по широким ступеням лестницы. Дом был пятиэтажный, а квартира Академика находилась на третьем.

– И как зовут вашего соседа, Федор Леонидович?– Мишка запер за собой дверь и жестом остановил Академика, ищущего для него шлепанцы.– Я сначала переговорю с вашим соседом, пока еще не поздно. Вдруг он почивать рано укладывается,– Федор Леонидович рассмеялся:

– Ну, что вы, они часов до 2-х ночи с супругой бранятся. Стены хоть и толстенные, но очень уж они громогласно отношения выясняют. А зовут его Никитой Сергеевичем, как Хрущева. Вы-то вряд ли сего деятеля уже застали, а мне довелось лично общаться.

– Да вы что? Застать-то я его, конечно, не застал, но слышать-то слышал. С самого детства, в анекдотах. А потом его по телеку стали частенько поминать. Оттепель там … Кризис карибский… Ботинком в ООН еще стучал и про Кузькину мать орал. А Сталина вам видеть не довелось часом, Федор Леонидович?

– Нет. Вот с Иосифом Виссарионовичем увидеться не довелось. Я ведь когда из армии демобилизовался, то учиться в университет поступил. И было мне тогда-22– а года всего. Вот как вам сейчас примерно. Ну, а через 8-м лет Сталин умер, и было мне тогда – 30-ть. Аспирантом был. Избавил Господь, от чести такой сомнительной.

– Давайте, Федор Леонидович, я все же отлучусь к соседу вашему. Перебазарю с ним за жизнь, как блатные говорят. Перетру тему. А потом мы с вами, если не возражаете, часок посидим,-

Мишка вышел на лестничную площадку и нажал на клавишу соседского звонка. Дверь была новодел, но выполненная под старину. Звук из-за нее не проникал и Мишка уже начал сомневаться, а есть ли вообще кто-то сегодня дома у соседей, когда она вдруг распахнулась абсолютно беззвучно и, на пороге соседской квартиры он увидел молодую и довольно миловидную женщину лет 30-ти.