– Ну, что трезвонишь, как на пожар? Что случилось-то?– уставилась она с досадой на Мишку:

– «Оторвал, похоже, от чего-то важного хозяйку квартиры. Или ждала кого-то другого, а открыв, увидела меня, вот и не довольна»,– предположил Мишка.

– Мне бы Никиту Сергеевича. Здравствуйте,– Мишка с любопытством рассматривал соседку. А та фыркнула и, повернувшись, ушла в глубину квартиры, даже и не подумав прикрыть дверь или пригласить гостя пройти.

– Никита, это к тебе какой-то парниша, оторви задницу от дивана,– крикнула она: – «Да, нравы здесь, я смотрю, простые. Рабоче-крестьянские. Идиоты не пуганные»,– успел подумать Мишка, заходя в прихожую и прикрывая за собой дверь.

– Кого там еще принесло?– услышал он недовольный мужской голос и в прихожей появился хозяин.

– «Колобок»,– сразу окрестил его мысленно Мишка.

В отличие от персонажа русской народной сказки этот был с руками и ногами, но по округлости фигуры мог, пожалуй, поспорить со сказочным. Сходство добавляло и отсутствие растительности на голове «Колобка». Голова была выбрита до зеркального блеска и наверняка в солнечную погоду, способна была пускать солнечные зайчики. Идеальной, шарообразной формы, и нос с ушами выглядели на ней, как что-то лишнее, не обязательное и даже кощунственное. Ну, а весил этот «Колобок» никак не меньше центнера, при росте в метр пятьдесят.

–«Бывают же феномены»,– подумал Мишка, рассматривая соседа Академика. Одет был «Колобок» в спортивные треники и майку с надписью «Adidas». На шее, как и положено, по нынешнему этикету «аристократии помойки», висела цепура из дутого золота. «Колобок» что-то жевал. Видимо от трапезы оторвали бедолагу, и по этой причине лицо его выражало крайнюю степень раздраженности, едва сдерживаемую, но готовую выплеснуться немедленно.

– И чево надо? От кого?– «Колобок» смерил Мишку с ног до головы, пренебрежительным взглядом.

– Здороваться надо, жиртрест,– решил сразу поставить хама на место Мишка и, не давая опомниться «Колобку», продолжил: – Что били мало в детстве? И хлеборезку захлопни, сквозит.

– Ты хто?– растерялся «Колобок» и он же по совместительству полный тезка Хрущева.

– Хрен в пальто! Внук я соседа твоего, Никита Сергеевич,– Мишка оскалился в улыбке вампира.– Жалуется он на тебя, козлину. Говорит, проходу не даешь, потрох сучий. Вот я и зашел перетереть на эту тему. Меня Михаилом звать. А кореша Жуком называют. Может, слышал? Вижу, что не слышал. Жаль. Не повезло тебе, барыга.

– А, а я что? Я ничего. Я только хотел квартирку выкупить у Леонидыча. По-доброму. Ему куда одному такая?– начал оправдываться «Колобок», сразу почувствовавший, что парень из «имеющих право» и превратившись в «тварь дрожащую».

– Засохни. Еще раз услышу про твои художества, пузырь,– по асфальту размажу. Где попало гадить будешь, дерьмо собачье. Под кем ходишь? «Крыша» спрашиваю кто? Я так и думал. Можешь у них обо мне справки навести. Разрешаю. И учти, сволота, что повезло тебе сегодня сказочно. Настроение у меня не живодерское. Уяснил?– «Колобок» закивал круглой головой.

– И стерву свою приучи здороваться. Ты ее что – на помойке нашел?– за спиной «Колобка» мелькнула, перекошенная страхом женская физиономия, с волосами, закрученными в огромные бигуди:

– «Так вот от какого занятия важного я ее оторвал. Быстро, однако, она их навертела. Пяти минут не прошло»,– Мишка повернулся и уже на выходе, открывая дверь, бросил через плечо:

– Смотри «Колобок»,– и видать, угадал, творческий псевдоним соседа Академика стопроцентно, дернувшегося рефлексорно.– Узнаю! Придушу! Пока.

Федор Леонидович открыл дверь немедленно, похоже, что дожидался в прихожей.

– Ну что? Переговорили?

– Да, обещал больше не беспокоить и очень извинялся. Вы мне звоните, если что. Не стесняйтесь, Федор Леонидович. Приеду и поставлю хама на место.

– Спасибо, Михаил Петрович. Непременно обращусь. Проходите в квартиру. Что это мы в прихожей топчемся? Разувайтесь и проходите. Вот тапочки. Прошу,– искренне обрадовался Академик и засуетился, делая приглашающий жест.

Квартира Академика ничем, кроме своих размеров, Мишку не потрясла. Старая мебель, а все стены в книжных стеллажах. Не квартира, а библиотека. Столько книг, сразу в одном месте, да еще в квартире – Мишка видел впервые. Даже головой завертел растерянно.

– Да, да. Еще дед мой собирать начал библиотеку, потом отец продолжил. Ну, и я – по мере сил своих,– Федор Леонидович взял Мишку под локоток.– Вы проходите, проходите. Присаживайтесь к столу. Я сейчас чайничек принесу и почаевничаем. Не все же мне вас объедать.

– Да ну что вы, Федор Леонидович, какая еда? Извините за вопрос глупый, вы что, все вот эти книги прочитали?

– Прочел. Грешен, молодой человек. Каюсь,– улыбнулся тот в ответ, а Мишке вдруг стало жутко неловко и стыдно: – «Каким дебилом, наверное, я ему кажусь, вон лоб какой. И такой человек снисходит до разговора со мной. Да я и сотой части не знаю из того, что знает он. А что знаю я такого, чего он не знает? О чем ему вообще со мной разговаривать? Языков, поди, иностранных знает с десяток. Академик и троечник… Нарочно не придумаешь»,– а Академик тем временем расставил чашки и налил в них заварку и кипяток:

– Да Вы присаживайтесь, чувствуйте себя, как дома, Михаил Петрович. Что-то я Вас узнавать перестал. Оробели, как барышня на первом свидании,– Мишка присел на стул с вычурно выгнутой спинкой из прутьев: – «Венские, кажется, называются»,– подумал он, а вслух произнес:

– Извините, Федор Леонидович. Я себя на минуту двоечником, не выучившим уроки, почувствовал. Книги, наверное, в таком количестве, подействовали.

– Что вы все извиняетесь? Двоечником почувствовали? Это замечательно!

– Да, чего же замечательного? Я вот подумал. Если все книги, которые я прочитал перечислить, то, наверное, на руках пальцев хватит для этого. И половина из них – школьные. Из программы школьной, то есть. Какой же я серый, наверное, в ваших глазах, Федор Леонидович?

– Не серый, а молодой. И потом, у вас еще все впереди. Долгая жизнь. И прочесть еще успеете не меньше моего. Вы, думаете, я в детстве и юности книгочеем записным был? Вот уж нет. Лодырем был изрядным. Мечтал футболистом стать или полярником. А меня заставляли книги читать. Ох, как я сопротивлялся. Деда своего изводил, ну и отца тоже. Дед-профессор, отец-доцент, а сын – оболтус. И вот, что я им доказать хотел? Умнейшим, интеллигентнейшим людям? Может быть, драть ремнем нужно лодырей, как вы думаете, Михаил Петрович? Ввести в школах розги, как в старину? Шучу, конечно. Розгами уже поздно махать. Времена изменились.

– У меня отец, чуть что, за ремень хватался. Ему главное было, чтобы никто ему в глаза не тыкал, мной – разгильдяем,– Мишка взял в руку фарфоровую чашку с чаем и, отхлебнув из неё, продолжил:

– И я быстренько это просек. Важно не какой ты на самом деле, а каким людям хочется, чтобы ты был. Нужно не быть, а выглядеть. Вот я и выглядел. В школе тройбаны учителя ставили, чтобы процент успеваемости нормально выглядел, ну и двойки тоже иногда ставили. Так я, чтобы скандалов домашних избежать, из-за этих двоек /ремня отцовского/ дневник парадный завел для отца с пятерками. В нем он с удовольствием расписывался. А я, чтобы учителя не привязывались, натренировался его закорючку ставить в рабочий – «грязный» дневник. Ну, само собой и за учителей научился автографы ставить. Прямо талант, от страха видать, появился.

– Долго ли продержаться удалось?– заинтересовался Академик.

– Года два. В пятом классе мне эта идея в голову пришла, а в седьмом попался. Скандал бы-ы-ыл.

– Долго. Два года это срок. Я через полгода влип,– Академик рассыпался старческим смешком: – Ох-хе-хе. И смех, и грех. У нас, правда, дневников не было, а была тетрадь прилежания. Вот в нее и записывала классная дама свои критические замечания. И прочие педагоги не стеснялись. Так я, чтобы деда с отцом от чтения сих кляуз избавить, тоже завел тетрадь «парадную». Через полгода был уличен, и гонениям подвергнут всяческим, со всех сторон. Так что, молодой человек, все новое – хорошо забытое старое. Но два года – это, я вам скажу, впечатляет. Снимаю шляпу.