Любой церковник, даже авантийской церкви, которая с центральным каноном была не в лучших отношениях и оттого позволяла себе много вольностей в деле богослужения, не раздумывая сказал бы, что бесноватые негры из этого Города Тракса впали в ересь, и следует незамедлительно истребить их всех под корень, город их разрушить, перекопать землю, на которой он стоял и подвергнуть все сведения о них страшнейшей анафеме.

Да, авантийцы не так строго блюли религиозные обычаи, и служба в их церквях отличалась от строгого обряда, принятого во многих других государствах. НО НЕ НАСТОЛЬКО! Не настолько, чтобы допустить к алтарю женщину!

Джаг не был силен в богословских темах, потому как в свое время в церковь шел крайне неохотно. Если с ранних лет не приучить дитё любить святые таинства, то дальше уж нечего и пытаться. А Джагу, сколько он себя помнил, всегда было интереснее с оравой деревенских охламонов ловить на пруду ондатру, чем сидеть задом на скамье в церкви и слушать бестолковые и непонятные слова церковного попа.

Но даже при этом он понимал, какое вопиющее нарушение традиций и законов представляет собой его старший помощник Марна.

Да ее даже на корабле держать опасно! Если какие-нибудь говенные поповские идиоты на берегу прознают о том, что на борту у капитана Джага Марно обитает преспокойной жизнью, да еще к тому же и занимает высокую должность женщина, к тому же черная, решившая, что она может нести сутану проповедника… Не избежать беды. Считай, сам себе поставил черную метку для любого судна под авантийским львом.

А уж если о том прознают до сумасшествия ревностные в вопросах канона сангриты… Джаг слышал много историй о Каравелла Инквистера, белых кораблях сангритского религиозного ордена. И ни одна из них не кончалась добром. Ореол мрачной славы и дыхание неизбежной смерти покрывали эти страшные суда, и горе тому, по чью душу они явились. А вместе с ним (или, в этом случае, с ней), и всем, кто окажется рядом.

Но теперь хотя бы стало ясно, что с ней было… не так?

Сказать, что она была странной — не то слово. Странной, необычной, непонятной. Не такой, как другие негры. Все остальные были Джагу прекрасно понятны. Обычные ниггеры, свежие, прямо только что слезли с деревьев. Чурбаки чурбаками. Непонятливые, пугливые, дикие, простодушные и туповатые. Что на уме, то и на деле. Если эти что-то и задумают, узнать об этом не составит труда.

Марна — не тот случай. Она никогда не скрывала, что умна, никогда не боялась проявить свой талант, и вела себя, скажем так, совсем не по-ниггерски. Черт, сделать ее на пару тонов бледнее — была бы готовая светская дама. Пока все остальные негритянки рассекают по палубе в драных рубахах и штанах по колено (а поначалу и рубахи-то надевать не хотели), эта где-то раздобыла натуральное платье. Хоть на вид тряпка тряпкой, но как она в нем держится… Будто всю жизнь не голышом по деревьям лазила, а вышагивала в туфлях по паркету.

Подумав, Джаг решил, что, может быть, отчасти так оно и есть. Что за нравы были у них в этом Городе Тракса? Черт разберет. Не исключено, что и в самом деле воспитание там такое, что любая школа благородных девиц позавидует. Уж как изыскано она разговаривает по-авантийски, прямо как по писаному.

Взять, хотя бы, Сурбаллу, ту, что Бесстыжая. Поставь их рядом, взгляни на одну, потом на другую и подивись разнице. Бесстыжая — ну прямо макака макакой. Ей бы все одно — лазить везде голышом, орать во всю глотку, обезьянничать, да крутить жопой перед мужиками, чтоб те муды себе натирали от охоты. Она и рада.

И Марна. Ну точно централитянская статуя. Стоит не шелохнувшись, с достоинством. Но ладони всегда сложены перед собой одна на другую чуть пониже груди в чисто монашеской смиренной манере. И слушать умеет, и говорит — ну точно песня, заслушаешься.

Вот уж заграбастало меня лихо, оказаться на одном корабле с негритянкой-проповедницей. Что ж теперь с ней делать-то?

Как Джаг ни ломал голову, ничего толкового в нее по этому вопросу не приходило. И все же, теперь одной загадкой стало меньше. Наконец стало ясно, откуда у этой маленькой черной дамы такой авторитет среди своих, что она в силах запросто затыкать даже здоровых мужиков и приказывать им, а те слушаются. Священник, — вот ответ. Она — священник. А их, как знал Джаг, с молодых ногтей учат гадить в голову простому народу, дурить ум и настраивать так, как душе угодно. Может, здешние негры и не так уж склонны уверовать в Господа-Спасителя, но то, что почитают они ее за старшую было очевидно. Проклятье!

Если уж доводится мне вступать в дерьмо, думал Джаг, пусть даже в самую крохотную кучу, как курица наклала, не важно — проваливаюсь я всегда по пояс. А там уж думай, как выбираться.

Пока все идет хорошо, но иметь дело со священником всегда обходится себе дороже. Эти гады все как один мнят себя людьми высокой морали, или хотя бы стараются выглядеть такими. Потому, как дойдет до грязного дела, эта кобылка может взбрыкнуть, а за ней и другие ниггеры.

Черт возьми, да на корабле зреет мятеж!

Джаг силой заставил ход мыслей остановиться.

Хватит. Это уже похоже на паранойю. Довольно этого дерьма.

Джаг решительно отпрянул от борта и зашагал по палубе в каюту. Навстречу ему попадались ниггеры, которые глядели на него поначалу опасливо, но, замечая, что капитан, похоже, оправился от болезни, находится в чистом сознании и в привычном расположении духа, приветливо скалились ему.

— Будь здоров, капитан Джаг!

— Хорошо, что ты живой!

— Я знать, ты будешь живой, капитан!

— Да, да, парни, я тоже рад вас видеть, давайте, не задерживайтесь, идите по местам… — отвечал он, направляясь к своей каюте, а сам в это время думал все о том же.

Марна. Дьявол, хватит уже накручивать себя как баба. Это ведь я сам все выдумываю. А на самом деле ни разу еще не произошло ничего такого, за что можно ее упрекнуть!

Джаг открыл дверь в каюту, зашел внутрь, в приятный полумрак, и закрыл ее за собой.

О чем тут можно говорить? Не хочется признавать, но у меня в мозгах что-то не в ладах. Нормальный человек плюнул бы на это дело, сказал, что не о чем тут беспокоиться, да и думать забыл об этом. А я что? Гоняю одни и те же мысли по кругу, все думаю, и думаю, и думаю об этой маленькой женщине.

Да, она, как никак священник, — со злостью на самого себя думал он, усаживаясь за свой стол.

Святой, мать ее, отец, прости господи… Смешно даже. Но. Разве я хоть раз находил хоть какие-то доказательства того, что она предательница? Хоть какие-то намеки на доказательства? Разве она сама хоть раз находила причину усомниться в моем капитанстве?

Похоже, сейчас она ее нашла… — мрачно закончил Джаг свою мысль, когда услышал дьявольски знакомый стук в дверь.

— Да.

Дверь открылась. Конечно же, это была Марна. Мало кто еще кроме нее решает зайти в капитанскую каюту.

— Миссир Марна… — сказал он, — заходи, садись.

Джаг понял, что по звучанию его голоса прекрасно слышно, что он не в духе. А она и рада слушать. Она все замечает. Все! И уж это заметила точно.

Она прошла к стулу напротив его капитанского стола, а Джаг наблюдал за каждым ее движением. Теперь, когда он знал ее историю и ее личность, она стала ему ясна. Эта манера держаться, вроде бы и изящная, благородная, но, в то же время совершенно лишенная мирского. Она двигалась великолепно, но что-то не позволяло просто насладиться ее движениями, как обычно мужчина наслаждается видом женщины. Эти ее руки, сложенные ниже груди, всегда — когда она идет, когда стоит на месте. Как она разглаживает подол платья, когда садится. Вроде бы, повадки все те же, что и у светских женщин. Но другие. В них не было легкого налета эротизма, который появляется у благородной девицы после воспитания ее повидавшей видов матроной. В этом, по большому счету, и заключается их наука — обучиться особому искусству кокетства. Совершать движения, которые проходят мимо человеческого ума, но с охотой распознаются гнусным животным, что живет далеко внизу людского сознания, постоянно замордованное приличиями и благопристойностью, но никогда по-настоящему не издыхающее. Оно живет в каждом человеке, и чем сильнее его мордовать, тем хуже будет, когда оно найдет выход наружу. А оно найдет. Найдет непременно даже в человеке самых, казалось бы, строгих нравов. Иначе, откуда взяться громким судебным процессам над великими клириками и настоятелями церквей, божьими людьми, которые, как оказалось, в тайне навещали каждую неделю отъявленных проституток, вытворяя с ними извращения, склоняли обманом и угрозами честных дев к порочному акту соития, а то и содержали целые тайные гаремы из детских лет беспризорных девочек, или, даже, мальчиков, для удовлетворения своей похоти?