С той минуты между ними завязалась крепкая дружба.

Отряд шел всю ночь. Долгую морозную ночь. Впереди пехота, за ней конники, а позади скрипели телеги обоза. Бойцы высматривали врага. Но его не было видно. Разведчики возвращались с одними и теми же вестями:

— Не слышно и духа корниловцев…

Приближался рассвет. И когда отряд поднялся на взгорье, стало совсем светло. Впереди лежала огромная ложбина, за ней высился бугор. В отдаленье виднелись стрелковые части и черные движущиеся ленты обоза.

Вражеская кавалерия шла на флангах.

— Вот они! — крикнула Феклуша и захлопотала у пулемета.

Со стороны корниловцев послышался орудийный выстрел. Высоко в воздухе просвистел снаряд, упал на землю, всполошил обоз. Лошади шарахались в стороны, не шли вперед. Рванул землю второй снаряд. Бойцы невольно пригнулись. Феклуша выпрямилась на тачанке, засмеялась:

— Ишь, стращает. Нашел, кого запугать. Под «куренем смерти» не то видали. Правда, ребята?

— Ого-го-о! — пробасил один боец. — И то под пух разделали!

Бойцы заулыбались и пошли веселей. Пехоте был дан приказ нанести врагу лобовой удар, а конники помчались ложбиной в обход Корнилову. Враг открыл сильный пулеметный огонь. Бойцы легли на землю и поползли на взгорье. Белые поливали из пулеметов. Ползла и Феклуша, таща за собой пулемет. Кто-то выстрелил из винтовки и крикнул:

— Вот они! Уже видно их!

Феклуша приподнялась и увидела редкую цепь корниловцев, лежавших на снегу. Пулеметы работали без умолку. Из кожухов бил горячий пар. Далеко, позади цепи, уходили главные силы противника под прикрытием кавалерии. А тут, перед отрядом, лежала только одна офицерская сотня.

— Обманули, собаки! — вырвалось из груди командира стрелковой роты Скибы.

Он выхватил из ножен шашку, обернулся к бойцам:

— Встать!

Все поднялись и двинулись на врага. И в ту же минуту корниловцы прекратили стрельбу. Они тоже встали и пошли навстречу. Они шли с винтовками наперевес, сверкая щетиной штыков. Вот они совсем уже близко…

Феклуша сняла с себя карабин, сорвала с пояса гранату:

— Стой!

Офицерская цепь замерла.

— Товарищ Скиба, — сказала Феклуша, — дозволь вручную с ними.

Скиба ткнул вперед шашкой:

— Вы сдаетесь?

— Кидай винтовки! — выбежала вперед Феклуша.

Две цепи, как две стены, рухнули одна на другую. Кололи друг друга свирепо. Взлетали приклады винтовок, штыки, клинки. Феклуша отбивалась прикладом карабина, стреляла в офицеров в упор. Но вдруг она заметила, как Скиба и офицер, вцепившись друг в друга, покатились по снегу. К ним подбежал офицер, ударил Скибу прикладом по голове. Но в то же мгновенье Феклуша пронзила штыком офицера, подняла Скибу…

На взгорье громыхали пушки. Остатки корниловцев спешно отступали.

Скиба рванулся вперед, но, сделав шаг, упал.

Феклуша передала Скибу одному бойцу, схватила пулемет, проволокла его в сторону, установила на верхушке кургана и обрушила на отступавшего врага свой гнев и ненависть. Феклуша сидела возле своего «максима», пригнувшись, и беспрестанно повторяла:

— По врагам революции полным веером — огонь!

Красногвардеец, работавший вторым номером у Феклуши, едва успевал подавать ей пулеметные ленты.

На этот раз Корнилов ускользнул. Отряд еще долго носился по Кубани, и пулемет Феклуши скосил насмерть не одну сотню белогвардейцев. Она все время говорила:

— Эх, самого Корнилова повстречать бы мне…

И повстречала. Весной восемнадцатого года Корнилов с войсками Кубанской рады подошел к Екатеринодару и черной тучей обложил город с трех сторон. Рабочие фабрик и заводов, руководимые городской партийной организацией и ревкомом, выступили боевыми дружинами против генерала. К ним подоспел на помощь из станицы Новодмитриевская отряд, в котором была Феклуша. Он зашел со стороны разъезда Энем и внезапно ударил по врагу с фланга. Это было одиннадцатого апреля восемнадцатого года. Третьи сутки гремели орудия. Корниловцы рвались в город. Пулемет Феклуши, не умолкая, рассеивал горячий свинец. На четвертый день меткий снаряд красной артиллерии врезался в штаб белых и убил Корнилова. Белогвардейцы в панике бежали.

После боя, узнав о смерти Корнилова, Феклуша подошла к Ивану Ивановичу и сказала:

— А теперь, Ваня, бери скрипку и играй «Яблочко».

Иван Иванович поправил очки, коснулся смычком струн. В этот день Феклуша плясала особенно лихо и задорно.

Июльским вечером, после трехмесячных беспрерывных боев с белогвардейцами на Кубани, в Ставропольщине, в районе Егорлыцкой и Белой глины, отряд шахтеров, пополненный партизанами Дона и Кубани, прибыл на Тихорецкую.

От бессонных ночей и переутомления Феклуша осунулась, похудела, но глаза ее по-прежнему пылали решимостью и отвагой. Она была в простеньком белом ситцевом платье с черными крапинками, подпоясана пулеметной лентой. На голове соломенная шляпа, на ногах солдатские ботинки, за плечами карабин, на поясе висели ручные гранаты.

Прошли июль, август, наступил сентябрь. Командир отряда, уехавший в Царицын к Сталину, не возвращался. Армия была голодной и разутой. Белые свирепели, наседали со всех сторон, а отбиваться было нечем: боеприпасы иссякли. Сорокин устраивал в своем штабе пьяные оргии, справлял по станицам свадьбы. Среди бойцов начинал расти глухой ропот. Они говорили, что командир теперь не вернется и все пойдет прахом. И только Феклуша не поддавалась унынию, бодрила товарищей:

— Держитесь крепко на ногах, а то дунет ветер — упадете и носы расквасите.

Бойцы смеялись. К ним возвращалось бодрое настроение.

Сорокин попытался расформировать отряд, но опоздал. Внезапно прибыл командир, прорвавшийся из Царицына. Он привез с собой на тринадцати грузовых машинах снаряды, патроны для революционных войск Северного Кавказа и приказ товарища Сталина командарму Сорокину о переброске 3-й колонны — как теперь назывались отряды — на царицынский фронт.

В Святом кресте из частей 3-й колонны была сформирована Стальная дивизия. В составе дивизии было шесть тысяч сабель и двадцать две тысячи штыков. За бойцами пошли матери, сестры, жены и невесты, сагитированные Феклушей. И когда эта армия выступила из Святого креста, Феклуша, проезжая на тачанке мимо обоза беженцев, погрозила куда-то вдаль и крикнула:

— Ну, берегись, бандит Краснов!

Женщины с восхищением смотрели на Феклушу. Они любили ее и верили ей.

На привалах Феклуша приходила к женщинам, вела с ними беседы, пела песни, грустные, тягучие, и приговаривала:

— Эх, бабоньки! Вот завоюем себе все права на свободную жизнь, да разве же такие мы тогда песни запоем? Все забудется: и горе, и нужда, и проклятая наша жизнь собачья. В новых песнях будет сказано только про счастье и радость, что кровью своей добываем мы…

Феклуша звала Ваню, заставляла его играть, а сама плясала и зажигала радостью сердца жен и матерей бойцов.

Стальная дивизия вступала в безводные, песчаные степи. В Сухой буйвале хотели запастись провиантом и фуражом, но местные власти отказали. Оказалось, что вслед дивизии Сорокин послал приказ о том, что она является изменником и предателем революции, и требовал ареста и расстрела на месте командования дивизии, за что обещал награду в десять тысяч рублей золотом.

Приказ командарма обогнал Стальную дивизию по телеграфным и телефонным проводам. Местные власти, опираясь на этот приказ, были в затруднительном положении. Требовали за провиант и фураж деньги, но дивизионная касса была пуста. Можно было взять все это силой, но к ней не прибегали. Бойцы хорошо помнили приказ командования дивизии о том, что за каждую нитку, взятую самовольно у жителей, виновные будут расстреливаться. Много говорили и доказывали, что дивизия идет к Царицыну на помощь 10-й армии по приказу наркома Сталина, и просили снабдить дивизию фуражом и провиантом.

Но люди были напуганы и неумолимы. Тогда подошла к ним Феклуша, перехваченная поперек и крест-накрест пулеметными лентами. У нее тряслись руки и дрожали тонкие губы. Она косо посмотрела на местных работников и зло процедила: