Когда наступали белые, был сильный бой. Беспрерывно трещали пулеметы. Красные отступали на Величаевку. С мужьями отступали жены и дети — кто на подводах, а кто пешком. Едва успели захватить кусок хлеба. Бежали рядом с подводами, детей несли на себе. Это было на пасху, на первый день. Мы шли садами, а в селе уже был бой.
Первый натиск белых был отбит, и все беженцы вернулись по своим домам.
Однажды зимней ночью вся наша семья была дома в сборе. Мы уже все спали. Вдруг пришел сосед и сообщил о том, что нас сейчас придут грабить. Эти грабители — человек десять — были у него на квартире, его уже ограбили и изнасиловали сестру, девушку семнадцати лет, и братову жену. Минут через пятнадцать пришли к нам три человека, пьяные. Двое стали стучать в окна и двери, а третьего послали принести бомбы. В это время муж в одном нижнем белье из постели выскочил в окно и убежал по селу в сады, отстреливаясь из браунинга. Они его догоняли и тоже стреляли по нем, преследуя его. Когда муж скрылся, то они все трое вернулись ко мне, взломали дверь и ворвались в комнату. Они допытывались, где муж, кто такой: муж, наставляя мне в рот наган, и поставили прямо в комнате к стенке, а дети — трое маленьких — кричали на печке. Надо мной издевались, насиловали и ушли, ограбив домашние вещи.
Наутро я перебралась к родителям, оставив свою хату на произвол судьбы. Эти бандиты утром рыскали по всем дворам, расспрашивали, где я, но меня соседи и родители скрыли.
Муж скрывался в соседних селениях. После приходил к родным и жил в камышах. Он ночью пробирался из камышей домой за провизией. За нашей квартирой была усиленная слежка. Но мужу всегда удачно удавалось набирать провизию и уходить благополучно в камыши. Только муж уйдет, являются белые, и каждый раз были издевательства, и всегда допытывались, где мой муж. За провизией они ходили вдвоем с товарищем Шейко. Муж, оглядываясь по сторонам, осторожно прокрадывается в дом, а товарищ Шейко остается на часах в канаве для того, чтобы дать сигнал о грозящей опасности.
Весной как-то меня встретил брат и сказал мне, чтобы я спряталась у него. Но я брата не послушала и пошла домой. Здесь меня белые арестовали и повели в тюрьму. Тюрьма была с решетками железными на окнах, на дверях большой замок, помещение холодное с деревянными холодными нарами. Ходил и охранял часовой. Я была не одна, была здесь жена Шейко — Матрена — и еще погибшего комиссара Гулаева жена.
Товарищ Гулаева была беременна на восьмом месяце. Нас заперли в одном помещении. На второй день привезли душ двадцать мужчин и рядом, в другой комнате, их посадили.
Первых секли плетьми мужчин. Давали по сто, семьдесят пять и пятьдесят плетей. На третий день в воскресенье люди идут из церкви, а меня и Шейчиху секут плетьми и допрашивают, где наши мужья. На один день секли три раза, по пятьдесят плетей каждый раз. Гулаева от испуга и от издевательства преждевременно родила двоих детей — и оба мертвые. В тюрьме мы лежали, посеченные, на голых нарах. От порки сильно болело тело, и ноги, до колен изорванные от плетей в куски, сочились кровью.
К нам никого не допускали, даже и воды промочить засохшие губы не давали. Потом наши матери стали хлопотать и взяли нас на поруки и за это офицерам возили масло сливочное, молоко, кур, гусей и т. д. Через несколько дней нас отпустили. Нас забрали родные. Дома я лежала без движения целый месяц. Раны загноились, врачей не было, лечили своими средствами. Полные ведра навезут желтой глины и деревянной калмыцкой чашечкой набирают из ведра и заливают мои раны. От сильного жара глина запекалась, ее мама выковыривала и заливала свежей, холодной, сырой водой, разведенной с глиной. После этого лечения мне становилось легче. Немного оправившись, я стала подыматься и ходила на костылях. Вскоре меня вновь арестовали и с тремя детьми отправили в Святой крест. Везли нас под конвоем вооруженных казаков. По дороге завозили в каждое село, в тюрьму, где менялась стража. Стража была верховая, на лошадях, и вооружена до зубов бомбами.
На третий день мы с трудом добрались до Святого креста. Здесь под стражей мы находились две недели.
Из Святого креста меня с детьми решили отправить в ссылку — в Красноводск через Порт-Петровск. Мне надо было ожидать остальных семь семей из Урожайного. Родные путешествовали на подводах за нами следом, но не подавали вида, что они сопровождают нас. В Святом кресте родные на окраине города остановились у знакомых и через них нам передавали передачу. Девочка лет двенадцати-тринадцати, Вера, неотступно всегда была дозорным посыльным. Приносила передачу, привезенную родными. Из Святого креста три семьи были отправлены обратно, а нас, четыре семьи, повезли дальше. Под конвоем нас пригнали на вокзал, погрузили в товарные вагоны и под стражей отправили в ссылку. На каждой станции наш вагон отцепляли и толкали все взад и вперед, толчки были такие ужасные, что на ногах в вагоне нельзя было стоять — все валились от толчков. Вагон трещал, люди стонали, дети плакали. На восьмой день нас, наконец-то, привезли в Порт-Петровск. Но нам эти восемь дней показались целым столетием. Сеченые раны ноют, слезы обиды подступают к горлу и душат. В Порт-Петровске сгрузили и под стражей отправили в город. Нужно было подыматься в гору. Нас пригнали в двухэтажный дом и поместили четыре семьи в одну комнату. Святокрестовские конвоиры нас сдали в Порт-Петровске белогвардейским раненым солдатам, которые находились в том же доме. Нас собирались отправить в Красноводск. На второй день к нам пришел один в офицерской форме и потребовал от нас все наши документы, посмотрел их и сжег, а нам сказал: «Вы, пока не поздно, собирайтесь и удирайте отсюда». Мы его спросили, как же нам уйти, если мы под стражей. Он ответил: «Я вас научу, как отсюда выйти. — И начал инструктировать: — Собирайте вещи и уходите не на вокзал, а на берег моря». В это время вокруг Дербента шли бои. «Офицер» нас предупредил, что если спросят, кто мы такие, то скажите, что вы — беженцы из Дербента. Из Красноводска белые привозили очень много раненых. Когда на пристани с пароходов сгружали раненых, то мы уже с детьми и с вещами были тоже на берегу Каспийского моря, под открытым небом. Море бушевало, свистел ветер. Тот же офицер подошел опять к нам и говорит: «Ну, как вы ушли? Счастье ваше, что в Красноводске сейчас идет бой, а то были бы вы туда отправлены. А сейчас вы сдавайте свои вещи в багаж только не до той станции, где вам надо сходить, а на полпути».
Мы послушали этого человека в офицерской форме. Сказав это, он скрылся. Наутро мы уже как беженцы погрузились в вагон и вместе с настоящими беженцами из Дербента отправились в Моздок. Не доезжая до Моздока, мы узнали, что нас ищут по всем вагонам. Нас разыскивали, указывая приметы, но не нашли. Подъезжая к Моздоку, когда поезд пассажирский шел тихо, из вагона выскочили женщины, принимая на ходу и налету наших детей, выбрасываемых из вагона. Матери детей передавали из рук в руки и оставляли их под полотном железной дороги. Потом мы пошли на вокзал пешком. Этим приемам нас научил офицер. Мы в здание не пошли, а расположились на платформе, в конце вокзала. С вагонов начали всех выбрасывать, проверять документы — все искали нас. Ночь была темная. Нас разыскивали, освещая фонарем каждого пассажира и рассматривая у всех документы. Подходили и к нам, но мы прикинулись спящими. Один из них настаивал разбудить нас и проверить документы, но кто-то сказал, что эти люди спали еще здесь до прихода этого поезда. Когда ушли от нас, мы начали перебираться за вокзал. Мы остановились за вокзальным сараем. Две женщины пошли разыскивать знакомых. До рассвета мы уже были в городе на квартире у знакомых. Здесь мы находились два дня.
На третий день во время базара мы наняли две подводы. Уложились и тронулись в путь. Дорога была — сколько ни окинь глазом — везде степь широкая и раздольная. Мы выехали утром рано и в село Степное приехали часов в двенадцать ночи. Наши подводчики нас привезли к себе на квартиру. Утром отправили одну женщину в Урожайное сообщить о том, что мы из ссылки бежали, пусть нам на помощь высылают подводы. В Степном мы поселились в большой землянке без крыши, без окон и без дверей, внутри росли высокая лебеда и бурьян. Мы этот бурьян вырвали, настелили его вместо постели и уложили детей. Мне пришлось голодать дня четыре. Я посылала своего сына Ивана (в настоящее время комсомолец) ходить и просить пропитание. Приходилось и самой ходить и собирать. Сын и я приносили хлеб и арбузы, и этим сбором питались четыре человека: трое детей и я — мать.
