Около кровати возилась какая-то женщина, подавая пить и оправляя одеяло.
Я видел худую, бледную руку с длинными, слегка дрожащими пальцами.
— Как дела там, на фронте? — чуть слышно спросила она.
— Хорошо, Танюша, видишь, как их гоним. Дом под боком. Дня через два и стариков наших увидим. Ты вот только поправляйся.
Она тяжело вздохнула и перевела взгляд в сторону.
Таня лежала молча и, казалось, не слушала меня. Откуда-то издалека донеслись звуки горна.
— Пора? — встрепенулась она.
Все громче и громче играл сбор трубач.
Я нагнулся к сестренке и поцеловал ее в горячий лоб. Она взяла мою руку и неожиданно крепко пожала ее.
На пороге я обернулся и увидел тревожный, тоскующий взгляд. Мне хотелось броситься к сестренке, взять, унести ее отсюда, уберечь от чего-то страшного, что огромным камнем давило мне сердце.
По улице уже скакали всадники. Я вышел наружу и прикрыл дверь. Разве я мог предполагать, что это была наша последняя встреча с Таней?
А через день случилось то, чего никто не ожидал.
Мы уже подходили к Попутной, когда, залетев в тыл, белые ворвались в Козьминки и заняли их. Наша часть стала спешно отступать к Невинномысской.
И только через год я узнал все, что случилось с Таней.
На другой день после моего отъезда брат решил к вечеру выехать в Невинку за фуражом. Кругом было спокойно, около Тани возилась хозяйка.
Поздно ночью Григорий с мешком овса подъезжал к Козьминкам. Ночь была темная, ветер поднял порошу, и плохо было видно, что делается впереди.
Он въехал уже в село, когда неожиданно раздалась стрельба. А затем навстречу понеслись повозки, подводы, тачанки, побежали с криком люди. Кто-то бежал в одном белье. Со всех сторон кричали бойцы и ошалело стреляли в сторону центра.
Григорий не растерялся, хлестнул лошадей. До дома, где лежала Таня, остался один квартал.
— Куда гонишь? — кричали ему вслед обозники. Белая кавалерия все село заняла!
Обоз уже мчался в несколько рядов.
В первую минуту Григорий не мог понять, что случилось. Он вылетел на землю, подвода перевернулась, и, запутавшись в постромках, бились лошади. Его сбили отступающие подводы.
По улице уже свистели пули, совсем рядом тарахтел ручник.
Тогда, обрезав постромки, Григорий вскочил на коня и погнал его вслед за отступающими в панике людьми.
И только когда выехал из села, ясно понял: Таня осталась там, в руках у белых…
К вечеру, когда Григорий выехал в Невинку, у Тани сильно поднялась температура. Она металась по постели, с жадностью пила воду и впадала в забытье, тонким, жалобным голосом звала отца, мать, меня и Гришу. Ее мучили страшные кошмары.
Иногда она приходила в себя, слегка приподнимали от подушки голову и тревожно прислушивалась к завыванию ветра.
— Гриши нет? Что ж он не приехал? — испуганно оглядывала она хозяйку, чужую комнату и маленький коптящий каганец.
Поздно ночью она открыла глаза и долго всматривалась в сморщенное лицо хозяйки.
Когда по селу раздалась перестрелка, Таня вскочила с кровати.
— Кто это там? — спросила она. — Брат приехал?
— Не видать еще, — ответила хозяйка.
Таня откинулась назад, прикрыла глаза ладонью. Лицо ее было мертвенно-бледно.
На дворе затопали лошадиные копыта. Хозяйка бросилась в сени. На улице разгорелась стрельба, откуда-то доносился испуганный крик.
А когда она вернулась в комнату, больная без памяти лежала у окна. Видимо, она пыталась выбраться наружу.
И уже позже, придя в себя, Таня снова заметалась:
— Пропала я теперь. Не выбраться мне отсюда.
Послышались мужские голоса, и кто-то громко и настойчиво застучал в дверь.
Тетрадь вторая
«Мне до боли тяжело вспоминать все это, но я хочу, чтобы наша молодежь узнала о героях, научилась, как надо бороться и жить и, если нужно, достойно умереть как большевику».
«Много нас, ее учеников, уже работает в промышленности, в сельском хозяйстве».
Из письма бывшего ученика Татьяны Соломахи Григория Половинко.
Я уже второй год учился в школе, когда к нам прислали новую учительницу. Мы, ребятишки, с любопытством разглядывали Татьяну Григорьевну. Была она стройная, высокая, с длинной кудрявой косой, и нам казалось, что она только немного старше нас.
Кто-то из ребят сказал:
— Ну, такую можно и не слушаться. Теперь на уроке, что хочешь, то и делай.
Быстрой, легкой походкой вошла она в класс и, поглаживая по голове ребят, расспрашивала о том, что мы проходили без нее.
С задней скамьи кто-то громко свистнул. Учительница обернулась назад и так посмотрела на мальчика, что мы поняли: она никому не позволит хулиганить. А потом она уселась у стола, мы сгрудились вокруг нее и слушали ее рассказы. Никто не говорил с нами так просто, интересно и хорошо, как она.
А на перемене Татьяна Григорьевна играла с нами в лапту и окончательно покорила ребят.
Каждое утро мы всем классом выходили к мосту и, как только на дороге показывалась высокая фигура учительницы, вперегонку бежали к ней. Каждому хотелось первому добежать до Татьяны Григорьевны, схватить ее за руку, идти рядом с ней.
Она знала, как живет каждый школьник, и часто ходила по домам и беседовала с родными.
Одно меня сильно смущало. К отцу иногда по ночам собирались какие-то люди, о чем-то разговаривали до рассвета и затем тихо расходились по домам. Среди них была одна женщина, и я страшно испугался, когда однажды в ней узнал нашу учительницу. О чем она говорила — я не знал, так как в эти ночи мать стелила мне постель на кухне.
Может быть, она рассказывала о школьниках или жаловалась на меня отцу, чего я боялся больше всего, так как знал его строгость.
Я решил обязательно узнать, о чем говорили эти люди по ночам.
Однажды, когда мать постелила мне на кухне, я быстро улегся и притворился заснувшим. Слышно было, как мать возилась в комнате, затем она вышла во двор. Я вскочил с кровати и подбежал к окну. Мать стояла у ворот, точно сторожила кого-то.
Я положил к себе на постель шубу, сверху прикрыл ее одеялом и на цыпочках пробежал в комнату отца. Там еще никого не было. На дворе скрипнула калитка. Я бросился под кровать и, затаив дыхание, прижался к стене.
Как у меня билось и замирало сердце! Я не обращал внимания на входивших мужчин. Наконец послышался веселый знакомый голос. Начиналось самое страшное. Я вспоминал все свои грехи, плохие отметки, и у меня тоскливо сжималось сердце и дрожали ноги.
Как будто издалека я слышал, как отец предлагал избрать председателя и секретаря. А затем чей-то незнакомый голос отчетливо сказал:
— По первому вопросу — о вооруженном восстании — предоставляется слово Татьяне Соломахе, делегату первой областной партийной конференции большевиков.
Я замер. Сердце заколотилось так, что было трудно дышать. В полной тишине учительница начала свой доклад. Я тогда не понял всего, о чем говорила она, и только позже, когда отец вернулся из Красной армии домой, он подробно объяснил мне все.
Она говорила, что единственное средство борьбы с буржуазией, — это вооруженное восстание и взятие власти у Временного правительства. Она рассказывала о том, что в Москве и Петрограде уже пролилась рабочая кровь за советы и что теперь очередь наступила и для нас. Она настаивала на немедленной организации Красной гвардии и много рассказывала о коммунистической партии.
Я не помню всего, но никогда еще в школе я не слыхал, чтобы учительница говорила так убедительно и горячо.
Мне было так радостно и хорошо, что я хотел закричать, запеть, но, боясь, что меня найдут, я продолжал молча лежать.
Вскоре после этого собрания произошло то, о чем говорила учительница. Каждый день в станице шли митинги и собрания. Мы, ребятишки, обычно торчали у трибуны и слушали все, о чем говорила Татьяна Григорьевна. Нам нравилось, что у нее сбоку висел маленький черный револьвер, и, когда на соседние станицы налетали белые банды, она уходила вместе с отрядом выгонять кадетов.
