– Мне не всегда дозволено быть на тренировках. – отвечает она, и по нахмуренным бровям Персиваль видит, что не стоило тревожить эту тему.

– Прости, Тина, не стоило… – но она быстро его обрывает, усиленно мотая головой из стороны в сторону.

– Нет, все отлично, просто… – она отводит взгляд в сторону, решая, стоит ли продолжать начатое. –…ох, все эти предрассудки о том, как и кто должен себя вести меня невероятно нервируют. Из-за холода меня не брали на тренировки, ссылаясь, что я девчонка, заболею ещё и это… –Тина теряется, глотая воздух и пробегаясь взглядом по его лицу, словно ища чего-то.

И она безумно рада тому, что находит. Толика понимания и поддержка сквозят в глазах Персиваля, а его слова это подтверждают:

– Несправедливо. – он вздыхает, явно не заканчивая на этом, подбирает слова, чтобы не разозлить и так разгоряченную темой девушку. – Тина, не стоит принимать заботу о тебе как предрассудки, они разительно отличаются. Думаю, твои сокомандники просто хотят тебя уберечь.

Ей хочется колко сказать «меня не нужно никому беречь», но слова комом застревают в горле, когда она снова ловит его взгляд. Темные глаза Персиваля Грейвса всегда казались ей непреодолимо чёрными, словно ночная тьма, но сейчас, с такого близкого расстояния, Тина видит тонкие ниточки ярко-золотых всполохов, что тянутся от зрачка и до самого края радужки. Они светятся не хуже солнца, согревая ее изнутри неподдельной заботой, в которую Тине хочется завернуться целиком и полностью. И Грейвс ей это позволяет сполна, мягко улыбаясь и доказывая одним только взглядом, что Персиваль Грейвс, вопреки слухам, не сухарь и не ледышка. Как привыкли говорить о нем девушки буквально со всех курсов, которым он не уделил желанного внимания. Тина в его внимании купается, оно почти ощутимо обволакивает ее мягким теплом, от которого сердце в подреберье заходится усиленным ритмом.

Она бормочет тихое «спасибо», понимая, что оно и в малой степени не описывает тот ураган чувств, что бушует внутри. Сметая все на своём пути, ярко сверкая именем, одновременно острым и таким сладким на языке, «Персиваль».

Когда они снова доходят до дверей ее гостиной, юноша останавливается. Он по старому пристально оглядывает все вокруг, словно в прошлый раз просто забыл дорогу и потому не приходил.

Порпентина не может удержаться, чтобы не смотреть на него. Взгляд против воли останавливается, изучая на аккуратных кистях рук, темном пальто, темном воротнике наверняка мягкого свитера, который выглядывает из-за не высокого воротника пальто. Понимание того, что просто неприлично так смотреть нисколечко не мешает, только подбадривает.

Запретный плод всегда оказывался сладок.

Спустя какое-то время, Персиваль тихо и немного хрипло, словно так же, как и она, боится нарушить их непонятную идиллию, говорит:

– До встречи? – Он вопросительно поднимает брови, мысленно надеясь получить отказ на такое раннее прощание. Но внешне юноша сохраняет спокойствие, снова следя за тем, как мягко Тина прикусывает нижнюю губу.

– Конечно. – как-то слишком растерянно говорит она, перед тем как сделать малюсенький шаг вперёд. Настолько близко, что ряды пуговиц ее пальто касаются мягкой ткани его, тихим шорохом. Настолько близко, что Тине хватает пары секунд, чтобы быстро встать на носочки и мазнуть губами по его щеке.

Настолько близко, что от ощущения чужого тепла у обоих кружится голова, а при соприкосновении кончики пальцев леденеют, подрагивая. Тина отстраняется быстро, настолько, что Персиваль даже не успел бы перехватить ее за талию, оставляя подле себя. Она ловко отскакивает, ярко улыбаясь, и Грейвс почти не жалеет, что не успел ее задержать.

– Хорошего вечера.

Грейвс эхом повторяет ее слова, слишком внутренне взволнованный, чтобы скрыть мягкую улыбку сковавшую губы. Её улыбающееся лицо, со смеющимися счастливыми глазами-ягодами, встаёт яркой картинкой в голове. Которую, пытайся-не пытайся, уже не выкинуть.

Да и было бы желание.

Комментарий к

Нежданно негаданно я чувствую, что мне сложно остановиться)))

========== Часть 3 ==========

Алый грейпфрутовый сок, мягкой горечью оставаясь во рту, пощипывал тонкую царапину на губе. Тина неприятно поморщилась, стирая каплю с нижней губы и после снова откусывая от дольки. Напротив неё, замерев, в розовой пижаме с фиолетовыми птицами вышитыми на воротнике, сидела Куини. Она, подперев ладонью подбородок, пристально наблюдала за сестрой, ожидая, когда с той спадёт её странное настроение.

Но Тина, кажется, вовсе ее не замечала, продолжая очищать спелые фрукты и с не меньшим энтузиазмом их есть. Когда Голдштейн старшая замерла с пальцем во рту, слизывая с него сок, то будто бы впервые увидела серьезно-заинтересованную собой сестру напротив. Она с тихим чмоканьем вытащила палец, поморщившись от звука, и снова подняла взгляд на легилиментку:

– Что? – может, стоило это сделать повежливее или для начала поинтересоваться о том, как у Куини дела, но Тина почему-то начинала раздражаться. Уже как полчаса сестра сидит напротив неё, гипнотизируя взглядом словно змея, в надежде, что та скажет что-нибудь сама.

– И ты ничего не скажешь? – Куини вспыхнула, хмуря тонкие брови и выпучивая глаза. Конечно, она и так все знала, легилименция ее не подводила, но то, что сестра, придя в гостиную, первым делом заинтересовалась фруктами, а не рассказом, выбивало Куини из колеи.

Ей бы хватило даже короткого «Привет, как ты? А я вот со счастливой одури поцеловала Персиваля Грейвса». И пусть не по-настоящему, все равно, что всего лишь в щеку. Сам факт этого действа ошарашивал. И Тина должна была что-то сказать, так гласило все на свете: статьи по психологии в тетушкиных журналах, любовные романы, и даже просто логика. Вместо этого она увлеченней думала об апельсинах и грейпфрутах, чем о случившемся, так что у младшей Голдштейн не раз мысль выскакивала из рук.

– Ты и так все прочитала, мне добавить нечего. – Тина потянулась за апельсином, хватая ладонью, слишком маленькой и бледной, фрукт с самой бугристой кожурой.

Куини продолжала пристально на неё смотреть.

Постоянство.

Девушка изучающе провела ладонями по твёрдой кожуре, думая с какого боку подступиться к фрукту. И, решив, что надо идти на таран, сдавила его с обоих боков. Кожица посередине промялась, а пара ярких капель брызнула в воздух.

– С тобой точно что-то не так, взять даже это… – не выдержав молчания, Куини обвела взглядом стол, пытаясь достучаться до сестры. Всем своим видом демонстрируя крайнюю ошарашенность происходящим, стараясь придать взгляду ощущение ужаса. Но, судя по тому, что Тина даже не шелохнулась, выходило плохо. Из рук вон плохо.

– Что тут непонятного, кожура справа, фрукты слева. – Тина резко пожала плечами, слишком дёргано для того спокойствия, которое она демонстративно из себя лепила. Да даже мотылькам, налипшим на окно, и то было понятно, о чем спрашивает ее сестра.

– Ты же даже не любишь цитрусы…

– У тебя были на них планы? – Куини отрицательно мотнула головой. Корзинку с фруктами прислал какой-то Джордж, ссылаясь на то, что младшая Голдштейн уж очень ему нравится. – Вот видишь…

– Это странно, и не отрицай, сначала вы идёте в кафе, там встречаете Персиваля и компанию, а потом он ведёт тебя до комнат, ты целуешь его и все! – Куини взмахивает тонкими руками, как бы показывая масштаб действа. Не была бы она волшебницей, наверняка пошла бы в дирижеры, с усмешкой решает Тина. – И ты даже не нервничаешь после этого, только молчишь и жуёшь!

Тина задумчиво наклоняет голову влево, медленно пережевывая дольку фрукта. Да, Куини права, но разве может она говорить о том, чего сама не понимает. Мало того что не понимает, так и желания распутывать клубок непоняток в своей голове попросту нет. Так что, решает Тина, молчание о волнующей нутро теме сейчас будет лучшим ответом.

– Когда все уладится… – Порпентина старательно тянет слова, видя, как сестра заводится с каждой сказанной ею буквой все больше и больше. –… я расскажу тебе.