– Я заметил твой взгляд в библиотеке, а когда ты уходила, то взяла книгу для первых курсов. – это было чрезвычайно наблюдательно, подметила Тина с толикой зависти. Школа юных сыщиков явно плакала по Персивалю Грейвсу, рассудила она с кривой усмешкой на губах и протянула обе руки к книге.

Секунда, и толстый томик уже приятно тяжелит ее ладони. Мелкие шероховатости обложки чувствуются так остро, словно в один миг все чувства резко ударили в усиление. Тина пристально вглядывается в тонкие страницы, замечая на середине меж листов трещину. Наверняка забыл вытащить свой листок, думает Голдштейн, медленно открывая книгу. Если он забыл что-то важное, то, вероятно, будет рад возвращению.

Но, вопреки ожидаемому конспекту или каких-то записей, ее взгляд натыкается на плотную шероховатую бумагу, отрезанную достаточно узкой полоской. Она совершенно пуста, если не брать в расчёт тонкий водянистый акварельный рисунок. В мягких очертаниях Тина подмечает темную метлу, красный плащ и темную копну коротких волос, с запозданием понимая, что на закладке изображена она сама. Рука сама тянется к листку, тонкие пальцы находят изображение, проводя по рисунку, словно не веря. Дыхание застревает у Тины в груди, когда она поднимает полный неверия и радости взгляд на юношу. Он сидит все так же рядом, спокойно наблюдая за её реакцией и мягко улыбаясь. – Спасибо! – вырывается слишком восторженно и ярко, настолько, что Персиваль без труда поймёт, что за эмоции её одолевают. И черт с ними, думает Тина, вытаскивая закладку и перекладывая её на первые страницы.

Девушка поднимает взгляд на юношу и легко улыбается, искренне сверкая глазами и алыми щеками.

– Так хорошо.

Слова срываются с губ едва слышным шепотом, словно для того, чтобы не нарушить то, что воцарилось между ними. Отчего-то Тина совершенно точно уверена, что Грейвс ее расслышал. Если бы не расслышал, тогда не перевёл бы резко взгляд на неё с огня и не кивнул, сдержанно соглашаясь со сказанным. Ведь все действительно было хорошо.

Её взгляд снова застывает на его лице, ловя мягкую улыбку и непонятный взгляд. Огонь по прежнему отбрасывает мягкие блики, ласково очерчивая точеный подбородок, тонкие, но красивые губы, острый нос, отражаясь рыжими всполохами в глазах. Тина замерла, не зная, что сказать, и стоит ли вообще что-либо говорить. Когда заговорил Персиваль, она мягко улыбнулась, смотря куда-то перед собой, но не переставая пристально слушать.

– Староста девочек совсем недавно перебралась жить обратно в башню своего факультета, она была с Птицы-Гром. Кажется, они действительно все настолько неразлучны, что плохо переносят одиночество. – юноша ненадолго замолчал, так же пристально наблюдая за огнём, будто пытаясь прочесть в нем ответ на интересующий его вопрос. – У вас неплохая гостиная, но сюда в любой момент может кто-то зайти, поэтому, если хочешь, можешь приходить ко мне.

Тина переводит на него удивлённый взгляд, снова напарываясь на абсолютную невозмутимость. Вопреки ее ожиданиям, Грейвс продолжил говорить, не обращая внимания на ее замешательство: – Раз уж мы решили, что нам хорошо проводить время вместе. – как появление добавляет он. – Ну, так что?

Он смотрит на неё слишком открыто, слишком пристально, слишком волнующе. Тина ёжится под взглядом, боясь ошибиться или ляпнуть что-то совсем не в тему и этим безбожно спугнуть момент.

– Если мы устанем друг от друга? – ее голос хриплый, будто мела проглотила, но юношу это нисколько не волнует. Он уже привык слышать её голос в коридорах, в библиотеке, в большом зале, в собственных воспоминаниях. Настолько привык и проникся её постоянно меняющимися интонациями, что лишь ставит пометку напротив этого воспоминания, мол, запомнить.

– Уверен, мы это поймём. – Персиваль обезоруживающе улыбается, склоняя голову набок, снова демонстрируя наимилейшую ямочку и красивую линию скулы.

– Хорошо. – Голдштейн кажется, что согласилась она не на вечерние посиделки, а на что-то гораздо масштабное, не иначе. Отчего тогда сердце так усиленно стучит в подреберье, а что-то внутри ликует и радуется.

Они сидят ещё где-то минут двадцать, тихо переговариваясь о всяких мелочах, совершенно не имеющих значение. Когда Грейвс поднимается с дивана, Тина быстро вскакивает следом, наблюдая за тем, как он подхватывает темную мантию с золотисто-зеленоватой нашивкой Рогатого змея.

Проводит его к двери у которой оба, как по щелчку пальцев, замирают. Он замирает первый, а Тина, повинуясь порыву, тоже останавливается, поворачиваясь к нему лицом. Персиваль снова стоит близко, слишком близко по меркам этикета и достаточно близко по их личным меркам, которым нашлось место в их внутренних сводах правил.

Его рука ложится ей на плечо, мягко сжимая, поднимаясь вверх к шее, касаясь ее легким, но обжигающим движением. Тина почти не стесняется, пристально наблюдает за тем, как Персиваль прослеживает тот путь, что проделывает ладонью, взглядом, останавливаясь на щеке. Ловкие пальцы отводят темные пряди за ухо, снова возвращаясь, но на этот раз чуть смещаясь вперёд, прямо под острый подбородок. Он поддевает его так легко, что Голдштейн даже не думает противиться, поднимает голову, встречаясь с ясным взглядом напротив.

Сердце замирает в груди, отбивая свой ритм гулко, но слишком редко. Его силы даже не хватает на то, чтобы щеки снова приобрели такой привычный в присутствии Персиваля алый цвет. К Мерлину его, думает Тина, повинуясь первобытному инстинкту. Тянется ближе, старается сократить расстояние, замечая в его глазах то же рвение.

– Тина, Тина…– он прислоняется своим лбом к ее, по прежнему удерживая подбородок, не давая ей закончить начатое.

И когда девушка, так же, как и он, застыв, решает, что это все, вторая его рука поднимается к ее шее. Не сильно, но крепко обхватывает сзади, направляя, а те самые тонкие, но невероятно красивые губы касаются ее собственных в поцелуе.

Персиваль целует ее мягко, получая робкие неумелые движения ее губ в ответ. Только после появляется едва уловимый напор, нисколечко не мешающий, наоборот кажется такой родной и присущий Грейвсу. Тина чувствует, как тонет и взлетает одновременно, как грудина сжимается, а руки, ей вовсе не подвластные, цепляются за широкие плечи. Персиваль целует её именно так, как должно, так как в воображении многих видится первый поцелуй. Совершенно незабываемый. Он сминает ее губы в последний раз, отстраняясь, но так и не отпуская рук.

– Доброй ночи. – говорят они одинаково тихо, хриплым шепотом, пытаясь перебороть отдышку и непонятный спазм, скрутивший горло.

Тина опускает взгляд на воротник его чёрного свитера. Губы приятно покалывает и она облизывает нижнюю, только после замечая резкий сосредоточенный взгляд Персиваля на ней. И все кажется таким верным в один момент, словно и не было тех неловкостей, табу, выстроенных в голове, и запутанного клубка мыслей.

Весь мир у обоих сужается до счастливых глаз напротив, отражающих в свете камина одинаково расширившиеся зрачки и яркий восторг. Тина переводит взгляд на огонь, цепляется руками за все ещё удерживающие ее ладони, словно пытаясь отсрочить момент, когда его широкая спина скроется за дверью-портретом. А когда снова смотрит в глаза юноши, то ловит в них зеркально-тонкое, такое хрупкое, как и ее, отражение собственного чувства влюбленности.