Котовски нашёл парня так быстро, как только смог, после чего окончательно рассказал ему все. Больше нечего было скрывать. Нонн лишь чувствовал обиду за то, что никто никогда не пытался рассказать ему про сестру. Почему? Сын Риодели осознавал своё предназначение: хранить этот мир, свою семью и близких, каких бы жертв это не стоило. С другой стороны, под семьей он подразумевал где-то двух с половиной человек.

Каждый рассвет разжигал в нем желание. Месть за кровь, любовь к крови. Риодели был полон уверенности: Самеди должен пасть.

Безмолвными тенями они продвигались вперёд, чтобы подойти ко дворцу незамеченными. Скрываемые силуэтами танцующих деревьев, доктор и наследник прокручивали каждый свой план, словно пластинку.

Оставить Самеди без сознания и заточить в фамильной темнице, без суда и следствия. Убить Самеди. Спасти Маркезе и увести отсюда навсегда. Спасти Маркезе и никогда больше не терять ее из виду. Вернуть род Риодели на трон. И заново засиять, как первые лучи после самой тёмной ночи.

Внезапно Нонн остановился, спрятавшись за стволом. Он прислушивался к толпе, которая по какой-то причине двигалась к воротам замка. Саму постройку украшали длинные красные полотна, на которых не изобразили ничего, кроме желтого креста.

«Траур!»

Илья схватился за сердце, хотя то даже не дрогнуло в груди: ему казалось, что кровь в жилах застыла, а жизнь приостановилась. Какая-то часть его души будто бы ожидала этого исхода. «Траур», – шепнул он себе, чтобы свыкнуться с тем, что он увидел. Лица людей были отмечены тихой печалью, углубившейся событием.

Слившись с толпой и укрывшись одеждой, двое мужчин обратили взоры к балкону, на котором стоял Самеди. Нонн ядовито отметил про себя, что ещё недавно тут стояла его младшая сестра, держа за руку этого урода. Риодели понимал, что сейчас Барона убить не получится, когда легкий холод страха коснулся внутренностей. По кому скорбят? И где Маркезе? Неужели?!

«Мрачный день, дорогие люди, – голос Самеди разносился над толпой, неожиданно громко и чётко, – мы прощаемся с молодой Королевой, Маркезе Весенней. Ее правление было недолгим, но оно принесло нам надежду».

Элайджа озирался по сторонам, словно животное, которое было застигнуто врасплох. Все стояли. Никто не двигался, лишь обрывки разговоров доносились отовсюду. Люди Неплотного Мира были похожи на побитые глиняные сосуды, на слегка подтаявшие восковые фигуры. Их черты лица расплывались в горечи, но им не привыкать к трагедиям.

«Ведомая наследием своего отца, юная Королева не выдержала, – Самеди приостановился, чтобы набрать в грудь воздуха и драматично продолжить монолог, – ее тело нашёл я. Девушка избрала болезненный способ самоубийства: она пробила своё сердце ножом».

«Бедненькая, – запричитала рядом стоящая с Ноннетом старушка, – но такая храбрая».

Риодели не верил ни во что сказанное. Маркес была не в себе, но что могло толкнуть ее на самоубийство? Да ещё и такое! Старший брат представлял, как Кезе сломалась от давления всего произошедшего: по словам Ильи, вряд ли девушку можно было назвать стабильной. Но наследник отказывался принять такой расклад.

И все же ее забрали у него. Навсегда.

Илья смотрел на небо, одолеваемый неоднозначными чувствами и мыслями. Словно торнадо, эта речь изрывала его душу на лоскуты, словно водоворот, тянула куда-то вниз. Что он сделал с ее разумом? Шатовски не мог себе представить, как издевались над его подопечной. Над этой девочкой, которую никто не смог сберечь.

«Это моя вина», – ему хотелось заплакать, закричать, найти тело и попросить прощения. Всего лишь один месяц. Всего лишь пара нерасказанных историй. Ничего не случилось бы, будь у доктора больше смелости.

Нонн посмотрел на доктора, после чего прикрыл тёмные глаза. Парень вообразил тёплые капли на своих руках, которые падают на пол, разбиваясь и окрашивая его красным. Кровь бы сворачивалась и булькала в горле Самеди. Как мучалась мать, как страдали отец и сестра.

«Он заплатит», – Нонн притянул Элайджу за воротник, чтобы тихим рыком браниться на ухо Котовски. Заплатит кровью, муками и криками. За мать.

За сестренку Маркезе.

Ноннет вспоминал, как маленькое тельце упало на пол. Едва знакомая девочка сменилась взрослой девушкой, которая снова смотрела ему в глаза с тем облегчением и недоверием, что видел он несколько недель назад. И крики родителей, оставшиеся позади.

Риодели не заметил, что Самеди скрылся в стенах замка, закрыв дверь перед толпой.

Мужчина, быстрым движением поправив пиджак красного костюма, медленным шагом направился в зал, где оставили гроб с девушкой. Никто не сможет опровергнуть его слова о суициде, да и никто не вспомнит о юной Королеве через пару месяцев. «Ведь твоё правление было подобно весне, – Барон вымученно ухмыльнулся, не в силах более заставлять себя радоваться смерти жены, – пролетело слишком быстро». От досады он ударил по стене, словно это могло что-то изменить. Затаенная обида трещинами поползла в разные стороны от вмятины.

Теперь ему осталось только взойти на трон через три дня, когда закончится траур. Самеди будет править, затем, хоть и с разбитым сердцем, воплотит тот план в жизнь. Как жаль, что магия не могла существовать без других! Ему нужны были эти люди: отчаявшиеся, сломленные и подавленные. Разум каждого из них был широкой дорогой, по которой Барон мог ступать куда ему вздумается. Неограниченные возможности упадут к его ногам, как только он станет местным правителем и все повернутся к нему с надеждой. «К черту надежду! Пустоголовые кретины», – Самеди едва сдерживал себя, чтобы не разрушить все в попытках обуздать гнев. Затем взгляд мужчины упал на осточертевший гроб, напоминавший о Маркезе.

«Честно говоря, – мысленно он вёл диалог с покойной Риодели, которая лежала в этой «нарядной» коробке, – я собирался сбежать с тобой, обретя невиданное могущество. Эти люди дали бы мне… проникнуть в их ничтожные умишки. Я никогда не лгал, что мы были бы отличной парой. С тобой». Последнюю мысль он повторял, словно она была записана на плёнке. С тобой. Сердце больно сжало от мысли, что больше не было той, о которой он говорил. Ещё раз вымученно улыбнувшись, Самеди смахнул навернувшуюся слезу, притворившись, будто той и не было вовсе. Он осторожным движением сдвинул крышку, после чего едва не выронил ее из рук. Пальцы ослабли от шока, а в горле слегка пересохло.

«Где тело?» – Пустое пространство гроба молчало о том, что произошло, пока он разговаривал с народом.

========== Звезды, которые я наблюдаю в небе, не складываются в созвездия ==========

Рука Кезе свисала с кровати, едва задевая кончиками пальцев неубранный пол комнаты. Девушка спала глубоким сном: она почти не шевелилась, единственно, иногда тихо и незаметно вдыхала. Риодели часто слышала от друзей, что бывает сложно понять, не умерла ли она, настолько спокоен ее отдых. Однажды пришлось подносить к ней зеркало, чтобы точно понять: труп или соня. Пока что соня.

Темно-синие волосы спутанными прядями падали на лицо, скрывая глаза от солнечного света и щекоча кожу. Маркезе недовольно поморщилась, после чего потянулась и протяжно зевнула. Словно заведённая игрушка, она села на кровати, резко поднявшись с подушки. Порывисто ощупывая себя со всех сторон, девушка не обнаружила следов от удара ножом. Ещё ничего толком не разбирая спросонья, Маркес рванула в ванную комнату: «Должна увидеть!» Она не верила себе, не верила, что ещё жива.

Темно. Щелчок выключателя. Маркезе недовольно скривилась, ощущая неприятное покалывание в глазах: она ещё не свыклась с ярким светом. Риодели быстрым шагом преодолела расстояние до зеркала, попутно сдирая с себя одежду. Вещи летели во все стороны, а сама Кезе путалась в собственных конечностях и движениях. Даже упала почти. Все это напоминало какую-то ритуальную пляску. Взгляд скользнул по открывшейся коже. Нагота не красила ее.

Такая же болезненная, слегка зеленоватая, но без повреждений или надрезов. Все старые шрамы на месте, синяки ещё не до конца прошли – это все неважно. Маркезе больно ущипнула себя за то место, где ещё недавно ощущалось лезвие. Девушка всматривалась в привычный рисунок своего отражения, которое вело себя предсказуемо. Обычно она не смотрела на себя так. Сейчас ей казалось, что образ из зеркала такой складный, но неродной. Все слишком привычно.