***

Знаешь, милый, возможно, это странно — любить тебя даже после смерти. Но последнее, что меня волнует, так это странность моих чувств. Моему врачу кажется, что я не в силах примириться с этим… Мне же иногда мерещится то, что ты рядом. Я зову тебя с кухни, просыпаюсь и проверяю, не спишь ли ты у стенки, обнимая меня со спины. Знаешь, я действительно схожу с ума.

Ты ведь никогда не умирал, помнишь же? Я много раз переживала одну лишь мысль о том, что ты больше не дышишь, и… просто привыкла к ней. И поэтому жду твоего воскрешения, как должного. Но с учетом того, что прошло три года… Я с прискорбием признаюсь сама себе, что ты действительно покинул меня. И я ни капли не виню тебя за это, и даже скажу, что кто угодно бы поступил так же, как ты… Ты получил искупление. Мой врач считает, что лучшим, что я могу для тебя сделать, это отпустить. Оставить в прошлом, и ради тебя двигаться дальше. Спасибо тебе, милый, за все. И извини за то, что позволю себе попытаться забыть тебя. Надеюсь, что ты счастлив где-то там, далеко от меня, далеко от нас всех…

Единственное, что попрошу — оберегай меня от всех бед. Не прекращай быть моим ангелом-хранителем. Я уверена, что пропаду без опоры, без твоей поддержки. Поэтому, пожалуйста… Пожалуйста, сбереги меня, если можешь. Сама себя беречь за двадцать три года я так, к сожалению, и не научилась. Ты был бы мною недоволен, Локи. Я без тебя совсем расклеилась, и я искренне это в себе не ценю.

Прощай. Я буду искренне скучать и любить тебя до конца своих дней.

От твоей любимой Элис Р.

Замашка. Удар. Уродливая красно-фиолетовая метка на лице. Ещё одна замашка. Ещё один удар. Очки отлетают в другую сторону комнаты, и судя по звуку пластика, отскочившего от стены, ломаются. Она пищит, выставляя перед собой руки и крича звонкое, надрывистое, почти истеричное:

— Нет, пожалуйста!

Но её просьбу остановиться он не слышит. Удар наносится в голову железной миской. Что-то теплое, с насущным ароматом железа, стекает по скуле. Джаред, видимо, успокоился. Элис опускает руки по разные от себя стороны, коленями упирается в грудь и пытается отдышаться. Всё лицо горит от ударов и хлестких пощечин, а висок мерзко пульсирует. Дрожащей рукой она проводит по виску — у неё течет кровь. И она уже испачкала блузку и ковер. Девушка дрожит, наблюдая за мужем, и понимает, что пока это не продолжилось, лучше как можно быстрее уйти. Но Элис обнаруживает, что она не в силах и сдвинуться с места. Её сковывает страх, животный страх, как у коровы, что ведут на скотобойню, и она просто сворачивается в клубочек, как безвольный раб после пыток, и покусывая губы, завывает себе в колени.

Почему Элис ничего не делает? Ещё недавно же он была готова дать отпор титану с перчаткой бесконечности, а сейчас просто покорно сидит, загнанная в угол, словно позабыв, чему её учили отцы, чему её учила тетя Нат, чему её научила сама жизнь.

Мужчина подходит, хватает её за руку, и слёзы резко, в одночасье замедлились, чтобы, пока Элис взмахнет головой, обращая внимание на подонка, успеть высохнуть.

— И чтобы этого, — Джаред взмахнул пожелтевшим листочком бумаги у неё перед лицом, потом порвал и скомкал, потом бросил ей под ноги и растоптал, — я больше не видел. Тебе ясно?!

Девушка покорно кивает, понимая, что вместе с этим письмом порвалось и уничтожилось что-то внутри неё. Когда муж уходит из её поля зрения, она заметно смелеет — хватает все ошметки бумаги, что видит, прячет в кулак, и аккуратно, беззвучно встает, так же беззвучно выходит из квартиры, и босиком, явно не жалея ни себя, ни колготок, выходит на улицу, к машине. Открыв дверь со стороны пассажира, Элис забирается в машину, блокирует все двери, и немедленно тараторит:

— Алекс, проложи путь к башне Мстителей.

— Маршрут построен, — отвечает бот, показывая на навигаторе карту. Элис чуть приближает её к себе и на голограмме ищет аптеку. — Вы будете на месте через двадцать четыре минуты.

— Алекс, включи режим автопилота.

— Включила. Желаете включить радио?

— Не откажусь.

В машине заиграла музыка. Тихая, спокойная, какую Элис и любит.

— Ещё что-нибудь?

— Выдвигаемся, Алекс. И желательно быстрее…

— Выдвигаемся. Спасибо, что пользуетесь СтаркАвто.

Блондинка откидывается на кресле и прикрывает глаза. Она держится за висок, чуть массируя его — это, как учил Баки, снимает боль в совсем уж экстренных ситуациях. А сейчас именно такая. В другой руке Элис сжимает клочки бумаги, будто это что-то ценное и что-то украденное. Да, украденное… Но не ею, а у неё. Она и вовсе позабыла про это письмо. Но стоило Джареду во всё горло напомнить Элис о нём, как она тут же расплакалась. Обычно, даже нет, всегда и постоянно — она давала Джареду отпор, и пусть оставалась в поверженных, но никогда не отдавалась его рукам и кулакам так просто, надо было повоевать, отстоять, напомнить, что в этом доме не он один может надавать по шее так, что мало не покажется. Но сейчас, стоило ей вспомнить про это письмо, как девушка ослабла. Буквально на глазах она растеряла всю свою маску сильной и независимой, она раскололась, треснула, как фарфоровая кукла, что упала с последней полки прямиком на пол.

Разжимая кулак, Элис поднимает голову и смотрит куда-то в бок. Оцепленная территория, неоновые вывески, что начинали раздражать с каждой поездкой всё больше и больше, дерущиеся подростки, пьяные подростки, парочка подростков, что идут, обнимая друг друга за талию… Всё так безмятежно, так безмолвно, но в то же время шумно и отвратительно, размыто, словно кто-то пролил на акварельный рисунок воды. Блондинка щурится и после и вовсе жмурится, понимая, что оступилась так, как никогда не оступалась. Это не её жизнь — быть битой, быть оскорбленной за то, что когда-то она по-настоящему любила кого-то. Не её это участь — ходить изо дня в день в строгой юбке, в белой блузке и очках, не она должна пить кофе литрами, чтобы не уснуть, не потеряться среди этого гомона. Но и бросить это всё она тоже не может… Слишком долго даже к этой крупице нормальной жизни шла, слишком упорно пыталась забыть две прошлые, а в итоге что? Всё опять пришло к началу, и, судя по всему, уже к концу.

Башня уже видна из окна. На улице по крыше и окнам тарабанит град, давящий и без того на больную голову. Она поднимается по ступенькам всё ещё босая. При входе у неё просят паспорт — она в этой башне уже давно никто, давно не появлялась, лет десять точно, и пора бы, наконец, со всеми увидеться. Сказать, что да как. Признаться в том, что происходит, а не оканчивать звонки словами «да, всё хорошо, я занята, пока». Ей так стыдно за себя… За то, кем она стала. Локи бы точно был ею недоволен.

Элис достает документ и с тяжелым вздохом показывает его администраторше.

«Элис Патриция Купер-Смит»

Фамилия её мужа ужасна, и она в который раз убеждается в этом, наблюдая за тем, как женщина усмехается.

— Элис! — слышится голос Наташи. Девушка откликается, и позабыв о том, что за непристойное поведение её могут выгнать, она несется навстречу подруге, будто маленький ребенок, будто ей вдвое меньше, будто она может отчетливо разглядеть её лицо без очков, и точно уверена, что даже просто так, со слов тети Нат, её пропустят.

Блондинка крепко обнимает Романову, прижимаясь щекой к щеке — и почему-то, её охватывает чувство дежавю. Элис мерещится, что она обнимает свою мать, это тепло, этот родной голос, эти объятия и чувство безопасности, отгороженности от чужого и жестоко мира… Будто она на секунду вернулась в глубокое детство. Эти воспоминания заставляют Элис ещё сильнее сжать Наташу, и той странной женщине ничего не остается, кроме как отпустить её, даже не вернув паспорт.

Уже через пару минут Элис сидит на диване, укутываясь в плед так, чтобы вся влага и весь холод стали не ощутимыми, быстро ушли от её тела. Поттс приносит ей чашку горячего молока, садится рядом и начинает обрабатывать рану на виске.

— Пеппер, я скоро увижу Тони? — с энтузиазмом, опять же. Будто маленькая девочка, спрашивает Роджерс.