— Мы идем с тобой, — с пониманием давит из себя Уилл. Фрида одобрительно кивает, и вновь щелкая пальцами, чтобы перевоплотиться в воительницу, окрасив свою кожу в синий, глаза — в красный, и облачившись в полностью черные, легкие доспехи, с огромной полярной звездой на груди. Алекс не могла не отметить, что в Фриде слишком много пафоса, но тут же покачала головой, вспомнив, что она, как никак, королевна, и имеет полное право быть не скромной.
— Тогда готовьтесь. Нападаем вместе с моей армией сегодня утром, на рассвете. Надеюсь, мы все вернемся живыми.
***
Сосредоточенно и устало, Кэрри создавала руками маленькие розовые молнии, пуская их от пальца к пальцу в ладонях. Локи смотрел на это, чах, лежал обездвиженный, не в силах что-то сделать, чтобы помочь ей — мог только направлять словами: «левее», «правее», «напряги и резко расслабь пальцы, произнося в голове…». Виктор покорно стоял за дверью, на случай, если Кэрри вновь перестарается и потеряет сознание. Маленькая молния ударила по стеклу в комнате, проделав в нем ювелирно круглую маленькую дырочку. Королева дернулась, прижала кулаки к груди и отпрыгнула. Локи тяжело вздохнул и закрыл глаза.
— Что-то не так, Кэрри… И я не могу понять, что. Чувства притупляются. Я теряюсь… Не могу прочувствовать тебя.
Кэрри вздыхает и кладет руки на колени, поправляя малиново-золотое платье, а следом — диадему на голове. Она смотрит на сгущающиеся краски неба, что точь-в-точь как в её видении. Она сжимается, чувствуя, что тот день, в который её проткнут тысячами копий, всё ближе. И это вместе с ней чувствует и Виктор.
— Я пойду, — кивает Кэрри, и не смотря в глаза отцу, удаляется из комнаты.
Локи тяжело вздыхает, и прислушивается, как свистит ветер, рвущийся в окно. В комнату громко заходит Тор, хлопает дверью и закрывает дыру красной тряпкой. Бросая взгляд на младшего брата, некогда царь громко кашляет и осматривает его с ног до головы — беззащитного, обездвиженного, холодного и испуганного. Стиснув челюсть и похрустев шеей, Тор прищурился и прохрипел невнятно:
— Ты вообще расклеился… Зато того мальчонку спас. Герой, ничего не скажешь, — Одинсон сел на край кровати и взял брата за руку. Она словно ватная, не шевелится, никак не реагирует на прикосновения. Локи словно живой труп, сердце которого бьется из последних сил.
— Насмехаешься?.. — сипит Лафейсон, отводя взгляд в окно, за которым всё настолько серое, что кажется, он находится в черно-белом кино, которое вот-вот перекроет помехами и прервется.
— Ни разу, — опускает глаза Тор, берет брата под руки и поднимает его выше на подушке, чтобы дышать стало легче, и он мог смотреть ему в глаза, — Это её след… Я не могу тебя за это осуждать. Я понимаю тебя, так что все хорошо.
Локи хмыкает и вместо того, чтобы поднять уголки губ в ухмылке, за которой, обычно, скрывается боль, он опускает их ещё ниже, и делает настолько глубокий вздох, насколько может.
— Мне хуже, — отрезает принц, медленно моргая и поджимая губы, — Намного… Мне кажется, скоро я с ней встречусь, — и он закрывает глаза, шумно выдыхая и мгновенно засыпая. Тор прижимает пальцы к его шее, и чувствует, как стучит пульс через белую тонкую кожу. Он облегченно выдыхает. Надолго ли?
Тем временем, Кэрри не находит себе места, и, закатив глаза так, что видны только белки, слышит всё, о чем её отец и дядя говорят, и из глаз вместо слез льются тонкие струйки крови, отчего девушка вскрикивает, взмахивая массивной прической, и складывается вдвое. Виктор хватает её за плечо и резко оборачивает к себе, а потом, раздраженно фыркнув, вытирает кровавые следы с румяных щек. Он плотно прижимает большие пальцы к её вискам, чтобы успокоить, и у него это, как всегда, выходит — девушка никак не блокирует чужую магию. Лучшая её защита — это нападение, и если ей надо, она уколет так больно, как только может. Делая глубокий вдох и замирая, Кэрри открывает глаза и смотрит на Виктора, и понимает, что вернулась к реальности.
— Ты перенапряглась и у тебя из глаз шла кровь, — как всегда равнодушно изрекает Виктор, — Ты все еще не контролируешь себя, Кэрри. Я знаю, что грядет… Если ты не научишься себя контролировать, то потерпишь поражение.
Девушка рычит:
— Виктор, я знаю, что я гиперэмоциональна, не надо напоминать об этом каждый чертов раз, — она морщит ном и слишком мило злится. Скрывает за этим страх и тревогу. Виктор давно это заметил и старался сохранять равнодушие, как он и обещал, начиная обучение у Стивена Стрэнджа, но сейчас понимал — не может. Не может оставить её совсем одну, ведь она и так поглощена одиночеством, брошена и оставлена всем, что было её нитями с жизнью. Она не покидает Асгард, готовится к апокалипсису, который может быть фантазией или галлюцинацией, она живет не в своей тарелке, словно в чужой коже, — Ты равнодушный, циничный и… И… И… — она хмурится и разбивает каменную статую у себя за спиной, чтобы никому не навредить.
Юноша смотрит на неё и берет за руку, бросая всё на самотек. Он не чувствует себя Виктором Стрэнджем, он чувствует себя глупым неумелым мальчишкой, который наступает на грабли своего отца прямо сейчас. Кэрри смотрит на него, как на идиота, но руку вытащить не пытается, и всего лишь недовольно рычит, колет его волшебной иглой в самое сердце, но так легонько, словно играя на пианино, на его чувствах. Она не любит его кудри, его раздувающийся оранжевый костюм, его руки, что словно у недалекого мальчишки-подростка дубовые и неумелые, не любит то, как он ведет себя с ней, искренне желая, чтобы он её хотя бы ненавидел, осмелился возненавидеть королеву Асгарда, и это было бы, черт возьми, более справедливо и романтично, чем его равнодушие. Изо всех сил она сдерживается, чтобы не отвесить ему сильную пощечину, пока не понимает, что не может — впервые за те годы, что она знает Виктора, он взял её за руку. Такой недоступный и пустой, впервые что-то проявил. К ней вообще кто-то впервые что-то искренне проявил, и чувствовала это Локисдоттир каждым волоском своего тела, на кончиках ресниц и мурашкам на коже.
Мирясь с тем, что сильнее, чем сейчас, её уже ничто не унизит, королева разрушающегося на глазах королевства берет его за пальцы своими, длинными и холодными. Она прикрывает глаза и представляет самое непристойное, что только может себе позволить, забывая обо всем на свете, просто желая отдаться одной мысли, что как паразит застряла в ней на многие годы, и кажется, вот-вот отомрет. Кэрри сжимает ладонь Виктора, жесткую, загорелую, и встает, поправляя платье, смотрит на него понимающими глазами и ведет за собой. Они медленно идут в глубь замка, в самый подвал, кажется, спускаясь по пыльной винтовой лестнице, кашляют и кажется, оба понимают, что настало время быть откровенными друг с другом, и за пару минут нагнать те года, что они растратили впустую.
В подвале стоит небольшое пианино, покрытое плотным слоем пыли. Кэрри выставляет руки перед собой, расправляет пальцы с огромным количеством золотых колец, и вся пыль поднимается в воздух, летает в нем, словно снег в ночи. Тонкая струйка белого света пробивается через дыру, в которую проскальзывал голубоглазый кот. Кэрри безмолвно садится перед пианино, открывает крышку и затаив дыхание, жмет пальцами на пыльные клавиши. Она закусывает губы, когда ошибается, но это не меняет того, что музыка, которую она играет, не похожа ни на что другое, она мелодична и насыщенна, полна эмоций, полна её самой, полна того, что таится внутри неё. Виктор задумывается о том, что когда-то давно, она уходила ночами из спальни и не приходила в неё до утра, на завтраке напевала какую-то уж больно ритмичную мелодию, которая ближе к концу всё спокойней и спокойней, а потом вновь, словно раскаты грома, становится чем-то резким и грохочущим, беспорядочным, а сразу после таких качелей превращается чуть ли не в гаммы. Юноша чувствует, что в этой музыке, которая рождается под пальцами Локисдоттир младшей, сокрыты все её эмоции, все её чувства, её горечь и сладость, любовь и ненависть, что пряталось за заслонкой. Это — её откровение, её реквием, её гимн. И Виктор — первый и последний, кто услышит эти чарующие и пьянящие, будто ликёр, звуки, он единственный унесется в дебри её души прямо сейчас, окажется в её душе, словно в райском саду. Никто за всю жизнь ни разу не слышал это, и вот, сейчас, они оба здесь, она — играет, а он — слушает, и кажется, впервые в жизни дает волю самому себе: Виктор плачет. Искренне. Не может дышать и видеть что-то перед собой. В его голове только музыка и Кэрри Локисдоттир, королева Асгарда и та, кто играет на струнах его души.
