========== isn’t it lovely? ==========
Ей кажется, что мир остановился, что земля ушла из-под ног, что её связали по рукам и ногам и выбросили в самый долгий ящик.
Ребенку никто не скажет, каких масштабов трагедия настигла её, её семью, её район и что именно пошатнуло её жизнь. Но она сама догадывается об этом безо всяких проблем. Она теперь волчонок, семью которого убили охотники, такая же одинокая и такая же неопытная, глупая, потерявшая горизонт, потерявшая каждый аспект своей жизни, саму себя — и все в одночасье, и все, как ей кажется, навсегда и насовсем.
Элис ерзает на краю койки, смотрит на сломанные пальцы ног, и вздыхает так глубоко, как это только возможно сломанными ребрами. Боль тут же заставляет её затаить дыхание, и в этот момент в уши отдает звоном, который скорее похож на треск, прерывистый свист. Она хочет встать с кровати, пройтись по палате, сделать хотя бы пару шагов, но её сковывает каждое её движение, каждое шевеление и вздох даются с таким трудом, будто она пытается выжить во время самой жестокой средневековой пытки из всех существующих. Девочка жмурится, сжимает тощими руками белую простынь, и резко завывает. Она понимает, что происходит, и в попытке это принять плывет по течению своих эмоций, не пытается что-то делать.
Она более, чем уверена, что никто не придет поддержать ее. Никто не намекнет, что брат, сестры, мама и папа в критическом состоянии, или вовсе мертвы, но на каком-то таинственном и понятном только ей уровне, она это чувствует. Честно, очень не хочет. Но чувствует.
Стены детского приюта, в который она попадает после того, как последняя трещина на ребрах срастается, а последняя рана затягивается, давят на нее с часу на час все сильнее и сильнее. Тут шумно. Тут мерзко. Тут пахнет чужими людьми — у них всегда был какой-то специфический запах, аромат, который Элис ненавидела. Она много чихала и плохо спала — это все, что изменилось с больницы. Чувство одиночества, разрушенности её собственного фундамента, всё, абсолютно все осталось, и изо дня в день накапливалось в огромный ком, превращалось в бомбу, которая могла бы взорваться, но, почему-то, каждый раз оставалась нетронутой.
Один день — и все перевернулось. На пороге приюта появился Стив Роджерс. Элис, как всегда, забилась в угол, старалась, чтобы ее не заметили, не придали значения её существованию. Без ложных надежд жить легче.
Капитан Америка, символ нации и просто герой вытащил её и ее семью из-под обломков. Элис отчетливо помнит, как тряслась, ревела от боли, и как её родные молчали, как их бездыханные тела даже не шевелились. Конечно, не запомнила бы — ей снится это каждую ночь, и так отчетливо, так ярко, словно она застряла в тех мгновениях, и ничто не может ее из них вытянуть. Она вросла в них ногами, они — единственное, что есть у нее в голове. Она там. Вся, полностью. В последнем дне, когда она их видела. В тех мгновениях, когда с адской болью рвется кожа когда дерет легкие обжигающей пылью и пеплом.
Из этого вечного круговорота её вытаскивает рука, что внезапно легла ей на плечо. Она тут же оборачивается, и удивленно ахнув, едва-едва давит:
— З-здравствуйте… Д-д-добрый-й день мистер Р-роджерс… — она задумалась, что не говорила около недели. Элис заикалась, мямлила, не знала, что из себя выдавить, и это было следствием долгого и едкого молчания, последствия которого будут её мучать. Долго и мерзко мучать.
— Привет, принцесса, — говорит Стив, присаживаясь перед ней на колени.
— Я…Я вас помню… Вы вы-ытащили меня…
— Да, — выдыхает Роджерс и берет ее за руки, — И сейчас пришел за этим же.
Мужчина твердо уверен, что он как-то сможет загладить вину перед ней. Из всех пострадавших она запомнилась ему больше всего. Возможно, то была жалость, но сейчас… Все, чего ему хотелось — не чувствовать себя одиноким. Дать кому-то такому же одинокому, как и он сам, любовь, и если получится, её же и получить. Стив хочет поставить её на ноги — она этого заслуживает. У неё нет родных, готовых принять её. У неё нет и намека на дом — приют это приют, а не уютная квартира, со своей комнатой, кухней и телевизором. Для девочки это вообще стало каким-то концлагерем.
— Зачем? — неуверенно хрипит Элис, после чего откашливается и смотрит на Роджерса глазами, в которых таится надежда.
— Собирайся, Элис. Ты едешь домой.
Она тотчас же засияла, зажглась и засветилась. Лицо озарила улыбка, а из глаз полились слезы. Она сделала шаг навстречу кэпу, обвила тонкими руками его шею и прижалась так сильно, как только можно. Она схватилась пальцами за его одежду, вцепилась в неё, как в спасательный круг. Стивен и правда казался каким-то спасителем. Так быстро, но в то же время, так неспешно и без лишнего шума, Элис Патриция Говард превратилась в Элис Патрицию Роджерс. Стив казался ей шансом зажить так, как ей хочется — просто чувствуя себя любимой и нужной, а это действительно единственное, о чем мечтается в тесной и вонючей комнате детского приюта. Она с первых же мгновений, с первого объятия пропиталась к нему доверием. И не желала ни под каким предлогом это доверие рушить.
Впервые за несколько дней увидев солнечный свет, Элис щурится, жмурится, и сильнее хватается за рукав Стива. Ей непривычно, и скорее всего, немного страшно. Она чувствует, как коленки дрожат, вместе с ними и стучит челюсть, и сердце ломится наружу из грудины с такой бешеной силой, что кажется, вот-вот, и выпрыгнет из груди. Едва шевелясь, она сходит со ступенек, бросает на Стива полный любви и тепла взгляд, и немного замешкавшись, обнимает его так крепко, как только может. В благодарность — огромнейшую из огромнейших, невообразимую благодарность. Стив отвечает ей тем же.
— Я больше никогда не оставлю тебя одну, слышишь? Я всегда буду рядом… — шепчет ей на ухо Роджерс, после чего целует в щеку и берет на руки. Элис хватается руками за его шею, едва сдерживая слезы. Она сжимает его одежду и вовсе не хочет отпускать — боится, что он её отпустит, боится вставать ногами на землю, быть так далеко, как ей кажется. От защиты и его отцовского тепла.
— Привет, малышка, — говорит Нат, вальяжно подбираясь к Стиву и Элис, — И не малыш, — усмехается она, имея в виду Стива. Элис тоже невольно улыбается, и скромно спрашивает:
— Это тётя Нат? — Романова усмехается, и кивает девочке.
— Всех уже знаешь? — Наташа чуть наклоняется к ней, берет за руку и торжественно жмет её. Элис отрицательно мотает головой, — Значит, сейчас узнаешь. Запрыгивай в машину. Мы заглянем к Старку, ты же не против?
Элис с позитивом смотрит на Наташу, а потом и на Стива — и тяжело вздыхает, оборачиваясь на детский приют. Она недовольно рыкает, как маленький щенок, и едва заметно показывает зданию средний палец. Стив, благо, этого не заметил.
Весь путь до башни Элис разглядывала высотки и голубое небо, в котором светило яркое солнце. Ей оно казалось каким-то знаком свыше — будто сами небеса благословляют её на что-то, на начало новой жизни, на отпущение всего гнетущего и болезненного. Прямо сейчас, вот-вот, она чувствует, как мама обнимает её, и словно шепчет на ухо «всё будет хорошо», и Элис искренне верит в это, шмыгает носом, поджимает губы, и ложится Стиву на плечо, хватается за его кофту, прижимается лицом к бицепсу и шмыгает носом. Она чувствует, как слезы наполняют глаза, и то, как Стив обнимает её за плечи и поглаживает по руке. Желание плакать как рукой сняло. С её губ срывается тихое, свистящее и очень уставшее «пап». К тому моменту, как они приехали к башне, Элис уже крепко спала у Стива на коленях — измотанная, замученная и не спавшая несколько ночей, она не могла не поддаться такому искушению.
— Малышка, вставай, — Нат легонько толкнула девочку, и та, разлепляя глаза по одному, медленно села. Стив смотрел на неё и улыбался. Элис посмотрела на мужчину и улыбнулась ему в ответ.
Башня действительно выглядела внушающе: массивная, блестящая на солнце, как россыпь бриллиантов, напоминающая огромный, богатый муравейник. Внутри это блестящая и пластиковая колба, с аккуратными стенками и кучей людей внутри. Стеклянный лифт выглядит, как шарик кислорода в газировке — и находясь в нем, Элис буквально чувствует себя в невесомости. Лифт издает звук велосипедного колокольчика, и Стив с Наташей тут же выходят из него, а Элис, пробиваясь сквозь них, подается вперед и замирает — какой же отсюда открывается волшебный вид. Словно весь Нью-Йорк на ладони. Девочка задумывается о том, что мечтает встретить здесь рассвет, и тут же мотает головой, осознав глупость своей мысли.
