Подходит ОФИЦИАНТ ШАРЛЬ.
РОГМЮЛЛЕР. Ани – кофе, мне – теплое молоко.
ОФИЦИАНТ (показывая на горло). Миндалины?
РОГМЮЛЛЕР. Вы прозорливец, Шарль.
ОФИЦИАНТ. Я прослежу, чтобы молоко было лишь слегка подогрето.
Отходит.
РОГМЮЛЛЕР. Вы плохо выглядите, Ани. Устали? С ним трудно работать?
АНИ. Вы часто видите во сне песок?
РОГМЮЛЛЕР. Ни разу не видел. Во сне я всегда вижу дерьмо. И еще я часто вижу, как лечу в пропасть. Первое – к деньгам, второе – свидетельствует, что я продолжаю расти… Мой стареющий организм бросает вызов природе. Падать в пропасть – это к росту.
АНИ. А я в последнее время вижу песок. Это плохой сон.
РОГМЮЛЛЕР. Ерунда… Не верьте снам…
АНИ. Фрэд, вы тоже верите снам. Все верят снам и приметам. Все. Только идиоты не верят снам.
РОГМЮЛЛЕР. Как у вас с ним? (Ани пожала плечами.) Вы не ответили.
АНИ. Женщину легко подчинить себе. Но после того как женщина подчинилась и это не рождено любовью, всегда появляется протест. Он, правда, не осмыслен, но это тем страшнее.
РОГМЮЛЛЕР. Протест обычно целенаправлен. Против чего направлен ваш протест?
АНИ. Я вроде оккупированной страны…
РОГМЮЛЛЕР. Бросьте вы себя изводить, право слово. В мире все так относительно, так перепутались все понятия… Сплошь и рядом добро оказывается злом и, наоборот, зло, рассмотренное с точки зрения исторической целесообразности, – на самом деле не что иное, как добро.
АНИ. Так вы оправдаете инквизицию.
РОГМЮЛЛЕР. Инквизиция не нуждается в оправдании.
АНИ. Когда вы так говорите, люди отшатываются от нас, как от прокаженных.
РОГМЮЛЛЕР. А мы этого не боимся. Инквизиция стимулировала развитие разума, она – матерь прогресса, дай тогда церковь свободу мысли, и мысль бы замерла. Мысль развивается только в том случае, если ей поставлены препоны. В наш век тоже надо ставить препоны мысли. Советы Востока и демократии Запада этого сделать не в состоянии. Мы, наш режим, пошли на великий подвиг, взяв на себя тяжкое бремя называть правду – правдой, и человечество, избранная его кровь, воздвигнет в нашу честь монументы, когда мир войдет в пору золотого века. И мы с вами – маленькие звенья в этом великом эксперименте. Разве не высшая радость подчинить себя, свою сущность этому эксперименту?
АНИ (кивнув на ЖУРНАЛИСТА). А при чем здесь он?
РОГМЮЛЛЕР. Он мешает нашему эксперименту.
АНИ. Вы думаете, он…
РОГМЮЛЛЕР. Ани, я разучился думать, поверив в предначертанное нам. Зато научился честно выполнять свой долг.
АНИ. Я боюсь, что у меня с ним ничего не выйдет. Он другой, он не похож на остальных.
РОГМЮЛЛЕР. Все мужчины одинаковы, за столом и в постели во всяком случае.
АНИ. Вы судите по себе?
РОГМЮЛЛЕР. Ани, у меня сейчас нет времени на дискуссии… Вы должны быть с ним сегодня и завтра до двенадцати часов. Когда к нему придет высокий черный человек со шрамом на лбу и с желтым саквояжем в руках, вы позвоните к портье и попросите подать вам такси, все логично: мужчины ценят женщин, которые оставляют их наедине с друзьями.
АНИ. Вам нужен человек со шрамом?
РОГМЮЛЛЕР. Да.
АНИ (кивая на ЖУРНАЛИСТА). Он вас не интересует?
РОГМЮЛЛЕР. Постольку поскольку…
Из-за занавески вышел ОФИЦИАНТ. Поставил на стол молоко и кофе.
ОФИЦИАНТ. Я проследил за молоком сам. Оно чуть теплое.
РОГМЮЛЛЕР. Спасибо, Шарль.
ОФИЦИАНТ ШАРЛЬ медленно отошел от столика. Двинулся через зал. Остановился возле другого столика, за которым сидел МОЛОДОЙ ПАРЕНЬ.
ОФИЦИАНТ. Ваше сиятельство, я не советую вам сегодня брать форель. Рыба утомлена нерестом, она идет сейчас вверх к водопадам, поэтому мясо у нее сухое и волокнистое. Рекомендую взять угря под белым вином. Прислали великолепных угрей из Финляндии. Они хорошо готовят мужчину к вечерней партии.
МОЛОДОЙ ПАРЕНЬ. Шарль, я еще не в том возрасте, чтобы готовить себя к любви особо калорийной пищей.
ОФИЦИАНТ ШАРЛЬ кланяется царственным сдержанным поклоном и подходит к столику ЖУРНАЛИСТА.
ОФИЦИАНТ. Еще виски?
ЖУРНАЛИСТ. Да.
ОФИЦИАНТ (убирая со стола, очень тихо). Она работает на гестапо.
ЖУРНАЛИСТ. Ну и прекрасно…
ОФИЦИАНТ. Тебе надо уходить.
ЖУРНАЛИСТ. Почему? Она будет мне лучшей защитой.
ОФИЦИАНТ. Тебе надо уходить!
ЖУРНАЛИСТ (громко). И обязательно – воды.
ОФИЦИАНТ. О да!
АНИ подходит к ЖУРНАЛИСТУ.
ЖУРНАЛИСТ. Вы сегодня очень хороши. (Протягивает ей фиалку.)
АНИ. Спасибо.
ЖУРНАЛИСТ. Кофе?
АНИ. Виски. Вы когда-нибудь цыган слушали?
ЖУРНАЛИСТ. Да.
АНИ. Где?
ЖУРНАЛИСТ. В Испании…
АНИ. А сегодня у нас поет цыган из России. Вы бывали в России?
ЖУРНАЛИСТ. Бывал.
На сцене в луче прожектора появляется цыган. Он поет тоскливую, прекрасную песню о родине. Овация. Цыган исчезает со сцены в полной темноте.
АНИ. Цыгане кокетничают любовью к родине. Но я это понимаю перед и после, а когда он поет, я только слушаю это, и ничего больше. Наверное, самая великая сила искусства в том, что оно позволяет человеку забыть себя.
ЖУРНАЛИСТ. По-моему, смысл искусства в том, что оно заставляет человека вспоминать себя.
АНИ. Вы говорите как старец.
ЖУРНАЛИСТ. Я на вас очень сердился, когда вы сидели с тем седым красавцем.
АНИ. Вам кажется, что он красив?
ЖУРНАЛИСТ. Кто вас разозлил?
АНИ. Заметно?
ЖУРНАЛИСТ. Если сощуриться.
АНИ. Женщина должна быть покорной. Я знаю.
ЖУРНАЛИСТ. Верно. Лучшее оружие женщины – ее беззащитность, но она это начинает понимать, научившись защищаться.
АНИ. Вы когда-нибудь завидовали толстым торговцам, которые покупают любовь? Без ваших философских выкладок?
ЖУРНАЛИСТ. Вы сказали пошлость… Зачем?
АНИ. Мечтаю всю жизнь встретить хотя бы одного слабого мужчину. Как Христа.
ЖУРНАЛИСТ. Разве Христос был слабым?
АНИ. Конечно. В этом Его сила.
ЖУРНАЛИСТ. Верите в Бога?
АНИ. Да.
ЖУРНАЛИСТ. Давно?
АНИ. Восемь месяцев.
ЖУРНАЛИСТ. Мы начинаем искать Христа, осознав свое бессилие перед жизненными обстоятельствами. А потом с Божьей помощью выкрутимся и забываем свою веру. О Боге надо думать перед тем, как делаешь зло. После того как зло сделано, Бог не вернется к человеку. Что же случилось восемь месяцев назад?
АНИ. Я любила такого же странного человека, как вы. Он был горноспасателем. Он погиб восемь месяцев назад… Пошел в горы с двумя жирными торговцами и не вернулся… Вы верите в Бога?
ЖУРНАЛИСТ. Порой. Это мешает моей профессии.
АНИ. Вы профессию выбрали по доброй воле?
ЖУРНАЛИСТ. Профессия как родители: ее не выбирают. Если профессии выбирать – наступит не жизнь, а существование.
АНИ. Может быть, высшая истина заключается именно в том, чтобы человек существовал? Может, открыв в себе душу, он замахнулся на то высшее, что не может быть им понято? Может, именно за это людям мстят совестью, отчаяньем, любовью, самотерзанием? Может, разум, совесть, добро, честь – все это придуманные дьяволом химеры?
ЖУРНАЛИСТ. Может быть. Попробуйте освободить себя от стыда, любви, горя. Наверное, это очень удобно.
АНИ. Я стараюсь. В этом мире подлости нельзя жить по законам чести. Это как ходить юлой среди похотливых скотов.
ЖУРНАЛИСТ (прислушиваясь к объявленному номеру пантомимы). Этого вчера не было.
АНИ. Эмигранты из Германии. Антифашисты.
