— Ты тему-то не переводи, — хмыкнул Астахов, надкусывая печенье.

— Я и не перевожу, ты первый начал, — заявила Варя, показывая ему язык. Вздохнув, она продолжила: — В школе мы сидели за одной партой, были подружками — не разлей вода, пока не перешли в пятый класс. Вот тут-то наша дружба и дала первую трещину, — усмехнулась Варя, неосознанно закутываясь одеялом чуть ли не с головой, будто оно могло отгородить ее от собственных воспоминаний. Астахов молчал, внимательно слушая. — Сам понимаешь, девочки стали расти, — сказала Варя. — Появились новые интересы, вплотную связанные с пубертатным периодом. Главным фактором раздражения, я думаю, для Вики было то, что я совершенно спокойно общалась с мальчиками, которые нравились нам обеим, а она этого не могла. Она только отказывалась понять, что у меня был старший брат, у которого было много друзей, которые постоянно тусовались у нас дома. Как тут не научишься? — Варя покачала головой с недоуменным выражением лица. — Вика стала отдаляться, а я, ну, что я могла сделать? — снова вздохнула Варя, глядя на улицу.

А там как раз пошел снег. Он кружился крупными хлопьями в свете фонаря все быстрее и быстрее, будто бы хотел перерасти в скромных размеров угаранчик. Пауза затянулась.

— И это все? — не выдержав, спросил Астахов. На его лице было написано сомнение. Он, конечно, догадывался, что девушки — существа загадочные и логикой не обремененные, но чтобы поссориться на всю жизнь из-за того, что кто-то мог общаться с мальчиками, а кто-то нет? Да и не похожа была Вика, которую он знал, на ту девочку, которую описывала Варя.

— Нет, конечно, — фыркнула Варя, встрепенувшись. — Мы как раз подбираемся к самому интересному, — оторвавшись от завораживающего снегопада, она повернулась к Глебу, чувствуя, что глаза потихоньку начинает пощипывать. Это был недобрый знак. — Вика все отдалялась, у нее начали появляться новые приятельницы, но мы все равно оставались подругами, хотя мы и ссорились чуть ли не каждую неделю из-за разных пустяков. А потом, в середине шестого класса… — она запнулась. Пусть прошло много времени, Варя все равно не могла спокойно об этом говорить.

В этот раз Астахов ее не торопил, будто понял, что здесь лучше не лезть с комментариями. Он просто смотрел на нее, а между бровями залегла морщинка. Варя вдохнула, медленно выдохнула, считая про себя. «Ты сама начала рассказывать», — напомнила она сама себе, потому что где-то на задворках сознания стала брезжить злость на Астахова, что вообще спросил.

— Потом умерла моя сестра, — быстро проговорила Варя, понимая, что если промедлит еще пару минут, то уже ничего никому не расскажет.

На лице Глеба застыл шок. На этот раз он был настоящим, искренним. А потом оно стало видоизменяться в сочувствие, и этого Варя уже не могла видеть. Она опустила голову и закрыла глаза, снова считая про себя. Она редко плакала, тем более на публике, и не собиралась делать этого сейчас.

— У тебя… была сестра? — голос Астахова звучал странно, будто он слишком долго кричал на ветру. Даже не раскрывая глаз, Варя могла представить выражение его лица: ошарашенное, изумленное, недоверчивое.

— Ее звали Алина, — отозвалась Варя, ненавидя саму себя за печаль, которая пронизывала каждое слово. — Сейчас ей было бы двадцать. После того, как это случилось, — ей пришлось остановиться, чтобы откашляться, горло внезапно пересохло, — я была немножко не в себе. Самую малость. И уж точно мне было не до Викиных обид. Мы в очередной раз поссорились, она начала кричать прямо посреди урока, и мы подрались… Что-то вроде того. Закончилось тем, что я толкнула ее, и она упала прямо под стеллаж, который рухнул следом.

Варе пришлось прерваться, так как внутри нее шла жестокая борьба между прошлым и настоящим. Она будто наяву видела, как ее руки бьют Вику, а потом швыряют прямо в стеклянный стеллаж у стены. Она до сих пор недоумевала, откуда у нее взялась такая сила, ведь даже в лучшие дни Варя была меньше Новиковой. Перед ней стояли обозленные и одновременно удивленные глаза Вики, в ушах звучали крики одноклассников и учительницы и громкий звон от разбивающегося стекла.

Новикова тогда лишь чудом не пострадала серьезно, отделалась несколькими неглубокими порезами и ушибами. Но ненависть в ее глазах Варя запомнила на всю жизнь. Наверное, это было ее последнее четкое воспоминание за шестой класс. Следующие полгода ее жизни приходили к ней обрывочно, скрытые за пеленой препаратов, которые прописал психиатр.

— Я плохо помню, что случилось после этого, — заговорила снова Варя. Ее голос звучал сипло, и она откашлялась. Глаза она все еще не открывала, частью из-за того, что они были полны слез, частью из-за того, что не хотела смотреть на Астахова и видеть жалость. — Меня перевели на домашнее обучение, какое-то время я лежала в больнице. Родители развелись, отец пропал на долгое время, Леша тоже. А когда я вернулась в школу в начале седьмого класса, Новикова уже делала все, чтобы сделать мою жизнь как можно более сложной.

Повисла тишина. С одной стороны Варя была рада, что Астахов взял музыкальную паузу, давая им обоим время переварить и прийти в себя. С другой, чем больше времени проходило, тем сильнее она жалела, что вообще рассказала Астахову о главной драме ее жизни. Конечно, она опустила многие детали. Например, о том, что отец долго ходил по судам, пытаясь доказать, что он не был настолько пьян, чтобы заснуть за рулем, как утверждал следователь. Она пропустила и то, что вплоть до эпизода с Викой и стеллажом, дома было поле битвы. Как кричала всегда спокойная мама, как уходил из дома отец, как Леша возвращался каждый вечер избитый, а потом вообще уехал к родственникам в Калининград, бросив учебу.

Сидеть и дальше с опущенными веками становилось странно. Бомба брошена, осколки разлетелись. Варя открыла глаза, промокнув их краем одеяла, и отстраненно порадовалась, что послушалась голоса разума этим утром и не стала краситься, будто знала, что пойдет в проклятую обсерваторию и разоткровенничается.

Астахов не смотрел на нее, он задумчиво созерцал снег на улице. Даже слишком задумчиво для его обычного клоунского поведения. Было видно, что новая информация изрядно его огорошила, и Варя не знала, хорошо это или плохо. Чтобы не сидеть как истукан, так как одного соляного столба на диване было явно достаточно, она взяла чашку с остывшим чаем. Хотелось пить, горло саднило, будто она только что продекламировала «Одиссею» Гомера.

Внезапно Астахов, все также глядя на снег за окном, вытянул руку и накрыл ей Варину ладонь. От удивления Варя чуть не выронила чашку, вернув контроль над конечностями только в последний момент, уж очень не хотелось ей искупаться. Сжав ее пальцы своими, Астахов повернулся к ней с непроницаемым выражением лица.

— Жаль твою сестру, — произнес он тихо.

— Не надо, — качнула головой Варя. — Ты ее даже не знал.

— Это не важно, — Глеб грустно усмехнулся. — Теперь многое становится понятным. Особенно поведение твоего брата.

Варя пожала плечами, ставя чашку на столик. Остыв, чай потерял свои вкусовые качества довольно быстро. Все-таки здесь отдыхали учителя, а не эстеты.

— Он просто беспокоится обо мне, — сказала она, глядя краем глаза на Глеба. — Я ведь младшая, к тому же не совсем здоровая.

Астахов хотел что-то сказать, запнулся и хмыкнул, наклоняя голову на бок. На его лице появилось проказливое выражение.

— Вот хотел сейчас поспорить, но понял, что оба утверждения верны, — произнес он, уклоняясь от полетевшего в его сторону печенья.

— А руку можно бы и убрать уже, — заметила Варя, улыбаясь против воли. Пусть расстояние было никакое, но в Астахова она не попала, хотя и не целилась. Поэтому печенье улетело куда-то за диван, упав на деревянный пол с легким стуком.

Глеб опустил глаза вниз, чрезвычайно удивился, будто бы говоря выражением лица, что его конечности живут своей собственной жизнью, и убрал руку. Варя тут же спрятала ладонь в одеяльный кокон. У Астахова были холодные пальцы, и пусть чувствовались они не так уж и неприятно, рука успела замерзнуть. Все-таки стеклянная стена давала о себе знать. Проклятая обсерватория не пользовалась популярностью еще и потому, что зимой там было всегда холодно, а летом всегда жарко, даже если открывали все окна.