Но разве послушание — единственная джедайская добродетель? Оби-Ван остановился.

— Чтобы пойти вперёд, надо вернуться назад, — прошептал он, самому себе напоминая то, что давно должно было стать частью души, как имя или сама Великая Сила.

Вокруг был темный густой лес, пахло сыростью, травой и жухлыми листьями, и лес был не такой, каким казался с высоты, не тот, который вплотную подбирался к Красной Горе. Чёрное небо и чёрные кроны деревьев сливались воедино, глухо покрикивали ночные птицы.

«Послушание — добродетель джедая, но превыше него — милосердие и сострадание», — говорила мастер Летисия Вон, старшая наставница. Любым приказом можно пренебречь ради тех, кто нуждается в помощи — это она тоже говорила. Да и как он посмотрит в глаза друзьям, если бросит бедную Ату умирать там, среди равнодушных камней, совсем одну, совсем беззащитную?

— Ты подожди, — сказал он вслух, словно Ата могла услышать. — Я тебя обязательно спасу, я же джедай!

Сказать было легко, а сделать… Оби-Ван пробирался сквозь густые заросли кустарника, тщетно пытаясь найти тропу назад. Как он здесь очутился? Они шли к горе по ущелью из серого камня, шли долго, и Оби-Ван не мог назвать точное время. Час? Больше? Все молчали, даже учитель. В другой раз он бы непременно напомнил и про сломанный меч, и про глупые вопросы… ему было не до того.

Оби-Ван не знал, да и не следовало, наверное, ему знать.

Спидер был там, где ущелье. Ущелье — там, где редколесье. Но лес не спешил редеть — наоборот, становился всё гуще, всё темнее, всё запутаннее. Одновременно каждый миг разный и одинаковый, лес обступал со всех сторон, заставляя потерять чувство времени, как раньше заставлял страх. Сколько он бежал, когда спустился с горы? Пять минут, полчаса, час, больше? А сколько успел пройти назад?

Наконец лес полностью изменился. Исчезли кусты и низкие гибкие деревья, на смену им пришли высокие исполинские ели, серая паутина и обманчиво-мягкий ковёр иголок под ногами. И тишина: ни птиц, ни зверей, ни жуков — только ветер и скрип ветвей. Здесь Оби-Ван совершенно точно никогда не бывал и совершенно точно он заблудился, но это был не повод останавливаться. Наставница Летисия повторяла: ничто не может встать между джедаем и его долгом. Даже боль. Даже смерть. Куда там какому-то лесу…

В какой-то момент Оби-Ван понял, что на самом деле пугало его больше всего. Не тени, не шорохи, не абстрактное знание, что где-то, в тенях и шорохах, может скрываться злое или голодное существо. Нет.

Напротив. Вглядываясь в тени, вслушиваясь в шорохи, он испытывал не страх — надежду. Пусть это будет голодный зверь, но это будет что-то живое. Что-то реальное, простое, понятное.

«Как я сам».

Бесконечно далеко, среди безмолвных камней, осталась Ата — одна-одинёшенька, беззащитная перед непонятным злом, от которого даже учитель мог только бежать. Если думать об этом — о том, как Ата улыбается, какая у неё тёплая рука и уютный голос и как здорово прижаться к ней и зажмуриться, словно в её объятьях до него ни за что не дотянется никакое зло…

Но вокруг были только деревья, жухлая листва под ногами, земля, усыпанная иголками. Ничего и никого, кроме него — и леса, огромного, равнодушного леса, который был здесь задолго до Оби-Вана и останется на долгие тысячи лет. Лес не желал ни добра, ни зла, ему вообще не было дела до человеческого детёныша, копошащегося где-то у его корней. Именно это равнодушие пугало его больше всего.

«Ему всё равно, — подумал Оби-Ван и не решился произнести эти слова вслух. — Если я умру, он не обрадуется и не огорчится. Если я выживу, он не заметит».

Лепты нагоняли на него тот же страх, но с лептами было проще. Они были хорошим, правильным врагом, которого можно побить, уничтожить, хотя бы отпугнуть. Против правильного врага всегда находилось оружие, будь то световой меч, факел или старый добрый бластер, пусть учитель и ругал бластеры за недостаток элегантности и «цивилизованности», что бы это ни значило.

Не то было здесь.

Достань меч, руби деревья хоть десятками, хоть тысячами, это ничего не изменит, только сильнее устанешь. Да и меча у него теперь не было.

«Наверное, так мечется мышь, которую съела змея. Она может пищать, царапаться, кусаться, цепляться за жизнь как угодно — она всё равно уже в брюхе и её всё равно уже переваривают. Что же чувствует мышь, когда это понимает?..»

Ничего, конечно, она не чувствует. И не понимает, мыши думать не умеют. Но он не мышь, он может и думать, и действовать. Может искать выход. Где-то, где-нибудь, лес заканчивается и начинается… что-то. Надо только понять, где.

— Ата, — прошептал Оби-Ван, заставляя себя вспомнить: тёплая ладонь ерошит волосы, полные губы ласково улыбаются, рабочая майка обтягивает… нет, об этом не надо.

Надо другое. «Как ты думаешь, я смогу что-то сделать без помощи Силы?» А сможет ли что-нибудь сделать он, со всей его Силой?

Хотя всё внутри орало ему — спеши, беги, не смей останавливаться, — Оби-Ван заставил себя сесть на землю, закрыть глаза. Сосредоточиться. Заставил себя прочувствовать: спешка, бег, попытки вырваться ничем не помогут, только измотают вконец.

«Я должен успокоиться, — подумал Оби-Ван. — Чтобы шагнуть вперёд, надо остановиться. Чтобы понять вопрос, надо услышать ответ. Чтобы найти ответ, надо найти себя…»

Постепенно сердце перестало скакать как бешеное, дыхание выровнялось, изнутри мягкой, тёплой волной поднялся покой. Он не один: никто не бывает один. Сияющие звёзды и крохотные песчинки, гигантские космические киты с черепахами и мельчайшие бактерии, он и Ата — всё это едино, всё связано тончайшей золотой паутиной. Мир пропитан Силой, мир существует только в ней, мир…

— Весь мир — часть меня, как я — часть всего мира, — прошептал Оби-Ван.

Страх, сомнение, злость на себя и других — всё отступило, отошло. Осталась уверенность — вера — в правильный путь, которого не может не быть, который наверняка можно найти по следам, по мху на деревьях, по шорохам и по запаху, по теням и по свету.

Прошло неизвестно сколько времени, когда Оби-Ван вышел наконец на поляну. Он помнил ее. Вот несколько валунов, вот огромное старое дерево. Он пробегал через эту поляну, пока несся к спидеру. До горы было уже недалеко.

Запрокинув голову, Оби-Ван наконец-то — до сих мешали деревья — увидел небо. Темное, казавшееся зловещим прежде, сейчас оно было поразительно близко. Не нависало тяжело и угрожающе, нет, — оно просто существовало, и это было понятно и правильно.

Оби-Ван протянул руку вверх, словно желая коснуться низкого неба. Изнутри рвался смех — самый весёлый, самый радостный смех в его жизни.

Но почему-то он сел на краю поляны, запрокинул голову, глядя в небо над головой, и понял, что плачет.

*

Когда слёзы закончились, он закрыл глаза и прислушался. Зря. Пока он бежал, всё казалось ему мёртвым и равнодушным; теперь он видел, что всё наоборот. Лес был переполнен жизнью: желанием и страхом, надеждой и отчаянием, смиренным принятием своей участи и яростным сопротивлением.

Как живой, возник перед глазами мастер Йода: «Мните вы, что враг джедая — равнодушие безжизненное, м-м? Не так это. Среди смерти жизнь сияет. Среди жизни жизнь невидима».

Разглядеть среди множества огней тот самый, который должен стать путеводным, Оби-Ван категорически не мог. Будь он только старше… будь он только опытнее…

— Наверное, поэтому падаванов и берут на миссии, — сказал он вслух, чтобы услышать хоть один человеческий голос. — Не потому, что мы можем помочь: мы не можем. Потому, что мы должны понять, сколько надо выучить, чтобы выжить.

Новый голос, чёткий и строгий, зазвучал в его памяти. Наставница Летисия Вон: «Ограничивать себя Силой — всё равно, что ограничивать себя её отсутствием. Люди научились летать, но не разучились от этого ходить, так у каждого из нас есть тысячи средств решить любую задачу помимо Великой Силы».

Учитель запрещал использовать комлинк, потому что комлинк легко может услышать враг, потому что комлинк позволяет вычислить, где находится его владелец… да просто потому, что комлинк проводит границу между джедаем и Силой, мешает её слышать и в ней видеть.