[Заявление напечатано на личном бланке, подпись решительная, размашистая]

[Текст написан от руки, заметна дрожь, особенно при сравнении подписей]

(Примечание редактора: представлена копия письма императора Евразийской империи Василия Начальнику Службы имперской безопасности Гулиа Л.П. Ниже приведён перевод на общепринятый язык.

«Пора прекратить дискуссии вокруг романа „Чёрное колесо“ – это нас компрометирует! Приказываю поместить рукопись в секретный архив на вечное хранение. Необходимо без шума уничтожить всех, кто имел доступ к рукописи. Не рекомендую настаивать на оформлении этого приказа в Совете Мудрецов – в этом будет отказано. Для оправдания своих действий можете сохранить в ваших досье настоящее письмо».

В дальнейшем, чтобы не затруднять чтение романа, маловразумительные пассажи сразу приводятся в переводе. Количество таких мест невелико – автор сознательно ограничил использование новофени.)

[Записка написана на роскошном бланке с водяными знаками, почерк неясный, корявый]

Маленькая золотоволосая девочка сидела на лоскутном коврике и сосредоточенно собирала пирамидку – нанизывала разноцветные деревянные диски с отверстием посередине на круглую палочку, укреплённую одним концом в подставке. Цвета дисков повторяли цвета квадратов коврика – красный, жёлтый, зелёный, синий, чёрный.

Комната, в которой играла девочка, производила странное впечатление. Она была довольно большой по непритязательным советским понятиям, метров пятнадцати, почти квадратной и с высокими потолками, с большим окном на восток и дверью в дальнем от окна углу. Хорошая комната, светлая и непроходная. Странным же в ней было отсутствие занавесок на окнах и мебели, за исключением массивного кожаного кресла с высокой спинкой и круглыми толстыми подлокотниками, стоявшего посреди комнаты, рядом с ковриком, на котором играла девочка. Освещалась комната тусклой лампочкой без абажура, криво сидевшей на коротком проводе, чуть длиннее крюка для люстры. Но комната была, несомненно, жилой, это чувствовалось по запаху, вобравшему в себя запахи человеческого тела, книжной пыли, нафталина, лекарств и порошка от клопов. На старых, изрядно выцветших обоях виднелись большие розовые прямоугольники с тонкими зелёными разводами – там недавно стояли шкафы и комоды, принимавшие на себя обжигающие лучи солнца, бьющего по утрам в комнату. На крашенном деревянном полу можно было заметить несколько свежих царапин. Странность разъяснилась – обитавшие в комнате люди выехали, забрав с собой всё, что можно было унести, выехали совсем недавно, быть может, сегодня.

В комнате, кроме девочки, находилось ещё два человека. В кресле сидела полная, шестипудовая, по её собственному выражению, женщина лет семидесяти, с властным лицом – Анна Ивановна Буклиева, бабушка девочки. Одета она была в тёмное выходное платье из добротной шерстяной ткани, но далеко не новое, из-под платья немного выступали ноги в чёрных нитяных чулках, обутые в массивные закрытые туфли на низком каблуке. Короткие кудрявые волосы, настолько седые, что можно было только догадываться об их изначальном цвете, были уложены в аккуратную причёску, лицо сильно напудрено, но плотно сжатые тонкие губы были не накрашены – не приучена с юности. Двумя руками она держала на коленях тонкую папку-скоросшиватель с документами. Было понятно, что Анна Ивановна кого-то ждала и, застыв в монументальной неподвижности, мысленно готовилась к какому-то важному разговору.

У окна стоял Олег Буклиев, внук Анны Ивановны, юноша шестнадцати лет с открытым приятным лицом, которое портили лишь два юношеских прыща, пламенеющих на самых видных местах – у кончика носа и посередине лба, немного рыхлый, что по школьному экстремизму было недалеко от обидного эпитета «жирный». В отличие от бабушки, юноша был в домашнем затрапезе – чёрных тренировочных штанах, застиранной пёстрой фланелевой рубашке и стоптанных домашних тапочках. Олег с высоты третьего этажа разглядывал в окно двор их дома, обрамлённый с одной стороны длинным рядом высоких деревянных сараев, «дровяных», оставшихся ещё с тех времен, когда в доме было печное отопление, а с двух других – глухим трёхметровым забором. Ещё года за три до этого и ворота во двор с врезанной в них калиткой были подстать забору. Но в конце концов властям надоело лицезреть этот пережиток феодализма в пятидесяти шагах от парадной площади миллионного города и они заставили жильцов дома заменить ворота на новые, сваренные из толстой железной арматуры. Теперь все проходившие и проезжавшие мимо дома могли любоваться переполненными мусорными баками, стоящими возле забора у самых ворот. В самом же дворе было очень чисто. Когда его асфальтировали, заведующий кафедрой геодезии местного строительного института, живший этажом ниже Буклиевых, так рассчитал все наклоны, что во время дождя вода стекала в ложбинку посередине двора и бурным потоком вытекала через ворота на улицу, вынося всю пыль, грязь и мусор. А ещё во дворе вдоль всего дома тянулась широкая, метров в пять, полоса земли, засаженная раскидистыми кустами сирени, между которыми местные энтузиасты-садоводы вклинили несколько цветников. Впрочем, в сгущающихся сумерках все эти детали были плохо видны Олегу, но он и так знал любой закуток в их дворе. Сейчас он как бы привыкал к новому виду из окна, ведь окна других их двух комнат выходили на другую сторону, на улицу, к Волге.

– Мама, что вы так себя изводите, – нарушила долгую тишину Мария Корнеевна, мать Олега, заглянувшая в комнату, – не придут уж, поди, вечер на дворе.