Я ждал своей очереди параллельно болтая с ребятами, и меня не покидало ощущение, что Игорь подозревает меня во лжи. Но не могу же я взять и сказать, что мы общаемся с Артёмом с тех самых пор, как он сюда перевёлся, что мы много разговаривали, созванивались по Skype, ходили в паб, провели вместе католическое Рождество и Новый год; а вчера так вообще в кино были, и то, что я много думаю об Артёме и мечтаю о невозможных вещах с ним. Разве Игорь и Максим меня поймут? Сильно в этом сомневаюсь.

***

Я спустился в лифте на первый этаж, сел на пуфик. Через время подошёл и Артём, он держал в руках зачётку. Не успел, наверное, спрятать назад в портфель. Ах да, экзамен сегодня начался не утром, а днём, поэтому сейчас самое время, чтобы отправиться на концерт.

Идя по дороге, Артём сказал:

— Похоже, ребята были в шоке, когда я к тебе подкатил.

— Разве?

— Ну да, у них глаза чуть из орбит не вылезли, — пошутил он и замял эту тему.

Паб находился на цокольном этаже огромного здания, на котором светились различные вывески. Дверь была железной, а рядом на стенде парень снимал старые и вешал новые рекламные брошюры. Круглые окна завесили жалюзи, столики были расставлены по всему залу, а впереди — небольшая сцена с красными шторами.

— У нас заказан столик на Артёма Ярового, — произнёс он, и молодая девушка отвела нас к нужному. — Давай возьмём каких-нибудь напитков.

Я засомневался, но Артём всё решил:

— Пойду к бару, куплю виски с колой, а тебе — пива, — и протиснулся через толпу к бармену за стойкой.

Не зная, во сколько начнётся выступление, я оглядывался вокруг в поисках афиш или листовок.

Люди громко хлопали, кричали: «Вы лучшие!», «Так держать!», «Молодцы!», порой подпевали исполнителям. В основном на сцене выступали парни и девушки лет двадцати-двадцати пяти, некоторые выглядели обычно, а некоторые — более экстравагантно, на теле у них были татуировки (цветные рукава или же черные штрих-коды на шее, черепа на ногах), пирсинг, волосы покрашены в бирюзовый, фиолетовый, а виски выбриты.

Мне нравилось слушать их голоса, похоже, они вправду долго занимались вокалом, и в принципе музыкой. Ребята играли на гитарах, барабанах и скрипках. Я запомнил каверы на песни Ланы Дель Рей «Голубые джинсы», «Еду» и «Рождены, чтобы умереть» [31].

***

Артём потащил меня танцевать, высоко поднимая руки и весело улыбаясь. Зал был переполнен, все повставали со своих мест, чтобы зажечь под шумную и быструю музыку.

— Подпевай! — кричал Артём, когда звучала какая-то английская песня.

Но я не умею этого делать, честно. Выходит неестественно и даже неприятно. А вот его голос был прекрасен, я бы наслаждался им сколько угодно. Я пытался быть ближе к Артёму — благо, ситуация позволяла. Я расстегнул первые пуговицы рубашки, и, клянусь, заметил, как скулы Артёма напряглись, и он сглотнул, а затем тоже расстегнул рубашку, сказав: «Душно здесь».

Каждый раз Артём показывал мне новые интересные места, которые я надолго сохраню в памяти. Он как будто учил меня жить, потому что до этого мне казалось, что я человек, который не принадлежит миру; я отделился, как атом отделяется от остальных атомов при распаде. Я был сам по себе, сидящий с завешенными шторами и включенным бра в комнате, с ноутом в руках или с бумагой и карандашами. Из серого человека я превратился в цветного. Но моя душа, она изменилась? Или мой богатый внутренний мир поблек?

В конце Артём лишь тихо произнес: «Спасибо тебе», что являлось для меня очень важным, ибо меня редко за что-то благодарят.

***

Я вернулся за полночь. Тихо, стараясь не шуметь, открыл входную дверь и снял ботинки. Поставил их возле шкафчика и принялся разматывать шарф. Из комнаты выглянула мать в халате и с пучком на голове. Она с непониманием уставилась на меня, включив в прихожей свет.

— Ты что, с ума сошёл? Время видел?

— Да, мама, — виновато произнёс я, хотя мне было совершенно плевать, о чём она думает и прочее. Раньше жаловались на мое постоянное сидение дома, теперь уже на мои прогулки.

— Марк, в следующий раз не пущу домой, — со злостью в голосе шепнула она и потопала на кухню.

Я же как можно быстрее разделся и побежал в свою комнату, словно кошка, которую преследуют люди из отлова животных. Однако, только я успел бросить портфель на пол, как мать тут же вошла, не спросив разрешения.

— Мне не нравится твоё поведение в последнее время. Я недовольна.

В смысле? Что я делаю неправильно? Опять?

Я молчал.

— Марк, — она подняла на меня уставшие от жизни глаза, — завтра поговорим.

Она хлопнула дверью и свалила, а я был только рад. Не люблю находиться с ней наедине, это вызывает неприязнь, и в целом общение с ней портит мне настроение. Я никогда её не понимал, а сейчас тем более. Чего она от меня хочет?

Когда-то, когда я был уже не ребенком, но ещё и не подростком, и учился в средней школе, то на одной из контрольных работ требовалось написать сочинение на любую тему, тебя интересующую. И я выбрал что-то связанное с отношениями в семье. Насмотревшись фильмов и передач и начитавшись детских и взрослых книг, я создал у себя в голове идеальную модель семьи лично для меня, и описал её. Конечно, это вышло коряво, где-то не хватало знаков препинания, где-то позже заметил ошибки в словах, но я пытался, я сформулировал мнение, которое выразил на бумаге. Мне поставили восемь баллов (два сняли за то, что начёркал), и, принеся черновик домой, я надеялся, что родители, прочитав моё первое творение, оценят его по достоинству. Как же я ошибался. Вместо фраз «ты молодец», «у тебя получилось», «мы рады за тебя» мать безразлично положила его на стол с остальными бумагами, среди которых были документы и пустые листы, и сказала лишь: «Потом». А отец даже внимания не обратил.

На следующий день я спросил, понравилось ли им школьное сочинение. «Какое сочинение?» — услышал я в ответ, однако мать всё-таки прочитала его, причём быстро, ведь оно было не длинным, и, вздохнув, произнесла: «Неплохо. Но ты слишком наивный, и много фантазируешь. То, что ты написал, нереально». Всё. Мои глаза заслезились, поэтому я отвернулся. Знаю ведь, что она скажет, если заметит, что плачу, — назовёт слабым.

Потом уже я увидел знакомые тетрадные листы в мусорке, стоящей на кухне, и понял, что это оно — сочинение, в котором мои мысли никогда не смогут перерасти во что-то большее, и мой взгляд на идеальную семью вовсе не идеален.

Ещё мать, насколько я помню, очень любила коллекционировать статуэтки, купленные на иностранных ярмарках. В стеклянном шкафу на полках стояли кошки и деревья Сакуры, сделанные в Японии, влюбленная парочка с зонтиком — во Франции, хвойный лес на подставке — в Швеции и так далее. Мне часто казалось, что этими сувенирами она дорожит намного больше, чем мной. И я даже заверил себя, что если вдруг случится несчастье типа пожара, мать первым делом спросит, целы ли её сокровища, а затем только про меня.

Сначала я обижался, по позже свыкся. Как я могу заставить её относится ко мне по-другому, если она не желает этого. Как я могу просить её любви. И уже в седьмом классе понял, что её доброту и заботу я пытался заслужить хорошим поведением, не доставляя лишних хлопот по поводу домашней работы или ночных страхов, потому что меня нередко оставляли одного дома по поздним вечерам и вплоть до двух-трёх часов ночи я дрожал, сидя на полу в прихожей и замерзая от холода. Из-за нехватки денег отопление у нас не всегда бывало.