Я так и молчала, лишь открывая и закрывая рот, так что мужчина вновь пробасил:

– Ну так что, льдэра, пустите? Аль нет?

Хотелось сказать, что мне нужно подумать, но в свете происходящего это выглядело бы очень странно. Впрочем, ещё более странен был их приход.

– Милок, – прошамкала, наконец, обретя дар речи, – а точно не возьмёте ничего? Я старая, немощная, а вы вон какие детины. А коль по головушке бухнете да и оставите помирать тут?

Мужик покосился на Грома, который напряжённо застыл у моих ног, потом на замок, что виднелся за моей спиной, и нервно усмехнулся:

– Да кто же из проклятого замка тащить-то чего будет?

Я открыла рот, чтобы возразить – какой же замок проклятый? Если кто здесь и проклят, так это я и теперь ещё Грэгори. На вещи это совсем не распространяется. Но… им-то об этом знать вовсе не обязательно.

– И то верно, – хмыкнула себе под нос и посторонилась, – ну проходите, коли помогать будете.

За ворота они заходили не торопясь, будто пытались отсрочить момент, когда ступят на проклятую землю. Но всё же зашли, и я, пройдя вперёд, повела их за собой.

– Пойдёмте, пойдёмте, покажу вам, чего делать нужно.

Завтрак откладывается.

Когда раздала всем задания и наказала Грому глаз с них не спускать, вернулась в столовую, где за столом уже сидел Грэгори. Лохматый, сонный и хмурый, но, увидев меня, он тут же робко улыбнулся.

– Доброе утро! – произнесла первой.

– Доброе утро, – отозвался он.

Тайра вошла с подносом и удивлённо спросила:

– Так деревенские всё же пришли?

Вот тут я даже не сразу сообразила, что ей сказать. Пришли – это звучит как-то неправильно.

Но тем не менее медленно кивнула.

– Надо же, – себе под нос пробормотала женщина и принялась накрывать завтрак.

Удивлена я была не меньше её, но не тем, почему деревенские пришли, тут они всё доходчиво объяснили – Алекс прислал. Меня куда больше волновал вопрос: кто же такой Алекс? На самом деле?

Но сколько бы я ни ломала голову, сколько бы ни пыталась припомнить детали нашей встречи, чтобы хоть так пролить свет на происходящее, ни до чего не додумалась. И глядя на то, как Грэгори томится от безделья, позвала его гулять. Заодно проверим рабочих, да и я задам им несколько ненавязчивых вопросов. Может, о чём-нибудь обмолвятся.

Мальчишка, услышав моё предложение, тут же встрепенулся и слетел с кресла, в котором сидел, так быстро, что я успела испугаться – как бы он себе ненароком нос не разбил. Но нет, Грэгори стоял на ногах крепко.

А потом вовсе стал носиться вокруг меня, подгоняя.

– А здесь совсем никто не жил? Вы всегда были одна? – стоило нам выйти из замка, мальчишка принялся задавать вопросы.

– Одна, – кивнула, – но ты знаешь, это даже хорошо. Меня совсем никто не заставлял по утрам есть невкусную овсянку и музицировать сутки напролёт.

Про кашу и музицирование я ничуть не приукрашала. Ещё когда матушка была здесь, она заставляла нас просиживать за инструментом по четыре часа, а для меня это всегда было самым настоящим подвигом. Ещё бы, все эти последовательности пальцев в гаммах, этюдах и сонетах, разнообразие закорючек на нотных листах, обязательное соблюдение форте и пиано раздражали меня уже спустя десять минут занятий, не говоря о более длительном времени.

А овсянку наша семейная повариха, которую родители забрали вместе с собой в столицу, готовила так, что её можно было есть только с закрытыми глазами, и вовсе не жуя.

– Да-а-а? – протянул Грэгори и хитро улыбнулся: – Я тоже не люблю эту кашу!

Что же, у нас уже появились общие интересы – мы не любим овсянку.

– Значит, нужно предупредить Тайру, чтобы она даже и не думала нам её готовить.

– Согласен, – подхватил мальчишка и, увидев впереди Грома, вальяжно развалившегося рядом с рабочими, сорвался на бег.

Заприметив меня, мужики подобрались, словно ждали, что я сейчас непременно устрою им выговор.

– Ну как работается, ребята? – оперлась на клюку, что прихватила с собой.

– Хорошо, льдэра, – заговорил тот же мужчина, что и утром вёл со мной беседу.

Я им поручила подправить во дворе колодец, из которого поступала в дом вода, – деревянный сруб совсем покосился, да и доски на крышке превратились в трухлявые головёшки. Ещё велела слазить на крышу, там в одной из комнат третьего этажа после последнего дождя на потолке появились бурые разводы. И много чего по мелочам – ступени подправить у парадного входа, покосить траву на поляне рядом с прудом, разобрать хлам рядом с пустующей конюшней.

– Может вам водички принести? – стараясь быть дружелюбной, предложила с улыбкой.

Двое мужчин, что сейчас как раз чинили колодец, посмотрели на него затравленным взглядом и синхронно покачали головами:

– Не надо, мы своей обойдёмся, – нервно передёрнул плечами всё тот же рабочий. Похоже, он у них за главного или же самый смелый, раз не боится разговаривать с жительницей проклятого замка.

– Ну как знаете, – проворчала и так же ворчливо продолжила: – а Алекс-то ваш чего не пришёл? Обещал подсобить старухе, да сам струсил?

Мужики вновь переглянулись – на этот раз озадаченно. Потом главный задумчиво почесал бороду и нехотя произнёс:

– Дык, занят он, хозяин его работой загрузил.

– Угу, – понимающе кивнула, – и он вас послал? – задала вопрос, на который и так знала ответ.

– Ну да, – мужик пожал плечами.

– И вы его вот так прям послушались и пошли? – ещё один наводящий вопрос.

– Ну да, – так же односложно отозвался рабочий.

– Это кем же он у хозяина ходит, раз посылает вас, куда ему захочется?

Вот тут мужик нахохлился, как воробей, и отвернулся к колодцу, чтобы я не увидела его выражение лица:

– А тут уж я не знаю, что вам сказать, льдэра. Мне велели, я пошёл, вот и весь сказ.

Ясно. Значит, правду говорить ему не разрешили. И к чему эта таинственность? Будто бы Алексу заняться больше нечем, как только разводить секреты. Хотя… Выходит, что нечем.

– Ну работайте, ребята, работайте, – проворчала тихо, развернулась и пошла к Грэгори.

Он стоял рядом с тем мужчиной, который размашистыми движениями уничтожал высокую траву на поляне. Гром сидел рядом, у его ног.

– Нравится? – кивнула на косу, чьё блестящее лезвие мягко цепляло зелень и с довольным хрустом укладывало её ровным рядком.

– Ага, – не отрывая заворожённого взгляда, ответил мне мальчик. – Я бы тоже так хотел: вжик – и нет травы.

Едва не усмехнулась. До чего же он ещё маленький. Косить траву не так-то и просто, я вот за все десять лет так и не научилась управляться с косой. Обкашивала поляну серпом, да и тем орудовать научилась только на третий год. А до этого поляна будто побывала в руках неумелого цирюльника – тут чуб, там проплешина.

– Вот подрастёшь и научишься, – пообещала ему.

Между нами повисла пауза, потом Грэгори обернулся и веско, по-взрослому, произнёс:

– Если вырасту, – незаметно для рабочего задрал рукав камзола и показал пятно, которое, по сравнению со вчерашним днём, стало больше и темнее.

Мне хотелось его утешить, снова сказать, что его проклятье совсем не такое страшное, как моё, но по блеску в глазах поняла – не поверит.

– Никогда нельзя опускать руки, – строго, без намёка на улыбку, ответила ему.

И тут же ещё раз убедилась, что упрямством он тоже пошёл в отца:

– Но вы ведь опустили! – сжал руки в кулачки и топнул ногой, поднимая вокруг ботинка облако серой пыли.

– Я – это другое дело, – сильнее обхватила набалдашник клюки и посмотрела на рабочего, который перестал косить траву и принялся что-то искать на земле. То, что он внимательно прислушивается к нашему разговору, поняла сразу. – Пойдём присядем, – пока мальчишка не успел ничего больше сказать, махнула рукой на дальнюю скамью.

Оттуда Грому будет прекрасно видно мужчин, и в то же время никто из них не сможет услышать нас.