– Видишь? – прошипела она зло.

«Это всё из-за тебя!» – так и осталось там, в её сердце. У неё не хватило смелости сказать мне эти слова в лицо.

Между нами вновь опустилась тишина. Но на этот раз мне не хотелось, чтобы она прерывалась. Хотелось лишь одного – закрыть глаза, а потом открыть и понять, что это всё сон. Дурной сон, что развеется вместе с утренним туманом.

– Его вещи в гостиной, – наконец вновь заговорила Диона. – Там есть всё необходимое; если что-то будет нужно, напишешь, и я переправлю порталом.

Пока она говорила, я пыталась понять лишь одно:

– Стой, ты хочешь сказать, что оставишь его здесь одного?!

– Почему же? – пренебрежительно фыркнула она. – Не одного, а с тобой.

Я всё же посмотрела на мальчишку – его трясло, а по бледным пухлым щекам катились крупные слезинки. Я могла понять её ненависть ко мне, но к собственному сыну? За что? Он, так же как и я, не виноват в случившемся. Хотя в мою невиновность не поверят никогда.

– Диона, ты слышишь, что говоришь? – спросила хрипло, стараясь унять дрожь, которая передалась от мальчишки ко мне.

– Слышу, – сестра вновь спряталась за стеной равнодушия. – Но не тебе меня учить, Элизабет.

Если не мне, то кому?

– И он, – имени я не произнесла, но мы обе прекрасно знали, о ком идёт речь, – согласился?

Взгляд Дионы вспыхнул ненавистью:

– Не твоё дело, слышишь? Не. Твоё! – на последней фразе её голос сорвался на крик, что эхом разнесся по саду.

Не моё…

– Грэгори останется здесь, – пытаясь успокоиться, тихо произнесла Диона. – Насчёт вещей я сказала, а мне пора.

Она хочет уйти, вот так бросить здесь сына и уйти. Как когда они все бросили меня. Мальчик, кажется, только сейчас понял, что происходит. Возможно, он до последнего надеялся, точно так же, как и я, что это лишь сон? Очередной кошмар, ничего не значащая иллюзия?

Грэгори вцепился в руку матери и тихо захныкал:

– Мама, мамочка, не оставляй меня здесь, прошу. Ма-а-ама!

Это невыносимо! Как такое возможно? Неужели это та девочка, которая когда-то таскала меня тайком от родителей на конюшню, чтобы покормить маленьких беспомощных котят? Та, кому я завидовала и на кого хотела быть похожа?

– Хватит, Грэгори, – её крик, наполненный и злостью, и болью, вновь прорезал тишину. – Я уже всё объяснила тебе.

Разве важны для этого мальчишки объяснения? Когда привычный мир рушится, мало знать причину разрушения… Нужно ещё научиться выживать там, куда судьба забросила тебя. Но вряд ли ребёнок его возраста это знает.

– Ма-а-а-ма, – громче закричал он и ухватился руками за подол ее платья.

Я не выдержала, отбросила клюку и быстро подошла к ним.

– Останься, – попросила её, чувствуя, как по щекам катятся горячие слёзы. – Я не буду попадаться вам на глаза, уйду жить в домик конюха. Только останься с ним.

Диона замерла. Выдохнула шумно и произнесла спокойным голосом:

– Не говори глупости, – это мне, и уже сыну: – Грэгори, мы не раз говорили с тобой на эту тему. В конце концов, ты будущий мужчина, прекращай реветь!

Строгий выговор, от которого мальчишка резко замолчал; мне показалось, что он попросту захлебнулся собственными слезами. Только стоял и смотрел широко распахнутыми глазами на мать.

«Будущий мужчина» – это так далеко, а здесь и сейчас ему было плохо и страшно. Перед глазами пронеслась картинка, когда из замка уезжали родители вместе с сестрой. Нет, в тот день я уже не плакала и не молила их о прощении, всё это было сделано задолго до того, как они окончательно решили меня бросить. Но боль была настоящей, а не выдуманной.

Я покорно опустила голову и протянула руку Грэгори:

– Не бойся, я не обижу тебя.

Он не хотел ко мне прикасаться, всё, о чём он мечтал сейчас, это уйти отсюда вместе с матерью. Но род Гордан славился упрямством и непреклонностью. Принятые решения не менялись и не оспаривались, даже спустя года и, наверное, столетья.

Мальчишка руку мне так и не дал, но подол платья Дионы отпустил и сделал крохотный шаг в сторону.

Сестра кивнула и, развернувшись, пошла прочь. Оставляя позади того, кто так отчаянно нуждался в тепле её рук, в её ласковых словах и вере, что, несмотря ни на какие увечья, он для неё самый любимый малыш.

Грэгори ждал, что она обернётся, – вытянулся как струна, готовый в любую секунду сорваться с места и побежать за ней. Лишь бы позвала… Но Диона не передумала. Замерла только у парадной двери замка и тут же вошла внутрь, направляясь в башню к порталу.

Мальчишка всё же расплакался, когда из окон башни сверкнула яркая вспышка. Он спрятал лицо в подрагивающих ладонях и тихо завыл, как дикий зверёк. Я плакала вместе с ним, и, несмотря ни на что, мне хотелось его обнять, хоть как-то утешить. Но я не знала, позволит ли он мне это сделать, ведь я – уродливое чудовище, которое не вызывает никаких чувств, кроме отвращения. И как бы там ни было, я виновата в том, что проклятье пало и на него.

Вой стал громче, и Грэгори стал бессвязно причитать, что хочет домой, к маме, что он будет самым послушным, самым лучшим сыном, о котором только можно мечтать.

Я не выдержала, опустилась на колени рядом с ним и осторожно коснулась ладоней. Мальчишка вздрогнул и отнял их от лица.

Вряд ли мою улыбку можно назвать дружелюбной и успокаивающей, но я всё же постаралась передать именно эти чувства:

– Я не обижу тебя, обещаю, и… хочешь, я покатаю тебя на Громе?

Мне никогда не доводилось утешать детей. И, смотря в эти глаза, полные слёз, я растерялась, предложив первое, что пришло мне на ум.

Грэгори бормотать перестал, но на мой вопрос не ответил. Только отрицательно покачал головой.

– Маленький, пойми, я… Я на самом деле не такая страшная, какой кажусь.

Нижняя губа задрожала, и он хрипло выпалил:

– Я не маленький!

– Хорошо, – согласилась быстро, обрадовавшись хотя бы тому, что по пухлым щекам перестали катиться крупные слёзы. – Не маленький. Ты вот какой взрослый уже. Сколько тебе уже исполнилось? Восемь? Девять?

Он судорожно втянул воздух и ответил:

– Мне уже десять, нет, то есть девять! – Грэгори смутился от собственной ошибки, потом отступил назад и совсем тихо спросил: – Я стану… таким же?

Что ему на это ответить? Солгать? Или сказать правду? Но я не осмелилась разрушить надежду, что загорелась в детских глазах:

– Не станешь, у тебя совсем другое проклятье, не такое противное, как моё.

Ложь легко сорвалась с губ, но я почему-то не испытала от этого никакого стыда.

Мальчишка прикусил губу, сомневаясь, верить моим словам или нет, а потом робко, так, что едва расслышала, произнёс:

– Правда?

– Конечно! – стараясь выглядеть беспечной, призвала на помощь все актёрские способности, которые только дремали во мне, дожидаясь своего звёздного часа.

Кажется, Грэгори поверил, и пусть эта вера – всего лишь иллюзия, она куда лучше беспросветного отчаянья и боли.

– Ну так что? – встала, стараясь не кряхтеть. – Пойдёшь кататься на Громе?

Если честно, я не знала, кого пытаюсь больше отвлечь – его или себя. Ведь мне никогда не доводилось быть нянькой для малышей, и неважно, что Грэгори малышом себя совсем не считает.

Он хотел отказаться, непременно хотел, уже даже осторожно качнул головой в сторону, а потом так же тихо, как и прежде, спросил:

– А кто такой Гром?

Теперь на моих губах заиграла настоящая, а не вымученная улыбка:

– О, это самый замечательный на свете зверь, – подмигнула и протянула руку, ожидая, когда он вложит в неё свою ладошку. – Тебе обязательно нужно с ним познакомиться.

Грэгори сомневался всего мгновение. А потом я вздрогнула от его прикосновения. Мальчик второй человек за сегодняшний день, кто не побрезговал мной.

Гром действительно был замечательным. Он единственный в этом замке, кому безразлично, как я выгляжу, во что одета и как разговариваю. Для него нет разделения на проклятых и нормальных, на красивых и страшных, на живых и… мёртвых.