Охотники продолжают свой бесцельный путь, но Неро так и остается в непонимании: их разговор был ничем не значащей болтовней о собаках или чем-то большим? Когда Данте зачитывает загадки, сперва нужно осознать, что из сказанного не пустой треп.

– Не скучаешь еще по моей мягкой кроватке? – Данте подбивает его плечом и игриво гримасничает.

Чертыханье и проклятья обрушиваются на его седую голову одновременно с несерьезными ударами кулаками.

– Мне хватило и одного твоего предложения о мороженом. Прекрати, кто-нибудь может услышать.

– Не знаю, о чем подумал ты, но я предложил пойти домой и отдохнуть.

Данте прикрывается миролюбиво поднятыми ладонями, но откровенная усмешка никак не вяжется с защищающейся позой. И ведь не поймешь, что же он имел в виду на самом деле.

– Домой… – Неро потупляет взгляд и пинает камень под ногами. Он приземляется в метрах от него и закатывается в траву. К несчастью, этот камень был единственным.

Наклонив голову, Данте следит за неумелым затягиванием паузы неудобного ответа на неудобный вопрос. Он решает не давить на юношу:

– Если не хочешь, мы еще где-нибудь поболтаемся. Или снимем номер. Но тогда тебе точно некуда будет деться от меня и моих лап, – он смеется, но не получает смешка в ответ.

– Нет, давай вернемся. Не буду же я бегать от Вергилия всю жизнь.

Они оба понимали, зачем была затеяна вся их прогулка. Как и то, что Неро легко мог, если хотел, не видеться с отцом больше никогда. Но он не хотел. И они направились в агентство.

Город кажется совсем иным, если внутри тебя не клокочет смертельная необходимость погрузиться в землю и остаться там. Находится и возможность, и желание рассмотреть все как следует, насладиться тишью спальных районов, игровыми площадками с остаточным бурлением детей, режущими слух пивными кварталами, как раз оживающими ближе к наступлению ночи, чередой цветастых вывесок магазинов, обширными пространствами площадей. Неро отмечает, как им нередко встречаются памятники и мемориалы самым разным людям, великим и неизвестным, живым и мертвым. И это так странно и в то же время неудивительно, что из всех городов страны выбор Данте пал именно на этот. Вполне возможно, он и не задумывался, где основать свой бизнес, хоть на крайнем севере или в океане, но для человека с долгой и жгучей памятью лучшего места не найти.

– Чем займешься? – Данте не способен держать рот закрытым дольше десяти минут, однако его болтливость стала скорее развлекать, чем раздражать. – День еще далек от завершения. Конечно, если ты не планируешь лечь баиньки, как все хорошие детки.

– Думаешь, я похожу на объект родительского умиления? – Неро осекается, понимая двойственное звучание фразы в их ситуации.

– Вполне! – Данте веселится, будто не замечая изменений в царящем настроении. – На тебя смотришь, и плакать хочется от переполняющего восторга. Прелестное дитя.

Негромкий смех звучит близко от Неро, и он несмело улыбается. Вечерний ветер треплет его волосы, и слова даются ему легко и безболезненно:

– Но не похоже, что Вергилий ударится в слезы при виде меня. По какой-либо причине.

– Правильно. Потому что он начнет лыбиться этой своей выводящей меня из себя улыбкой. О, терпеть ее не могу! Если ты рядом, то он не меняет глупое выражение физиономии на ни что другое.

– Какая еще улыбка? – парень отвлекается от попыток, прищурившись, разглядеть движение воздуха. Упоминание глупой улыбки не кого угодно, а Вергилия, да к тому же при взгляде на Неро звучит подобно рассказам о добрых феях, спустившихся с гор. Вергилий смотрит на него по-разному, когда с презрением, когда с жаром, иногда с чем-то смахивающим на нежность, и в такие моменты Неро млеет, натурально тает, как шоколад в теплых руках. Но неизменно в синих глазах искрится насмешка, необязательно злая, больше подначивающая. Она нравится Неро, но чтобы к ней прилагалась глупая улыбка? Не было такого.

Данте вздергивает брови, разворачиваясь к нему на ходу, но не выглядит удивленным и говорит твердо:

– Улыбка влюбленного идиота, я о ней.

Что-то среднее между фырканьем и кашлем срывается с губ Неро. Он секунду медлит с ответом, просто не зная, что сказать:

– Ты тут единственный влюбленный идиот, Данте.

– О нет-нет, вовсе не единственный. Я влюблен, не поспоришь, – он проговаривает это ошеломляюще свободно, уверенно, как разумеющуюся вещь, – но и Вергилий тоже. Влюблен. В тебя. Прелестное дитя, помнишь? Не мотай головой, а послушай, что я скажу тебе.

В течение не меньше двадцати минут на Неро льются потоки чего-то невероятного, невообразимого, не поддающегося зрению и осязанию, но очаровывающего. Он машинально переставляет ноги и бредет вперед, за Данте, как во сне. А где, кроме сна, услышишь о подробном описании целого разнообразия восхищенных взглядов Вергилия, направленных на Неро, о которых он не подозревает? О сглаживающихся жестах, когда он только проходит мимо и будто бы хочет лишний раз обнять, поцеловать, прильнуть, потрепать за волосы, взять за руку. О меняющейся манере говорить – мягкой, игривой, озорной. О поразительной осторожности в тренировках, когда Вергилий не щадит никого и ничего ни в одном спарринге. О том, как он переводит тему разговора на Неро, неважно, о чем говорили ранее. О его смысле самого существования, новом и ничем не похожем на прежнюю одержимость силой.

– Вергилий здесь, среди людей, не ради меня. Ну, может, частично, – продолжает Данте с неугасающим рвением, – знает же, что я его теперь всюду достану, смирился, небось. И если не из-за меня, то, как ты думаешь, почему?

Неро думает лишь об одном варианте, но не смеет произнести его вслух.

– Ты. Мне повторить? Вергилий вернулся сюда к тебе. Чтобы быть с тобой. Потому что хочет, наконец, жить так, как велит ему его черствое, хотя уже не настолько, сердце. А, не стоит забывать, что ради твоей крепкой задницы не грех и умереть, и об этом сейчас поподробнее…

К хохочущему Данте бросается донельзя смущенный, злой и растроганный Неро и прижимает его к первой подвернувшейся стенке. Мужчина не сопротивляется и разрешает несколько раз ощутимо пихнуть себя в бока и грудь. Они уже недалеко от “Devil May Cry”.

Поумерив пыл, Неро отходит подальше и молчит. Его глаза бегают от клумбы слева к виднеющейся машине за поворотом, от каркнувшей птицы на ветке на собственные вспотевшие руки. Полудемон не жалеет о сказанном и предлагает рассказать еще.

– Как ты можешь быть так уверен в том, о чем говоришь мне? Как я могу полагаться на все это… это… на эту нелепицу. Это какая-то затянувшаяся шутка или что? Только не могу понять, над кем именно, надо мной или Вергилием.

Данте не представлял и четверти той силы, с которой Неро желал довериться каждому услышанному звуку. Немаловажная часть его разума перестраивалась, позволяя взглянуть на описанные ситуации под другим углом, припомнить их в деталях и действительно увидеть и теплеющую синеву, укрытую полумраком спальни, смотрящую в ответ, и бережные движения с вниманием за серьезностью получаемых им ран, и то, как отец почти незаметно суетится, стоит Неро появиться в разгар беседы братьев. Приходит осознание, что он всегда все замечал, но намеренно отгонял “превратную” трактовку очевидных, в общем-то, явлений.

И впервые за день Неро чувствует себя по-настоящему спокойным. Словно испаряется нервирующий, изматывающий своим периферийным присутствием призрак, когда он оборачивается и понимает, что никого постороннего вокруг нет.

На него смотрит Данте – Неро кажется, что он оказался у камина в защищенном и спокойном месте, где его укроют от несчастий и прижмут к сердцу. Юноша не может точно сказать, почему и с каких пор Данте ассоциируется у него с чем-то домашним и мирным, когда полудемон являет собой катастрофу в чистом виде. Каким-то образом его внутренний огонь не обжигает, а согревает окружающих, идущих на это неисчерпаемое тепло. Неро надеется, что и Вергилий чувствует это, не может не чувствовать.