– Каким бы козлом ни был мой брат – а мы оба знаем, что это смелое преуменьшение, – он не бросит свою любимую кровинушку без причины, да и с веской причиной, наверное, тоже. Но вряд ли ты дашь повод для такого расклада. Почему? Потому что ты настоящее сокровище, клад с золотыми кинжалами, закупоренное в бутылку счастье без примесей. Черт, да он везунчик! Поэтому, хоть дьяволы плачут, перестань. Правда, не надо. Еще нет и полудня, а ты весь в соплях – куда это годится?

Свою пламенную речь персонажа любовного романа Данте сопровождал тем, что смахивал прозрачные капельки, смеющие течь из красивейших глаз, которые он встречал. Ладони обхватывали щеки Неро, и парень чувствовал исходящее от них тепло. Ему становилось лучше от ощущения этих больших и горячих рук, нежно касающихся его лица.

– Если все так, как ты говоришь, то почему он, – Неро подавил рвущийся всхлип, – почему он ни о чем со мной не разговаривает? Не пытается узнать меня получше не только физически? И-и вч-чера он говорил обо мне, как о вещи, которой волен свободно распоряжаться. Он так просто мог отдать меня тебе, словно для него ничего не значит, где я и с кем я. А если не только тебе, но и любому другому? Ему нравится смотреть, как мной пользуются, или что?

– Эй-эй, не гони, пацан. Во-первых, ты помнишь, как он вспылил после того, как ты якобы уделил мне чрезмерно много своего внимания? Хех, еще бы ты не помнил. Он насквозь собственник и позволил мне смотреть на обнаженного тебя исключительно потому, что я это, ну, я. Очень сомневаюсь, что он воспринимает меня чем-то большим домашнего питомца, но не об этом сейчас, – внезапно Данте горько усмехается. – Во-вторых, Вергилий с самого начала испытывал некоторые трудности с общением. Нормальным общением, не подразумевающим последующего кровопролития. Жизнь у него выдалась поистине дерьмовая, настолько, что совсем одичал. Он ждет пресловутого первого шага от тебя – знает, что сам облажается. Он доверяет тебе себя, поверь мне.

Руки Данте давно переместились со щек Неро на его затылок и шею, прижимая заплаканное лицо к груди. Парень больше не всхлипывал, а внимательно слушал. Слова дяди утешали, расслабляли и вселяли надежду. Он хотел верить им. И верил.

– Сегодня он и не взглянул на меня. Я проснулся, и он отшатнулся, как от прокаженного. Больше не подходил. Это после вчерашнего-то, – Неро говорил скорее по инерции, дабы развить тему. Его перестало волновать поведение отца, он хотел и дальше вслушиваться в длинные монологи Данте, посвященные ему одному. Он требовал замолчать от него? Чушь…

– Стопроцентно Джила нехило придавило грузом вины за твою попорченную оболочку, вот и уссыкается приближаться к тебе. И ты можешь сыграть на этом, – Данте отставляет Неро от себя, чтобы он увидел его дергающиеся брови. – Давай умоемся. Наведем тебе красоту, и ни один противный старик не устоит.

Данте включает воду в кране и принимается обмывать Неро от пролитых слез и тревог. Как ни странно, но ему разрешают и не пытаются вывернуться. Схватив полотенце, мужчина аккуратно промакивает лицо племянника, с забившимся сердцем отмечая, как тот тянется за продолжением касания. Ведь ничего такого, если он еще немного погладит мягкую кожу, но без полотенца?

Запустив пальцы за уши, большими он потирает у висков, и Неро закрывает глаза, едва не мурча. Извечная складка бровей разглаживается, на губах появляется улыбка. Небольшая, уголки слегка приподнимаются, ее можно было бы с легкостью не разглядеть. Но тем она и ценна, что сам юноша не знает о ней и всецело отдается незамысловатой ласке. Данте осознает, что примкнул к этой мягкой улыбке вплотную, стремясь рассмотреть каждую трещинку, каждый изгиб и неровность. Ресницы Неро дрожат, и он размыкает веки.

– Можно тебя поцеловать? – во рту некстати пересохло. Очень вовремя.

– Да.

Это по-детски невинный, осторожный поцелуй, когда губы почти не раскрываются и больше прижимаются к чужим. Не может идти и речи о языке или зубах, об эгоизме или самоудовлетворении. Важно как никогда продемонстрировать то охватывающее все существо чувство, светлое, искреннее и согревающее, которое высушивает слезы и дарит уют устававшим воинам. Им не хватает слов, не хватает никаких жестов, так что они останавливаются. Вместе раскрывают глаза, одинаково голубые и блестящие, и их утягивает за собой неназванное, но понятное обоим чувство. Его так много, что перехватывает дыхание и немеют пальцы. Так много, и все же хочется больше.

Они снова целуются, смелее и активнее, на этот раз не прикрываясь разъединяющей пеленой сомкнутых век. Данте выдыхает через рот в ответ на гуляющие по его спине руки. Постепенно они опускаются на поясницу и притягивают ближе. Неро ниже Данте, ему приходится вытягиваться за углублением поцелуя – он приподнимается на носочках, и мужчина улыбается сквозь поцелуй. Несильно толкает вперед, чтобы парень уткнулся в край столешницы, и подхватывает его под бедра, усаживая. Теперь он ниже, и Неро примыкает к его лицу, чуть сгибаясь. Лодыжки сцепляются позади Данте, когда он решается пустить в ход язык…

– Я вам не помешаю?

Они отрываются друг от друга, словно выныривая на поверхность. Неро быстро спрыгивает на ноги и отшатывается от Данте.

Вергилий скептично осматривает опешивших любовников. Бровь показательно вздернута, а ресницы, казалось, побелели от струящегося холода синих ледышек.

Неро дергается в сторону двери, Данте улавливает в его глазах панику и спешит поймать за запястье. Одними губами произносит “Не уходи”. И Неро остается.

– Да нет, что ты, брат. Ты здесь желанный гость. И мы ничем таким не заняты, – произносит Данте, проклиная сбившееся дыхание. Его ладонь сцепляется с дрожащей ладонью племянника, и мечник испепеляет взглядом их негласный союз. Вроде замораживающий подобно ветрам севера, а все равно стало горячо, как от раскаленного железа, впившегося в конечность и вынуждающего отпустить руку. Данте покрепче сжал чужую кисть.

Отведя непереносимый взгляд, Вергилий прошествовал мимо к заварочному чайнику. С недавних пор он, как и Неро, пристрастился к чаю, но предпочитал исключительно дорогую заварку. Он углубился в процесс приготовления утреннего напитка, внешне совершенно забыв про существование родственников не только в пределах досягаемости, но и в принципе. Журчание воды и шелест сухих листьев были единственными звуками.

– К ванне присохла кровь, и я не тот, кто будет ее счищать. Данте, займись этим, – Вергилий все же нарушает молчание, но, честно, лучше бы ничего не говорил.

– Между прочим, это кровь твоего сына. Не знаю точно, как у людей бывает, но в таких ситуациях обычно полагается извиниться. Минимум, – несмотря на усмешку, негодование Данте прорывается в каждом слове. Они с Неро предпочли вернуться к столу, причем парень сел максимально близко к выходу.

Вергилий не смотрит на Неро, но выдает безапелляционное:

– Все раны затянулись, потому что регенерация не ускоряется от бесполезного сотрясания воздуха и действует независимо от слов. А если ему требуется моя жалость, то это лишь признак его слабости.

Неро каменеет, Данте ощущает это, по-прежнему удерживая его ладонь под столом.

– А еще признак твоего мудачества, братец. Прекрати говорить о нем так, будто Неро не здесь. И извинись перед ним. Сейчас.

На озвученное возмущение Вергилий отвечает тем, что поворачивает голову в их сторону, демонстрируя пылающий презрением глаз, режущий острее Ямато. И отворачивается. Данте на секунду прошибает озноб. Если он смотрел на Неро утром – на Неро со следами порезов и корками крови и семени – хотя бы вполовину от той уничижительной брезгливости, показавшейся в мимолетном взгляде, то каково было парню отдирать от себя присохшее покрывало, осматривать все свои унизительные ссадины и наблюдать, как окрашивается набранная вода в непрозрачный красный? Чтобы потом услышать о недовольстве запачканной ванной и не получить ни единого намека на раскаяние.

Данте не подрывается к близнецу с занесенным кулаком потому, что все еще помнит, какими глазами он смотрит – смотрел – на сына. Это та утаенная, лелеемая сентиментальность, которой Данте завидовал, которой никогда не был удостоен от брата. Он лучше прочих знает, сколько вложено в эти переглядки, очевидные или незамеченные Неро. Глаза, когда он оставлял извиняющийся поцелуй на макушке спящего парня. Покидая грязную постель сегодня, Данте различил, как Вергилий посматривает на сопящего сына. Это был не он. Это была его лучшая половина, взращенная и укрепленная Неро еще во времена чувств к Ви. Вергилий любит Неро, Данте знает. Лучше кого-либо знает, потому что Вергилий не любил его.