– Не в обиду Данте, – смешок мягкий, как его руки на щеке и лбе Неро, – но именно ты мое сокровенное продолжение, не только в смысле родства, но и как моя воля в ее изначальном зарождении. Знал ли ты, что я искал силы ради защиты тех, кого люблю? Ты и есть эта защита: сначала ты защищал V, будучи его любовником и другом, и впредь защищаешь меня – от самого меня, моего страшнейшего кошмара.
Язык Данте спускается все ниже, ниже и ниже – кажется, это занимает у него три вечности, – пока, остановившись на один вдох, не проникает внутрь. И Неро больше не может ни вдохнуть, ни выдохнуть, его подкидывает, будто от разряда тока, пробежавшего по всему телу до макушки и обратно. Только восстановившаяся кожа после сдирания в кровь еще слишком чувствительная, тонкая и нежная, и любое взаимодействие с ней рассыпается поразительно острыми ощущениями, как если бы они были первым, что передало его осязание за всю жизнь. Перед зрачками Неро взрываются искры; он не в состоянии понять, как один язык может дарить столь яркие впечатления.
Жаркое дыхание опаляет пах Неро, он рефлекторно сводит ноги, сжимая голову Данте в тисках и выгибаясь дугой. Данте, не отрываясь от своего занятия, посмеивается, и череда влажных смешков прокатывается по ноющей от возбуждения коже. Полудемон добавляет к языку палец, всего по одну фалангу, но им он оттягивает дырочку, расширяя для большего простора действий. Палец перекатывается в разные стороны, иногда входит дальше и уже из такой позиции сгибается, упираясь в стенки. Неро умоляет себя не кончить от одних лишь языка и пальца в заднице, но он бы не преувеличил, сказав, что разрядка временно стала его заветной мечтой.
В какой-то момент до Неро доходит, что Вергилий замолчал. Он раскрывает глаза – и чуть снова не зажмуривается. Вместо этого он держит их раскрытыми так широко, как может, чтобы не моргнуть и ненароком не рассеять протянувшийся к нему… Неро бы назвал увиденное звездным лучом, или дымкой сухого льда, или водопадом из бурлящих эмоций. На самом деле на него смотрит Вергилий. Смотрит и слушает разрозненные стоны, издаваемые юношей. Его выражение лица для Неро остается непостижимым, каким-то незнакомым, но не чужим. Ему нестерпимо захотелось – словно это все, чего он хотел и будет хотеть до заката мира – коснуться лица отца. Неро протягивает подрагивающую руку, подушечки пальцев скользят по скуле и обессиленно падают, но Вергилий ловит его руку и переплетает со своей. Так вышло, что это была правая рука Неро, та самая, которой его лишили, погрузив в двухдневную кому и месячную жажду мести напополам с ненавистью к собственной ущербности. Вергилий подносит их сцепленные руки к губам и по очереди целует каждый палец юноши. Неро часто моргает, смаргивая непрошеную влагу – он слишком долго держал глаза открытыми, не иначе.
– Я бы сказал, что умру за тебя или убью любого по одному твоему велению, – Вергилий ерошит короткие, но отросшие за последнее время волосы Неро, – однако я рад, так как тебе не нужно от меня ни того, ни другого. При всей своей драчливости, ты остаешься таким миролюбивым. Кроме как к тем демонам; хорошо, что я не они. Да, это хорошо, что я все еще не только демон.
Мужчина, хоть и говорит что-то еще, выглядит ушедшим глубоко в себя – не может не отметить Неро, содрогаясь под его руками. У Неро напрочь сбитое дыхание, мышцы горят от постоянного напряжения, а в животе связывается узел, и чем туже этот комок из внутренностей, тем смазаннее его восприятие, где он и с кем. Он будто оказался под запотевшим стеклом, и через него за милю доносится льющийся песней голос Вергилия, а также поджигающее дыхание Данте. Но слепым, потерянным Неро себя отнюдь не чувствует. Сомкнув веки, он знает, что, вновь открыв глаза, не останется наедине с расколотым сновидением о счастье.
Он не утверждает, что это – то единение, которого он жаждал, он оно по-своему прекрасно. Происходящее здесь, в небольшой спальне агентства по охоте на демонов, приносит удовольствие не потому, что является запретным или греховным, или в нем участвуют потаенные уголки человеческих тел, в особенности их, к ласкам не привычные, – разве что потаенные уголки души. И дело даже не в наконец озвученных чувствах, выраженных по-разному и в разное время, сливающихся в бурное течение. Но Неро так хочется отдаться этой реке, и самое приятное состоит в том, что его никто не останавливает, а в конце не повстречается железная плотина. Его голос, сильный и свободный, покидает покрасневшие губы неосторожными, во многом неприличными звуками.
Когда Данте рывком подтягивает к себе юношу так, что его расставленные ноги ложатся тому на плечи, Неро вскрикивает – каким-то образом орудующий в нем язык протягивается еще дальше, – и сжимает серебристые пряди дяди между пальцев, дергает сильно, но не замечает этого, как и Данте. Неро бьет ногами по его спине и вертит тазом, взамен ему сжимают бедра до красочных синяков – равноценный обмен, от которого сносит крышу. Парень слышит себя со стороны: все эти протяжные крики с мольбами не смущают его. Может, потом, когда он будет вспоминать, краска зальет его до корней волос, сейчас он ни за что не смолкнет.
– Данте, Данте, будь сдержаннее, – Вергилий незаметно оказывается над ними, рассеянный свет играет на белых прядях, погружая лицо в теплую тень, – мы все еще разговариваем, не так ли, Неро?
Возможно, Неро что-то отвечает ему, но вряд ли в рваной фразе Вергилий разбирает больше своего неоднократно повторенного имени. Тем не менее, он доволен ее звучанием и не прочь услышать снова. Данте ловит отблеск глаз брата и с хлюпающим звуком вытаскивает язык.
– Малыш, сделаешь для меня кое-что? – у него выходит лишь прохрипеть свой вопрос, он быстро разминает затекшую челюсть. Самое время попробовать немного другое. – Перевернись на живот. Да, и руки сюда. Держи, не отпускай.
По просьбе Данте Неро с замедленными движениями укладывается на живот, пронзаемый вспышкой боли от сведенных мышц; у него отдышка, как после продолжительного бега, никак не получается отдышаться, учитывая, что он задерживает дыхание через пару секунд после вдоха-выдоха. Его пальцы теперь сжимают ягодицы, стягивая кожу и раскрывая смазанный проход – «Вот так, малыш, вот так». Щекой он прижимается к скомканной простыне и из такого неудобного положения пытается взглянуть на отца. Сладостное волнение пронизывает Неро до кончиков волос. Ожидание он переносит тяжело, начинает казаться, что Данте намеренно продлевает нехитрую подготовку его с ним “первого раза”. Мимолетная усмешка трогает губы – “первый раз” звучит забавно, немного по-детски, но вместе с тем до дрожи желанно.
Стоит Неро открыть рот, чтобы полудемон перестал тянуть, как скопленный кислород едва не прорывает его легкие: он задыхается и не может выдать не звука, только шире и шире распахивать глаза. Это не то, чего он ожидал. Это странно, поразительно и лихорадочно приятно. Что-то шершавое, длинное и склизкое извивается в нем, чуть ли не сворачивается кольцом, с непонятной жесткостью проезжается по каждому доступному сантиметру. Ногти Неро впиваются в мягкую кожу: он глотками впускает воздух и ищет ответа в Вергилии. Но мужчина смотрит на него в прежнем умиротворении и перебирает волосы.
Через силу Неро отгибается назад, опираясь на ослабевшую руку, и издает неопределенное восклицание от увиденного. Одеревеневшая чешуя струится по рогам и ниже, причудливыми узорами завиваясь на шее и груди, скрытой нетолстыми пластинами, плечи и локти покрывают камнеподобные наросты. Горящие огнем радужки красными всполохами подсвечивают сохранившее человеческий облик лицо, на котором веселая похоть пылает ярче глаз. Между зубов извивается потемневший язык, и Неро в мельчайших подробностях видит, как твердые отростки, на мгновение загибаясь, исчезают в его нутре, царапнув по колечку мышц.
Согнутый локоть соскальзывает, отчего Неро плюхается обратно на грудь, наконец забывшись в долгом и звенящем, как стекло, стоне. Он вслепую шарит по кровати и, найдя отцовскую руку, сжимает ее до побеления – прямо сейчас Неро необходимо уцепиться хоть за что-нибудь, что позволило бы ему удержать связь с реальностью. Его аккуратно обхватывают в ответ.
