Окончания фразы не прозвучало, и Неро нетерпеливо вошкается под замершим Данте.

– Ты же сказал, что не будешь медлить. Что еще? Куда ты смот…

Их взгляды с одинаковым выражением покрывают гладкую поверхность ванны с капельками у слива. Идеально чистую ванну, которая, по словам Вергилия, была вымазана в крови Неро. И либо он преувеличил или соврал о масштабах загрязнения, что никак не вяжется с его природой, либо…

– У тебя водятся домовые? – Неро было бы смешно, будь он наблюдателем из зрительного зала, но, увы.

– У меня дома водятся разные демоны, и ни один из них не похож на домового. Интересно, с какой вероятностью ванна могла сама очиститься?

– Ты хотел сказать, с какой вероятностью Вергилий очистил ее от моей крови?

Они еще немного тупо смотрят на едва не сияющую белизной эмаль, после чего Неро дергается в сторону.

– Слезь с меня. Я хочу переодеться.

Выбравшись из сорванной шторы, Данте встает на мягкий коврик и задумчиво наблюдает за тем, как Неро стаскивает промокшую кофту и надевает найденную футболку, на этот раз принадлежащую ему.

– Ты же хотел помыться.

– Потом. Сначала кофе, – по сравнению с прошедшим исступлением, Неро выглядит печальным. Но он, как и Данте, находится в замешательстве и решает отложить “расследование” до поры до времени.

Короткий обход показывает, что в “Devil May Cry” они одни. Заходя в кухню, Неро почти ожидает увидеть треснутый стол целым, но он так и стоял кривым и покалеченным. Зато невымытой посуды в раковине не осталось.

– Знаешь, а может и вправду домовые. Столько лет жил здесь и не знал о них.

– Кофе.

– Да помню я, помню.

Неро садится на тот же стул, с которого наблюдал утреннюю… неприятную ситуацию. Отчего-то у него даже мысленно не выходит назвать ее ссорой; он усмехается про себя и думает, что самой обиженной стороной был Данте. Охотник шуршит и гремит за приготовлением напитка, насвистывает и пританцовывет, а Неро ведет пальцем по образовавшейся трещине. Тем не менее, стол вызывает в нем отторжение, смотрится кляксой на выстиранном платке, дисгармонией в мелодии, просто напоминанием о вспышке эмоций к отцу, которую он предпочел бы забыть. Щепка впивается в палец, и он морщится, окончательно отсаживаясь подальше.

– Что ты поешь? – настроение ленивое, на грани умиротворенности, но энергия не под стать вечеру в Неро никуда не делась, растекалась по мышцам, требовала высвобождения, так что он стал притоптывать в ритм мычания Данте.

– Не знаю. Услышал, пока рассекал город в поисках тебя. Теперь будет ассоциироваться с этим днем до конца моего века, – пар от кипятка обжигает пальцы Данте, он цыкает, но заливает кружку полностью.

– Сегодня не произошло ничего особенного, чтобы так долго помнить об этом, – фыркая, отвечает Неро.

– Сегодня много чего произошло, может, не эпичного или запоминающегося, но особенного для меня, – полудемон разворачивается с дымящейся кружкой и ставит ее на стол. – Твой кофе, малыш.

Темная капля стекает по боку керамики и заполняет узкую выемку на столе. Неро спешит скорее взять напиток и с цыканьем, совсем как у Данте, отставляет его, когда горячая ручка соприкасается с пальцами.

– Горячо…

– Меня радует, что ты снова замечаешь жар и, надеюсь, не станешь не глядя вливать кипяток себе в желудок.

Неро с удивлением смотрит на дядю, но тот отмахивается.

– Как ты себя чувствуешь?

Настает очередь Данте выглядеть озадаченным. Он опирается о край скрипящего стола, и этот звук бьет по ушам Неро.

– Странный вопрос, задавать который больше подходит мне тебе. Ты спрашиваешь о моих чувствах, помимо…

– Помимо твоего любования мной, да.

Данте сконфуживается от властности его фразы, словно он подписал договор о добровольном рабстве и не помнил этого. Неро крутит чашку, стараясь больше не обжигаться, и ждет ответа.

– Я все еще зол на своего обмудка-братца, что бы я там не говорил о том, какой он ласковый и добрый в глубине души. И, посмотри-ка, его здесь даже нет, чтобы я мог плюнуть в это самодовольное лицо.

Неро тихо смеется и пробует глотнуть напиток. Что-то не так, но он не осознает, что именно. Данте, прищурившись, со скрытым весельем наблюдает за его попытками.

– Я так и думал, – признается Неро, – но ты же не будешь вытрясать из Вергилия извинения за какие-то слова?

– За “какие-то слова” для себя – нет, но если он не прогнется под моими осуждающими взглядами, я самостоятельно заставлю его раскаяться во всех грехах перед тобой, совершенных и задуманных, – его лицо темнеет на неуловимый миг, – я сделаю это.

На прозвучавшую угрозу парень реагирует громким и бесполезным прихлебыванием. Все-таки слишком горячо; он отодвигает кружку от себя так, чтобы разогретый бок прислонился к согнутому локтю Данте. Тот шипит и обиженно одергивает руку.

– Ты знаешь, что этого не будет. С ним не работает принуждение. Не усердствуй в роли заботливого родственника-ухажера.

– “Родственник-ухажер” звучит ужасно неправильно.

– Но правдиво.

– Но правдиво.

– Перестань повторять мои слова. Ты ничего не будешь делать, Данте, – Неро надавливает на его имя, будто дергает за поводок. Челюсти сводит от подступающего раздражения, и от этого он злится еще сильнее.

Данте перемещается к нему, облокачиваясь о стол – раздражающе скрипящий стол, чтоб его, – но не нависает.

– Возможно, я чего-то не понимаю, но не мне разорвали брюхо, так почему я единственный, кого это волнует?

– Не знаю, Данте, – он старается, правда старается утихомирить яд, но у него не выходит, – почему это тебя так волнует, хотя не должно? Не произошло. Ничего. Такого. Так почему ты, нахрен, волнуешься?

Взгляд снова падает на россыпь зигзагов, покрывающих дерево неприглядными узорами.

Вздох.

– Ладно, я понимаю, почему. Прости. Пойдем к тебе? Мне надоело тут сидеть.

Данте поджимает губы на просящие глаза и сдается.

– А ты ничего не забыл? – когда Неро сворачивает из кухни с захваченной кружкой, Данте окликает его, ухмыляясь. Парень оборачивается и осматривается.

– Твои сливки, – он трясет картонной коробочкой, – не очень, наверное, пить горький кофе без подслащения?

Неро хватает сливки и с топотом уходит вглубь дома. Он пытался показать, что отлично себя чувствует и что Данте надо успокоиться, а сам настолько очевидно был не в себе, не заметив невыносимой для него горечи напитка. А Данте смотрел и посмеивался, да еще опять так просто вывел его на чистую воду своей игрой. Их с Вергилием спальню, в которую вела приотворенная дверь, Неро проходит без промедления, догадываясь, что приметит заправленную чистую постель и наведенный порядок.

– Если тебя интересует, был ли я откровенен в своих обещаниях о Джиле, то да, в некоторой мере, – Данте подбирается к нему вплотную и как бы невзначай роняет фразу, разоблачающую мысли Неро. Парень с силой большей, чем требуется, пинком открывает дверь и входит в куда менее просторную комнату дяди, к тому же заваленную всевозможным барахлом. – Драться и плеваться я, разумеется, не стану, но тебе не стоит делать вид, что все нормально. Поговори с ним. Глядишь, и этот упрямец вдавит из себя скромное “извини, сынок, я случайно”. В идеале было бы без “случайно”.

– На что мне его извинения? Он оторвал мне руку и не подумал извиниться, а я не просил, – бурчит Неро, продолжая сердиться, уже не разбирая, на что или кого, и плюхается на раскладную кровать. Злополучные сливки смешиваются с почти черной жидкостью, придавая ей нежный бежевый цвет.

– Ну да, ты просто хотел убить его, – Данте хмыкает и вздергивает брови. Складывает руки на груди, облокачивается о косяк. Весь его вид показывает, что он готов поиграть в слова, в свою любимейшую игру, и выиграть эту партию без труда, однако, вместо подколки, он добавляет с неясной грустью:

– Что ты, что он… вы относитесь к извинениям и благодарностям легкомысленно, считаете их ничего не значащим набором звуков. Разве я не прав, Неро?