Да тут еще свалилось на семью Прова другое несчастье – заболела единственная дочурка, пышечка и хохотушка – Ульянка. Заболела хворью дурной, никогда доселе в деревне невиданной: вставала девочка по ночам и бродила спящая по горнице, иногда бормоча или напевая что-то вполголоса, будто разговаривала с кем-то незримым. И в таком трансе могла она выйти в сени, во двор, и за околицу и уйти далеко из деревни. Иногда она возвращалась домой сама, но бывало, что ее находили неподалеку от дома, спящую на холодной земле уже обычным сном. Родители Ульки пытались караулить дочку, но стоило ее разбудить во время такого хождения во сне, как она пугалась и начинала биться в припадке, точно местная юродивая Глашка. Поэтому хату стали запирать на еще один тяжелый засов.

Девятый день после смерти Касьяна еще не наступил, а деревенские и хуторяне не досчитались еще троих… Мужики, посовещавшись, собрались на кладбище – упокоить, наконец, проклятого еретика. В том, что усопшие стали его жертвами, уже никто не сомневался…

Больше Вареньке разузнать ничего не довелось, так как позади нее послышались шаркающие шаги и деликатное кряхтение. Варвара обернулась, отпрыгнула от двери и присела на лавочку, заболтав ножками и устремив невинный взгляд в красный угол, в котором вопреки традиции висели какие-то необходимые в хозяйстве грязные тряпицы. Но старика обмануть было не легко. Дед посмотрел на девочку нарочито сурово и спросил:

– Ссорятся?

Варенька обрадовалась, что ругать ее не собираются, и про “подслушивать не хорошо” не напоминают.

– Откуда ты знаешь? – удивленно спросила она.

– Да, слух хороший. Не смотри, что я старый… Я все вижу и слышу, что вокруг твориться. Отчего ссорятся-то?

– Уезжать хотят, – вздохнула Варя.

За всю неделю дед ни разу с ней не заговорил, полностью игнорируя ее существование. Почему-то девчушке показалось, что он сейчас скажет: “пущай едут”. Но дед смолчал, только задумчиво пожевал губами… “Одиноко ему, небось”, – подумала Варя: “Только вида не подает… потому что гордый”. Ей даже стало жалко старика, которого она раньше слегка побаивалась.

Дед как-то странно взглянул на девчушку из-под кустистых бровей, словно мысли прочел:

– Жалеешь? – спросил колдун и, не дожидаясь Варькиных лживых отпирательств, кивнул сам себе в ответ, – Жалеешь… А сама-то хочешь ехать?

– Нет, дедушка, – вдохнула Варенька.

– Вот оно как? – изумился старик, – Отчего же?

– А… В городе все надоело, – отмахнулась девочка, – Здесь здорово! Озеро синее-синее и трава шелковая… А птицы как поют! И сверчок за печкой, и кузнечики в поле… А у нас только тараканы по кухне бегают противные. Я цыплят кормить люблю – никогда раньше живого птенчика не видела… У коровы глаза такие грустные… И собака… А у меня собаки нет – родители говорят, со щенком мороки много… И дядя Кузьма меня на лошади обещал покатать и на рыбалку сводить…

– А друзья-то у тебя здесь есть? – перебил ее дед.

– Не-а....– безразлично ответила Варя.

– Что ж ты ни с кем из деревенских не сдружилась? – улыбнулся старик, и его лицо будто просветлело на миг.

– Да ну их, – надменно заявила Варенька, – Они меня дразнят, и про тебя страсти рассказывают…

– А ты веришь? – так строго спросил колдун, что девочка и не подумала соврать.

– Верю…– потупилась она, ожидая, что старик рассмеется, да укорит ее за глупость.

– Ну, и правильно, – сурово сказал дед и, кряхтя, опираясь на суковатую палку, пошел вон из горницы, – Пойдем, дитятко, что ли… Посидишь со стариком на завалинке, поговорим по душам… Меня нынче только солнышко теплое и радует.

Варя сбежала вприпрыжку с крыльца и, дождавшись, когда старик усядется, разложив костлявые ноги так, чтобы нигде не болело, пристроилась рядом.

Вот опять, едва смежило ресницы сладкой дремой, Ульку опутал прежний навязчивый сон. Дедушка, которого Улька во сне считала умершим, но ничего странного в его приходе почему-то не видела, уже не просил внучку отворить дверь, впустить, пригласить в дом. Он звал девочку за собой. И что-то настойчиво ей предлагал. Нечто такое, что принять девочке очень хотелось, и в тоже время было боязно.

Сегодня дедушка был особенно назойлив:

– Пойдем, Уленька, со мной. Пойдем, девонька, – больше ведь не приду, не увидишь меня больше… Попрощаться хочу…

– Не могу я, дедушка. Мама выходить за ворота не велит, – шептала девочка. Страшно не выйти к деду – страшно не увидеть его больше, не услышать его ласкового голоса. А выйти из дома еще страшнее. Спит давно, умаявшись за день, маменька. Разве что ангел-хранитель из последних сил цепляется за свою подопечную.

– Выйди, внученька… Прими мой подарок последний. Не дали нам по-людски проститься. Хоть сейчас подойди, прими мое благословение…

Почти против воли босые ноги опустились на пол, легко на цыпочках, чтобы не разбудить домашних, Улька прокралась к двери – новый надежный запор поддался на удивления легко. Вышла малышка в сени, а потом и во двор, не замечая ни ветра, ни заморозка, ни острых сучков и камешков под ногами. Деда во дворе не было… На кладбище дед. Где же ему еще быть, как ни на кладбище…

Улька знала это, но в то же время и признавать не хотела. Дедушкин голос звучал все громче, все веселее и непринужденнее. Он как обычно рассказывал ненаглядной внученьке сказку. Про двух влюбленных, разлученных злым волшебником. Прекрасную принцессу и ее придворного егеря. Заколдованная девица погружалась с первыми петухами в сон и спала крепко до самой полуночи. Но в полночь охотник по воле чернокнижника превращался в волка и убегал в лес…

Чудная сказка, и жизнь в ней описана чудная, красивая, не похожая на обычную людскую долю. Али и вправду принцы да принцессы все такие? Имена у них красивые, заморские, да и живут славно, несмотря даже на все свои проклятия страшные… Уж Улька-то бы на месте этой принцессы нашла бы как милому знак дать. На каждое злое колдовство свое есть, доброе… Всегда, да не всегда… По иному в дедушкиных сказках. Есть ли в них конец, к добру ли он или к худу – не сразу поймешь… Чем теперь кончится? Только деду ведомо.

Улька добралась до свежего могильного холмика и присела на подернутую инеем траву. Дед стоял прямо, без своей обычной клюки, прислонившись спиной к кривой осине со сломанной верхушкой.

– Что дальше дедушка?

– Тяжело было их проклятие. И вместе они были и не вместе, и каждый терзался собственными муками, забывая о страданиях другого. День-деньской проводил охотник подле ложа принцессы, уходя только за несколько минут до полуночи… И всю ночь принцесса сидела у окна с надеждой глядя на освещенную луной дорогу – не примчится ли к ней любимый… Подойди ближе, деточка… Тяжело голос напрягать.

Завороженная Улька подошла к деду:

– А чем сказка-то закончилась?

Дед недобро усмехнулся в длинную сивую бороду:

– Однажды то ли принцесса проснулась чуть раньше, то ли охотник немного замешкался с прощальным поцелуем…

Продолжения Ульке не потребовалось, она зябко передернула плечами и попыталась стряхнуть наваждение, навеянное дедушкиными сказками… Внезапно девочка явственно ощутила, что дед Касьян уже больше недели, как покойник… А вместе с захлестнувшей ее волной ужаса, пришло невыносимое желание проснуться… Дед должен уйти, он просто не может, не должен находится здесь, среди живых… И тем не менее он стоял в паре шагов от девочки и исчезать не собирался. И выглядел даже лучше, чем за несколько дней до смерти. Лицо старика исказила неожиданная мука. Казалось девочке, что борется дед с какими-то остатками себя прежнего.

– Все. Прости. Не буду искушать. К тебе не приду больше. Да и другим не долго терпеть осталось. Прощай внученька. Ухожу, – старик с тяжким вздохом отвернулся от Ульки, сгорбился и зашаркал в сторону леса.