Почему-то Костику показалось, что их приезду дядя не рад… ох, как не рад.
Улька. 1888 г.
Проснулась девочка не столько от бьющего в глаза солнечного света, сколь от непонятного шума, суеты в горнице. Не плакала – кричала в голос, билась, в объятиях мужа добрая соседка, рвалась к маленькой плетеной люльке…
Молодуха проснулась почти в полдень, первой… Увидела сонное царство в горнице – и удивилась… И самое странное – все еще спал ее крикливый младенец, который обычно за ночь требовал грудь раза три-четыре… Заглянула Галина в люльку и окаменела… А потом вырвался страшный, леденящий душу вопль – пухлое личико младенчика посинело, но было ангельски спокойным, неискаженным страданием. Тянулись верх маленькие ручки, то ли к мамке, то ли к висящим над колыбелью самодельным погремушкам. Мертвый младенчик счастливо улыбался. Только вот не шевелился и не пищал, и на тоненькой шейке, запеклось несколько рубиновых капелек крови.
И только от криков Галины проснулись все прочие домочадцы и гости, протирая опухшие, словно после похмелья глаза.
Улька с трудом подняла налитую свинцовой тяжестью голову и сморщилась от боли – ноги и руки затекли так, словно за всю ночь девочка так и не сменила случайной неудобной позы. Вспомнился странный ночной сон, в котором приходил умерший дедушка. Впрочем, самого деда в этом сне девочка как раз и не помнила, только его голос умоляющий, зовущий…
"И хорошо, что не видела», – подумала Ульяна, – "Не дай бог, еще раз увидеть такое!" Сколько раз она корила себя, что не сдержала любопытства и прокралась в дом, повидать деда в последний раз… Лучше бы он остался в памяти таким, каким был при жизни: с хитрым прищуром изжелта-карих глаз, с лукавой улыбкой прячущейся где-то между густых сивых усов и длинной бородой, высокий, ничуть не сгорбленный старостью с немного прихрамывающей, но твердой походкой. Но во сне она не осознавала, что дед уже умер, ей казалось, что он просто ненадолго приболел, и будто родственники увели детей из дома, дабы не беспокоили они старика своими шумными играми…
Пред глазами Ульки стояло перекошенное и почерневшее лицо деда, так страшно подурневшее в смерти. На месте тонких черт лица, не искаженных мелкими морщинками – обтянутый кожей череп, сведенное судорогой окоченевшее тело, выгнутое, скрюченное. И пристально взглянувшие на нее мертвые глаза. Смотрящие так, словно под тленной оболочкой заключен живой страждущий дух, который из всей любопытствующей толпы хотел выхватить именно ее и запомнить. Запомнить навечно…
Наследники. 2000г.
Когда жигуль с помощью трактора вызволили из коварной западни в виде заполненной грязью ямы, и семейство Кости благополучно доставили в Пуньки, уже начало темнеть. Гости собрались в избе Кузьмы отметить приезд, да поговорить по душам. Все-таки как-никак родственники…
Как оказалось, только одного Костю угораздило привезти с собой семью. Оба старших брата сорвались по телеграмме с работы, а вот младшему пришлось перепланировать долгожданный отпуск. Самым обидным было то, что, похоже, приехали братья напрасно – дед помирать не собирался и чувствовал себя вполне сносно для своего векового возраста. Кузьма и не думал слать телеграмм – по всей видимости, постарались другие благожелатели.
Костик мучительно отслеживал смену выражений на лице жены. Его Светик ему ни за что не простит испорченный отпуск, и сданные билеты в Сочи… Пожалуй, из всего этого несуразного путешествия одному человечку все-таки выпала радость – девятилетняя Варенька, никогда в деревне не бывавшая, с восхищением носилась по двору, распугивая домашнюю живность. Она успела перетискать и пятнистого поросенка, и лохматую тихую дворняжку, и парочку млеющих на печи котов. Досталось и деловитым пеструшкам и озабоченной своим потомством гусыне. Даже поглощенный собой индюк торопливо ретировался в свой загон, увидев в руках рыжеволосой девчушки трофей из хвоста кочета Петьки.
– Зря вы приехали, – наконец, высказал Кузьма то, что давно вертелось у него на языке, – Старик, конечно, плох… Но о нем есть кому позаботиться…
Прозвучало это так: “ваша забота всем только навредит”.
– Почему вы тогда не взяли деда к себе в дом? – возмутилась Света, – Оставили пожилого человека одного на хуторе. Там же ни света, ни телефона… Никаких удобств. Воды некому подать.
– Да не пойдет колдун из своего дому никуда – сухо сказал Кузьма, всем своим видом показывая, что городские тут ни ничего не поймут, и добавил, – К нему все же заходят…
– “Заходят” – фыркнула Света, – Я свою мать давно из деревни перевезла, а ей, поди, не сто лет с гаком.
– Да, и тоже еще та ведьма, – хихикнул Костик.
Но почему-то его веселья никто не разделил: жена дяди – Тамара взглянула на племянника осуждающе, братья передернули плечами, а Светик надулась.
– Вообще-то, мы у него теперь по очереди дежурим, – прояснил обстановку раскрасневшийся от выпитого самогона Валентин, – Только…
– Только, долго так продолжаться не может, – закончил за него Олег, – У нас тоже дела стоят. В телеграмме чуть ли не на похороны звали. А дед ничего себе… еще поживет…
– В таком возрасте, состояние может быть обманчивым, – Валька прятал глаза, – Неизвестно, сколько он протянет. Старика надо в семью, хоть и упрямится он… Ничего всем скопом уломаем…
Кузьма скрестил руки на груди и презрительно посмотрел на племянников. Скрытый упрек в их словах он проигнорировал.
– Я его домой не возьму. Даже если он сам попросит, – отрезал дядя.
Олег поперхнулся чаем и в растерянности пересадил очки с кончика носа обратно на переносицу.
– Он же твой отец, – выдавил старший племяш и закашлялся.
– Не понимаю я тебя, дядя, – сказал Валентин. Слово “дядя” у него получило слегка презрительный оттенок, – Детей у тебя нет, дом просторный. Вот бы и присмотрел за стариком. Мы могли бы заплатить за содержание… Ты ж образованный человек, агроном… Неужели всерьез веришь во всю эту чертовщину?
– Да не в деньгах дело! – вспылил Кузьма, – Понаехали тут, умники. Хотите забирать деда – забирайте. Посмотрим, как у вас это получится. А я в его дом ни ногой. Мне его “наследства” не надо.
– Чего-то я вас братцы не пойму…– начал было Костя, – Что у Кузьмы за зуб на деда? Разве ж можно на старика обижаться. У него уже это… маразм… на почве старости.
– Это у тебя скоро будет маразм… на почве алкоголизма, – отобрал у Костика стакан Олег, – А у деда маразма нет. Дед получше тебя соображает.
– А Кузьма его боится, – развеселился вдруг Валентин, – Боится-боится. Он думает, что старик ему своих чертей-подручных передаст… или как там их… В наследство! Во! Слышь, Кузьма, я там уже три ночи ночевал, и никаких чертей… Слышь, агроном, нет чертей у деда. Кошка есть черная… пакостная, ужи какие-то ползают, ежики по ночам топают – а чертей-то и нет!
Агроном скривился, но возражать подвыпившему племяннику не стал.
– Лично мне брать деда некуда, – сообщил Валька родственникам, – Мы и так впятером в двух комнатах теснимся…
– А я один живу, – заметил Олег, – Не помню, говорил ли, разъехались мы с женой… Так что в коммуналку старика… сами понимаете… Целый день на работе… Сиделку, что ли нанимать?
– По всему видать, дед к нам поедет…– уныло встряла в разговор долго молчавшая Света.
– Да не расстраивайся, Светик, – утешил ее Олег, – Кузьма только что говорил: не поедет дед! Не силой же его тащить? Тем более, раз он это… в здравом уме и твердой памяти…
Олег махнул рукой и стал собираться на хутор. Уходил он неохотно – сразу видно было, показной удали Вальки он не разделял.
Тамара озаботилась, куда бы уложить спать гостей, а Кузьма вышел во двор. Воспользовавшись отсутствием хозяев, Костя толкнул Вальку в бок и спросил:
