-Хороших хореографов пруд пруди, как-нибудь разберёшься, - шипит Даня.

А я сейчас не понимаю, как до него докричаться, как показать то, что на самом деле во мне, и не испугать его. Я не умею говорить о страхе и признаваться в нем, поэтому продолжаю кричать. Потому что с каждым криком воздух проникает в легкие и я могу дышать, ведь если я буду говорить тихо, то просто упаду.

-Ты идиот, Глейхенгауз! Глупый, эгоистичный мальчишка! – я кричу эти слова, понимая, что уже говорила их тогда, когда думала, что он упал с моста. - Невыносимый ребёнок!

Но Даня тоже не молчит. Он смотрит на меня и кричит в ответ. И это до чертиков меня пугает. Даня кричит, а я никогда не слышала его крик, потому что Даня—самый спокойный человек, которого я знаю.

-Да, я такой! Я идиот и эгоистичный мальчишка, представляешь? И мне плевать, сдохну я под колёсами машины или поезда, потому что ты уже меня убила.

И в этот момент я чувствую, что сама умираю. Потому что весь день я ходила в тумане, боясь за Даню и не зная, как удержать его живым. Несколько месяцев я думала, что спасаю его от себя, чтобы он остался жив…но оказалось, что это убивало его. Мои действия привели его на рельсы в поисках адреналина. И это я его чуть не убила, а не поезд. Это я уже в который раз сама скидываю близкого для меня человека на рельсы.

Кто же я тогда? Что со мной не так?

-Подумай о маме,— тихо говорю я, но понимаю, что еще немного и не выдержу.

Я смотрю Дане в глаза и очень хочу, чтобы все прекратилось. Мне нужно наконец дышать нормально и не чувствовать, как нервы натягиваются внутри и готовы лопнуть. Мне просто нужен кислород и покой.

-Не тебе указывать мне, что делать! –зло кричит Даня и мне кажется, что я совсем теряю его.

Но я тоже кричу ему в ответ. Я никогда так не боялась сдвинуться с места, пока не поняла, что больше во мне не осталось разумных доводов.

-Прекрати вести себя, как обиженный ребёнок! Да, я больше не сплю с тобой! Да, я так решила! Смирись с этим. А если не можешь - катись отсюда! Я не кидаюсь под поезд из-за того, что ты трахаешь своих девиц. И имею право спать с тем, с кем хочу.

Я выкрикиваю эти все слова, понимая, как же устала. А еще то, что я не могу терять Даню из своей жизни, но больше не в силах смотреть, как он будет себя убивать. Теперь я знаю. И черт побери, готова сидеть у того моста целыми вечерами, чтобы не дать ему себя убить.

-Я никуда не уйду, - вдруг неожиданно говорит Даня. - Хочешь знать, что я думаю? В тебе нет почти ничего человеческого. А то, что было, способен был разглядеть только я. И я не уйду, чтобы быть примером того, как ты уничтожаешь тех, кто тебя любит.

И от этих слов мне больно. Я уничтожаю тех, кто меня любит? И мне кажется, что Даня прав, но…

-Ты слишком много на себя берёшь, - перебиваю я его, потому что эта боль нарастает и убивает уже меня.

А еще с этой болью снова приходит страх. Я не хочу, чтобы Даня умирал. Я не хочу его убивать. Я не хочу, чтобы он исчезал из моей жизни. Я не хочу, чтобы он меня ненавидел.

-Пусть так, - кричит Даня. - Ты - чудовище, Этери. И ты меня убиваешь. Но я все равно люблю тебя.

И когда он произносит эти слова, я не в силах больше продолжать.

Я убиваю Даню.

Я—чудовище.

Но он меня любит.

Вопреки всему Даня любит чудовище.

Но почему?

Разве я достойна этой его любви? Разве я вообще достойна того, чтобы меня хоть кто-то любил?

Я хочу задать все эти вопросы Дане, но он выбегает из кабинета, хлопая дверью. Он уходит, а я остаюсь. И чудовище внутри меня остается. Оно выжигает весь воздух в легких и стучит в висках. Даня все еще меня любит. Но я его убила. Эти мысли ходят по кругу, пока не прорываются слезами. И я плачу, потому что больше уже ни в чем не уверена, потому что я действительно чудовище, но ничего не могу с собой сделать.

А еще я понимаю, что Даня не вернется. Он до сих пор думает, что я сплю с Эдом, и бросила его ради секса. И я никогда не смогу доказать Дане обратное. Поэтому я плачу. Ведь слезы для меня—тот самый способ доказать себе, что я жива. Потому что мертвые не плачут. Мертвые не умеют ни плакать, ни любить.

Я сижу неподвижно довольно долго, пока не приходит Эд. Он ни о чем не спрашивает, а потом накидывает на плечи пальто.

—Я отвезу тебя домой, Этери.—спокойно говорит он.

Я же обновляю макияж и выпрямляю спину. Эд ждет, а потом вдруг произносит:

—Я думал, что ты делаешь хуже своему хореографу, но, похоже, он тоже делает тебе плохо, если после разговора с ним ты не можешь дышать. Но вдохнуть нужно, Этери, а потом идти дальше.

И я вдыхаю, а после выхожу из кабинета. Эд собирается везти меня домой, а я в первый раз чувствую к нему даже что-то типа признательности, потому что он не задает вопросов, а молча ведет меня к машине.

И когда я уже почти сажусь в нее, то вижу Даню. Он не ушел на свой перрон, а ждет нас, словно понял что-то важное. Я внутренне съеживаюсь, потому что мне кажется, что сейчас Даня скажет:

—Я понял, что не могу работать с чудовищем и любить его. И поэтому ухожу.

Он скажет так, а потом уже я умру. Даже без поезда и рельсов. У меня просто остановится сердце.

Но Даня говорит совсем другое:

-Эд, мы с Этери не договорили, — он впервые за все время берет меня за руку. - Поэтому я забираю её. Если ты, конечно, не против.

И в этот момент я чувствую его пальцы у себя на ладони. Родные, теплые, живые. Даня держит меня за запястье властно и уверенно, ведет в машину и просто закрывает дверь. А мое сердце наконец начинает снова биться. И я дышу.

Я не могу понять, что мы делаем, но это ощущение, что Даня приходит и забирает меня от Эда, делает меня счастливой. Словно меня наконец отвоевали и вернут туда, где мое место. Словно я снова окажусь там, где нужно. И я не хочу думать о том, что будет дальше. Сейчас безумно хочу сидеть в даниной машине и ехать куда угодно, лишь бы он вез меня. Сегодня я хочу быть его целиком, без ограничений и предрассудков. Я просто хочу быть его.

И Даня молча везет меня к дому, уверенно крутит руль, а я украдкой смотрю на него и боюсь прикоснуться. Когда мы оказываемся у подъезда, Даня наконец спрашивает:

— Что между нами?

—Я не знаю…—отвечаю я и тут же боюсь.

Но Даню этот ответ устраивает. Потому что я не вру. Я действительно не знаю, но очень хочу разобраться.

—В бардачке твои медведи,—говорит Даня, а я чувствую, как сердце стучит еще громче.

Мои медведи. С колой. Мои.

Мы прощаемся, желаем друг другу спокойной ночи и расходимся. Я сжимаю в руке этих желатиновых медведей, как самое главное сокровище, и иду домой.

А потом смотрю в окно из темной комнаты, зажигая свет в зале. Я смотрю на данину машину, пока он не трогается с места. А на телефоне сообщение. Мне кажется, их не было целую вечность.

«Прости, что кричал на тебя».

Я открываю пачку медведей и наконец понимаю, что могу их есть.

«Прости, что ударила тебя».

Мы не говорим самые важные “прости” друг другу, но оба понимаем, что первые шаги сделаны…а потом мы, может, как-нибудь разберемся?

Я выуживаю из кармана монетку и подкидываю ее с вопросом:

—Простит ли меня Даня когда-нибудь?

Орел.

Я думаю пару секунд и снова задаю вопрос:

—Прощу ли я сама себя?

Монетка крутиться в воздухе и падает на ладонь.

***

А потом мы едем в Пермь. И это уже действительно снова мы. Еще несмелые, учащиеся снова доверять друг другу, но «мы». Вот только, несмотря на заверение организаторов, что «Впермитепло», мне ужасно холодно.

Я рефлекторно касаюсь Дани, а он укутывает меня в кофты и перчатки. Дудаков смотрит на нас как на сумасшедших детей, но ничего не говорит. Когда Даня греет мне пальцы, кажется, что становится теплее везде—даже в сердце.

Я пью кофе с корицей и заедаю их медведями с колой, а потом, в один из дней, вдруг рефлекторно отпиваю из даниного стаканчика, понимая, что это самый вкусный кофе с мире. И в тот момент я пугаюсь, что он что-то скажет, но Даня молчит. Он спокойно допивает мой кофе, будто ничего не происходит, а мне становится еще теплее.