- Значит, Россия идет по неправильному пути?

- Ну, я бы не стал заявлять столь пессимистично. Россия просто еще не готова, но я верю, что придет и ее время.

“Вот с этим можно согласиться, - подумал Ермолаев. - Придет и ее время”.

- Россия станет на западный путь? - спросил он вслух. - Так ведь долго ждать придется… - добавил он вполголоса.

Француз достал бумажный платок.

“Давай, чихай”, - мысленно подзадорил Ермолаев.

Но тот лишь вытер лоб и шею.

- Другого пути нет, - ответил наконец Тураншо. - В противном случае вашу страну ожидают серьезные катаклизмы.

- А может, наоборот. Россия становится на цивилизованный путь и благополучно исчезает с карты мира.

- Вы не правы. Вы, русские, слишком консервативны и боитесь перемен.

- Кто, мы? - искренне удивился Ермолаев.

- Ну да. За последние несколько лет вы чуть-чуть продвинулись вперед, а теперь опять идете назад, к временам Советского Союза.

- Разве?

- Конечно.

- А я и не заметил.

- Это заметно со стороны.

- Ах, да… Большое видится на расстоянии.

- Да. В России не понимают, что такое свобода слова.

- А у вас уволили журналиста Эн-Би-Си.

- Во-первых, это не у нас - для вас что, все едино - Франция и Англия? Во-вторых, он уволен вполне по закону - за антигосударственную точку зрения.

- Руководство Би-Би-Си тоже отправили в отставку… - добавил Ермолаев.

- А у вас уволили журналиста по звонку из Кремля, за то что он сказал правду о Чечне.

- Да никто его не увольнял по звонку, а просто он с начальством повздорил.

- Ну, конечно. Ценю ваш юмор. У нас во Франции такое невозможно.

- Да, во Франции много чего не возможно…

- Во Франции все возможно, даже то, что невозможно. Это страна, первая провозгласившая принципы свободы и демократии. Поэтому у нас всякий может говорить правду.

- Да, провозгласили когда-то, как сейчас помню, - согласился Ермолаев и с печалью в голосе добавил. - Вот только у каждого она своя, эта правда.

- Правда бывает только одна, в противном случае это неправда, - возразил француз.

- Логично. А если кто-то попробует запретить говорить правду?

- Это невозможно, закон не позволит.

- Закон запретит?

- Да, - убежденно подтвердил Тураншо, - запретит.

- Закон запретит запретить, понятно, - задумчиво произнес Ермолаев.

- Вы играете словами.

- Ну, почему же? Один человек говорит свою правду, что, мол, сербы защищают в Косово свои святыни, свои исконные земли, а другой возмущается такой позицией и всячески восхваляет отважных албанских партизан, борющихся за свободу, так сказать - и это его правда. Вы дадите возможность обоим высказаться?

- Конечно.

- Так почему же во французских СМИ можно было встретить только вторую, проалбанскую, точку зрения? У первого-то тоже своя правда.

- Нет, у вашего первого - неправда.

- Вы уверены?

- Да. Я там был… - Тураншо осекся, но тут же продолжил. - Я был там в турпоездке и кое-что видел.

Ермолаев был доволен. Многое прояснилось. Он попрощался и закрыл дверь.

Кто такой этот Тураншо, теперь стало очевидно. Один из тех, кто служит Мелеху, таинственному великану, зомбирующему людей. Нет, это не резидент разведки, раз с упрямством барана начал бесхитростную пропаганду, и не журналист - для этого слишком косноязычен, а просто глупый мальчик на побегушках.

Ермолаев вспомнил толпу у посольства в Париже, голосящих хором зрителей в кинотеатре. Толпа, стадо… Почему она так притягивает многих? Неужели это единственный способ избежать чувства одиночества в современном городе? Или скомпенсировать обидное чувство собственной малозначимости…

Да, жить одному трудно. Особенно, если ничего из себя не представляешь. Но это не значит, что надо стать частью стоглавой вши. Партикуляризм коварен, как и его разновидность - религия. Его можно оправдать только если человек стоит на краю, и хочет выжить любой ценой - в группе выживать легче, для этого не надо ни силы, ни ума. Стрелу в связке не сломаешь, и создается иллюзия прочности. Но объединятся в корпорацию, в партию, в стаю по принципу цвета кожи, стиля одежды, языка, чтобы стать сильнее индивидуалов, потеснить их, присвоить что тебе не принадлежит - это подлость. Это болезнь, опасная для общества. А больных животных надо лечить, и если неизлечимо - отстреливать…

- Ба, да это Шапиро! - сердечно поприветствовал приятеля Ермолаев. - Как мир наш тесен…

- Не просто Шапиро, а собственной персоной, - уточнил Шапиро.

- В киношку намылился?

- Почти. К кавалеру-орденоносцу на лягушек зван.

- К Туранше-то, а-а-а, - протянул Ермолаев. - Лягушки - вещь хорошая, но ты там того…

- Чего того?

- Ну он-то, того…

- Чего именно-то?

- Да ведь он, кажись, - решился наконец Ермолаев, - ориентированный, то есть.

- Ух ты, господи, напугал, - проговорил Шапиро с облегчением. - Я уж думал, он - людоед или что-то в этом роде.

- Не исключено, - Ермолаев кивнул и пошел прочь.

Тураншо опять вытер лоб бумажной салфеткой и бросил ее в окно. Наконец он один: “Как они мне надоели. А этот Ермолаев… Симпатичный, но дурак. А приятель у него интересный, тот, с которым я его на улице встретил. Обещал прийти”. Он повертел в руках медаль, швырнул ее на стол и достал из холодильника кока-колу. Уму непостижимо, сколько глупостей пришлось выслушать сегодня во время награждения! “Нерушимая дружба, исторические связи, общие цели”… Когда вручали железку, хотелось плюнуть им всем в физиономии. Каждый желал выпить с ним на брудершафт, хлопали по плечу, лезли обниматься… Марк снял и придирчиво осмотрел свой пиджак: “Слава Богу, ничем не заляпали. Скорее бы в Париж, отдохнуть, пройтись по безукоризненно ровному тротуару, посидеть в кафе, не видеть больше рожи этих дикарей. Устрицы, камамбер, бургундское…” Как он устал от России! Эти грязные подъезды, залитые мочой, эта переполненная помойка во дворе и мухи, которые летят отовсюду. Нет, это не просто империя зла, это еще и империя свиней. Царство злобных и убогих зверюшек…

“Я всегда буду бороться за то, чтоб во всех уголках Земли установился порядок, - думал Марк. - Чтобы люди смогли спокойно работать и отдыхать, с уверенностью в будущем. Чтоб каждый знал, что будет с ним через год или через два, чтобы по выходным всей семьей можно было отправиться за покупками на комфортабельном вместительном автомобиле, а потом разложить покупки по полочкам в шкаф и холодильник, и примерять, и пробовать, и всем радоваться новым вещам. А по вечерам смотреть телевизор. И чтоб летом можно было поехать на море. А когда выйдешь на пенсию - чтоб был свой маленький уютный домик с садом, где можно в тишине пить чай. Ведь это и есть нормальное человеческое счастье, и это нужно защищать от варваров, которые хотят все устроить по-другому”.

Он вышел на балкон. Стоял теплый летний вечер, народ не спеша прогуливался по бульвару. Девушки даже сверху выглядели стройными и изящными. Марк подумал, что это патология. Ну конечно, они изводят себя диетой, чтобы понравиться мужчинам, и не понимают, что это унизительно. “Проститутки, все до единой. Они и одеваются как проститутки, - подумал он. - Да стоит поманить пальцем, как все бросятся толпой за любым иностранцем. Ха-ха-ха…” Он мысленно перенесся в родную Францию. “Милый мой Андре, скоро ли я увижу тебя, - Марк прикрыл глаза, но тут же испуганно их открыл. - А ведь я изменил тебе с Робертом. Ты ведь такой проницательный, все чувствуешь. Но я знаю, ты меня простишь…”

Григорович сидел на чемоданах и был мрачен. И даже огромная бутылка портвейна, приговоренная на двоих, не смогла разогнать его тоску.

- В Иордани искупаюсь, - строил наивные планы Григорович. - В Назарете побываю…

- Вроде тогда, у ларька, про поэта Назаретова вспоминали? - вспомнил Ермолаев.