- Не думаю, что Запад хочет воевать.
- Хочет или не хочет, но он как принц Флоризель: “позавтракаю, но учтите - без удовольствия”, - ответил Ермолаев, - да если бы у нас “тополь” не стоял на боевом дежурстве, давно бы Москву бомбили “точечными ударами”, как Белград. И наши автономии получили бы “независимость”. Вон сколько было стенаний по поводу боснийцев, косовских албанцев. Когда они захотели отделиться от Югославии, Европа сразу же признала их, спровоцировав большую войну. А когда закавказские республики или Приднестровье уже десять лет фактически существуют как независимые государства, та же Европа негодует и называет их сепаратистами, хотя признание их и не привело бы к войне, которая уже прошла - просто “де-факто” привратилось бы в “де-юро”. И референдумы были, и выборы, даже валюта своя. Чем Хорватия и Босния лучше, почему их сразу признали? Не хочется говорить банальности о двойных стандартах, да только давно пора понять, что за “демократия” у них в идеале, у американцев. Этнически близкие боснийцы и сербы расходятся - правильно, а разные по религии и языку абхазцы и грузины должны существовать в одних границах?
- Причем тут двойные стандарты? Албанцы выбрали путь демократии, а осетинов поддерживает Россия. Почувствуйте разницу.
- Поддерживает Россия? Ну и что - разве боснийцев не поддерживала Франция и США?
- Правильно. Но это демократические страны, а Россия, как известно, страна недемократическая, и она десятки лет была тюрьмой народов. И никто не хочет повторения.
- Ага, все хотят в Америку.
- Не любишь ты Америку… - Курбатов пристально посмотрел на Ермолаева.
- Нет, почему, я джаз слушаю.
- У Запада и кроме джаза есть чему поучиться.
- Согласен.
- Даже хваленая русская икона пришла из Византии, И Кремль строили итальянцы. Наука, техника - все идет оттуда.
- Можно поучиться, и мы всегда учились. И не боялись учиться. Духовно богатый народ может не бояться - если есть потенциал, то мы все переварим и ассимилируем. У нас всегда с интересом относились к иноземцам - как встретят, так и не знают куда усадить и чем угостить, и расспрашивают, и интересуются. А они это как должное принимают, думают, что мы перед ними пресмыкаемся. А потом лезут, когда не просят, так получают в лоб. Наполеон думал, что мужики его как освободителя примут, с хлебом-солью, а его - на рогатину. Так-то вот… Это они у нас не хотят учиться, потому что в глубине души так убеждены в своем превосходстве, непререкаемо убеждены. То есть могут похвалить, подбодрить, пожалеть, но признаться себе, что мы им ровня, и что у нас тоже могут быть талантливые люди и исключительные идеи - это уж увольте. Чему у нас учиться, мы же в пещерах живем, ходим в лаптях, в очередях стоим за туалетной бумагой.
- Ну, а почему мы взяли все худшее у социализма и капитализма, вместо того, чтобы взять как раз лучшее?
- Худшее? - Ермолаев нервно потер лоб. - Ну, не думаю, что худшее. Если в книжном магазине одна “Целина”, да и та в дефиците, а люди, наоборот, ходят в гости друг к другу раз в год, и дружно упиваются собой - вот это действительно было все худшее отовсюду, конец всему…А вот ты представь, перенести человека из восьмидесятого года сюда, и поставить его там, около магазина, провести мимо колбасного отдела, а потом - в книжный. Он решит, что рехнулся.
Григорович с балкона заорал куда-то вниз, и через пять минут явился гость. Это был скуластый, лысый как пятка и мрачный тип - когда жал руку, пробурчал что-то невнятное и не моргая уставился на Ермолаева.
- Во, приятель наш, Лохматый, он музыкант, на мясокомбинате работает, - представил его Григорович. - О чем толкуем?
- Да все о том же. О Европе, - ответил Ермолаев. - О свободе и демократии.
- Да… Читал я Кропоткина, а он уже тогда сравнивал Россию и Европу, - гладко заговорил Григорович. - Там свобода - это естественное состояние, а у нас в принципе невозможно…
Ермолаев начал раздражаться:
- Ага, то-то Гитлер эту Европу в два счета под себя подмял, сразу в противоестественное состояние перешли. Европа нам обязана своей нынешней свободой и демократией! Так называемой. Прежде всего нам. А они еще причитают - ах, русские, нехорошие такие, в Германию вторглись, фрау оттрахали, негуманно, ай-яй-яй. Вот Дрезден сравнять с землей - это гуманно, будьте-нате. Да пока эти со вторым фронтом тянули, немцы бы атомную бомбу закончили делать, и ракетами бы Лондон обстреляли, и не было бы Англии, а то и Америки. Мы Европу спасли, мы мир спасли. То, что Елисейские поля сейчас называются не “Гитлерштрассе”, мы купили за миллионы жизней советских людей. Пока в Париже развлекали оккупантов во всяких там кабаре, в Ленинграде люди умирали тысячами, а женщины и дети на уральских заводах целыми днями, без отдыха, стояли у станков. А эти ублюдки фашистиков ублажали. А потом какой-нибудь Ганс ехал на Восточный фронт, вдохновленный поддержкой этой… цивилизованной, мать ее… культурной Европы.
- Ты говори, говори, да не заговаривайся, - Лохматый привстал. Он заскрежетал зубами и скулы его стали еще более острыми. - Ты-то сам кто такой?
Ермолаев насторожился.
- Что, за Европу обидно? - поинтересовался он.
- Ладно-ладно, Европа может подождать, - Григорович взял Лохматого за плечи и мягко посадил на место. - Ну, а насчет фашизма, - он обернулся к Ермолаеву, - насчет фашизма, так это у нас…
- Что именно?
- Государство вмешивается во все дела, на олигархов наезжает.
- И это фашизм?
- Ну… - замялся Григорович, - Не то чтобы, пока, но кто знает, как там дальше повернется.
- Воров и у них сажают, только спокойно и без политических спекуляций - не больно-то там развернешься, - возразил Ермолаев. - А вот если ловят школьника за нелегальное копирование песенки из интернета - это что, не фашизм?
- Ну, ты загнул - причем тут фашизм. Если тут элементарное воровство, а оно по их законам наказуемо, - Григорович потянулся и широко зевнул.
- Ага, сначала раскручивают какого-нибудь безголосого, а потом снимают урожай, и всякие спецслужбы рыскают, нагоняют страх на тех, у кого денег не в достатке. А чьи интересы защищает такое государство - простого народа или все-таки тех, у кого власть, кто делает большие деньги? При демократии законы служат народу, а не кучке избранных пустышек, которые и так не знают, куда деньги девать. Иначе это только называется демократией. Вот и спрашивается - фашизм это что, когда ловят укравшего миллионы у своей страны или когда простых граждан заставляют жить по навязанным им правилам, выгодным для жиреющей верхушки?
- Ты не прав, - возразил Григорович. - На Западе больше ценят свободу, чем у нас.
- Ха-ха, - ответил Ермолаев. - Если хорошо проанализировать, то ясно - в глубине западный человек до удивления равнодушен к вопросу собственной свободы и свободы своей нации. Его больше страшит перспектива лишиться теплого клозета. Так французы во вторую мировую стали подстилкой для ненавистного боша. Легко. Мотивация велика была - сохранить свои бордели и кафе-шантаны. И свои шкуры, конечно. И кое-кто из бывших так называемых друзей переметнулся, у которых борьба за независимость заключалась в смене спонсора на более перспективного. А русские всегда неволе предпочитали смерть - летописи читай… Ни один другой народ, понеся такие потери, не стал бы продолжать защищать свою страну, свой образ жизни, или свою веру. И планы Бжезинского у нас не пройдут. Всякие там фруктово-выгодные революции если и возможны где-то, то не у нас. Даже в Белоруссии провалилось. Почему, спрашивается, “сладкая жизнь” фашистов в Белоруссии ничему их не научила? А потому, что мыслят штампами, по себе судят. Русских и белорусов невозможно сделать послушным стадом, потому что их нельзя купить. Купить можно немца, за тарелку чечевичной похлебки.
- Я не понял, кого жизнь не научила, - заговорил лысый.
- Ну, фашистов и американцев.
- Ну, ты загну-у-л, - протянул Григорович.
- Что тебе Запад сделал? - сказал Курбатов. - Там тоже своих проблем хватает, но они тратят миллионы на поддержку демократии у нас.
