Я рассказывала ему всё, что творилось у меня на душе, а он смотрел на меня с пониманием и какой-то необычной теплотой. А его улыбка рвала меня на части.

В июне я окончательно оттаяла. И впервые задалась вопросом: что он хотел взамен? Всё решил последний урок ночью пятого июня.

— Итак, настало время для последнего урока, — сказал он тогда, — Помнишь сказку про девочку и солнечного зайчика? О чем она была?

— О том, что иногда нужно отпускать, как бы сильно ты не хотел удержать.

— Я ждал от тебя этих слов. Потому что ты должна отпустить и меня.

Я с удивлением на него посмотрела. Он печально улыбнулся, растрепав мою прическу.

— Но я люблю тебя! — сказала я.

Эти слова сами вырвались. Как ни странно, я не почувствовала никакого стыда. Только облегчение и мимолетное счастье. Даже если он отвергнет меня после этого.

— Скажи, кто любит цветок больше — тот, кто его срывает или тот, кто его поливает?

— Я не умею любить, как садовник, — помотала я головой, — Я люблю как девчонка, сорвавшая красивый цветок и украсившая им волосы. Или как юноша, собравший букет из васильков и отнесший его своей матери.

— Умеешь, ты даже не представляешь, как умеешь, — с неожиданной нежностью сказал он.

— Хотя бы скажи, почему я должна тебя отпустить? — спросила я дрожащим голосом.

— Потому что я ухожу. Я Секунда, одно мгновение, раз — я перед тобой, два — я обратился в прошлое.

— Это так жестоко — задабривать уличную кошку куском мяса, отогреть её, отмыть, окутать своей любовью, а потом выбросить на улицу.

— Я… Я знаю.

Он опустил взгляд. Ресницы задрожали, их тень упала на его щеки персикового цвета.

— Не надо было тебя приручать, — невесело усмехнулся он.

— От чего ты бежишь? Вот без этих игр в мелодию, 10 секунд и оттаивание. Чего ты боишься?

Он тяжело вздохнул.

— Я не бегу. Просто моя семья постоянно переезжает.

— В смысле?

— Работа у моего отца такая. Из города в город. Сколько я себя помню, мы постоянно переезжаем. А бросить его я не могу. Я его единственный живой родственник.

— Ой…

— Я предпочитаю слишком не привязываться к людям, чтобы потом не грустно было расставаться. Хотя, знаешь, мне это так надоело. Даже ветру иногда хочется отдыхать.

— Так останься. Пожалуйста.

— Я не могу бросить отца. Без меня он острее будет чувствовать своё одиночество и думать о матери. Знаешь… Много думать, пока это не превратится в навязчивую идею. Я последний якорь, удерживающий его от этого. Может, ты поедешь со мной?

Он с надеждой посмотрел на меня. И я поняла: он тоже чувствует что-то ко мне, но не бросит отца. Он не хочет произносить эти слова, но всё равно делает это.

— Знаешь, у меня тоже отец, — улыбнулась я, — Я дам тебе ответ завтра. Перед этим мне надо убедиться, что он совсем не сопьется без меня.

— Хорошо, — кивнул он, — На рассвете приходи сюда. Только не опаздывай: в двенадцать мы улетаем.

И я побежала босиком по песку, без причины совершенно счастливая. С головой погрузилась в прохладу подъезда, открыла дверь, ведущую в квартиру. Отец дрых в комнате, сжимая в руках папку с какими-то листочками. Я осторожно вытащила её из его цепких рук и открыла её. На пол дождём посыпались письма отца к матери. Тогда ему было двадцать лет.

Где ты? Одно небо над нашей головой и один полумесяц,

И если мы посмотрим на него в 3 часа ночи,

То увидим свет звёзд, окутывающий нас.

По крайней мере, его увижу я.

А там, где ты, быть может, копоть скрыла вселенную,

Или холодные хмурые тучи.

Это может быть печальным, если не один простой факт:

Я в это время думаю о тебе.

Если ты смотришь на север,

То смотришь туда же, куда и я.

И тогда пространство схлопывается.

Я засмеялась. Не знала, что отец был верлибристом. Я подбежала к телефону и позвонила матери.

— Что такое? Диана, ты время видела, или ты у нас филин, как папаня? — проворчала она сонным голосом.

— Помнишь, как вы с отцом переписывались, когда вам было по 20 лет?

— Что-то припоминаю. Но не до конца, потому что выбросила эти письма.

— А отец их всё ещё хранит и читает.

— Что?..

Я прочитала ей этот самый стих.

— Я… Я тогда уехала учиться в Аляску, и мы договорились смотреть на северную сторону неба в три часа каждой ночи. И думать друг о друге. Тогда мы ещё верили, что у нас что-то получится. Забавно, что на расстоянии мы любили друг друга больше, чем живя вместе.

Я страдальчески закатила глаза.

— Мы итак друг друга любите! Просто ты… Я не знаю, в чём твоя проблема. Но он всё ещё тебя любит. А знаешь, что? Оттаять легко! Потому что я уже оттаяла!

— Что ты сказала?!

Я положила трубку. Потом кинулась собирать вещи. Я хорошо знаю свою мать, она точно кинется сюда мириться с отцом. Она очень сентиментальная, пусть и пытается казаться неприступной ледяной королевой.

Утром к нам заглянула пожилая соседка. Увидев храпящего отца, она тяжело вздохнула.

— Опять разлёгся, алкаш несчастный. Какой пример он подает своим детям? — посетовала она и пошла на кухню наливать воду, чтобы дать ему вместе с таблеткой от похмелья.

А я выбежала на улицу вместе с тяжелым рюкзаком и пачкой денег. Город только просыпался, и мне казалось, что это я его бужу. Этим утром я дирижер летнего оркестра. Плеск воды из лейки, лай собаки, шкворчание масла на барбекю, топот каблуков, шелест листьев криптомерии, жужжание пчел, шум телевизора. И запахи, и цвета, и солнца! А самое главное — я живая и тёплая, и я всё это чувствую, и я дышу, и моё сердце бьётся! Ни с чем не сравнимое ощущение.

А Секунда стоял на пляже и, улыбаясь, махал рукой.

— Я знал, что ты придёшь, — сказал он.

А я знала, что нас ждёт звук взлетающего самолёта, заложенность в ушах, облака, которых солнце красит в оранжевый и дальние страны, наполненные незнакомыми запахами и звуками. Может, я об этом пожалею, но сейчас это не имеет значения. Сейчас я околдована моментом и ощущением бьющей ключом жизни.

====== Возлюбленный враг ======

Я знаю:

Прошлое догонит тебя, если ты побежишь быстрее.

Он был моим врагом номер один в начальной школе, средней и старшей. Завидев его, я чувствовала одновременно страсть и злость. И мне казалось, я от него не избавлюсь. Мы постоянно дрались в начальной школе, он таскал меня за волосы, а я его щипала. А в средней и старшей не могли упустить возможности обменяться колкостями. А он был весьма щедр на эпитеты и внушение комплексов. Да и вообще, за него была вся школа, а у меня не было друзей.

Я не хотела идти в школу. Да, я отлично это помню. Как я шла по дороге, солнце слепило мне глаза, пахло розами, мандаринами, кремами от солнца, пылью и солью. Город кажется цветущим и счастливым, но и тут есть свои поломанные жизни. В закрытых зданиях, на маленьком городке на берегу моря, на самом краю мира переплетаются судьбы, и этот узор не всегда красив. Иногда нити судьбы схватывают за шею и душат.

Вот, я шла по цветущей улице — это были дорогие мне часы свободы, наполненные ароматом цветов, звуками музыкальной шкатулки из старого магазинчика, черной кошкой, сидящей на подоконнике и глядящей на меня сквозь стекло зелёными и горящими, словно свечи глазами. Я специально шла медленно, потому что не хотела встречаться с ним. Не представляю, что бы было, если бы мы жили в одной стороне. Но мне повезло: моя семья владела небольшим уличным кафе, которой находилось недалеко от пляжа, а он жил через несколько кварталов отсюда, среди тесных переулков с веревками с бельём, свешивающимся плющом и рисунками цветов на желтых стенах.

А потом я видела возвышающееся белоснежное здание со сверкающими стёклами, восходила по ступенькам и погружалась в прохладу коридоров. Было тихо, потому что я неизменно опаздывала, и на первый урок меня часто не пускали. В начальной школе ставили в угол, а средней математичка заставляла стоять с вёдрами воды, а биологичка — поливать растения и подметать пол. А он (его звали Дилан) опрокидывал мои ведра со звонком или незаметно мусорил, чтобы прибавить мне работы, и смеялся, глядя, как я подметала пол.