====== Мальчик с упавшей звезды ======

Наш город называют цветущей гаванью. Узкие переулки, тропинки из цветов, зеленеющие палисадники и вереницы фонтанов, пёстрые крыши, гирлянды из развешенного белья, кафе на веранде и пляж, где иногда можно увидеть дельфинов и осьминогов. Можно ли тут быть одиноким? Можно ли представить, что ты сидишь рядом с соседями, мило болтающими на крыльце, и понимаешь, что тебя кто-то накрыл прозрачным куполом?

Я всегда чувствовала себя лишней. Не лучше других, не хуже других. Просто другой. А хорошо ли это, плохо — решать не мне.

Как и у многих подростков, у меня была своя компания. Забавно, что я помню о них незначительные факты, но лица и имена пропали в омуте зыбких, как песок в пустыне, воспоминаний. Вот хиппи, играющий на фортепиано Шопена и Рахманинова. Вот девушка, состоящая в клубе радиолюбителей, у которой дома коллекция из 100 пластинок. Вот заводила, знающий анекдоты на все случаи жизни и пьющий кофе каждые два часа. Вот девушка, интересующаяся китайской каллиграфией, которая всегда носящая свитер, связанный ей собственноручно, и таскающая наши сумки и пакеты. Вот гитарист, с юных лет выпивающий каждое утро по пинте скотча и курящий приторные сигареты. Мы были молодыми, и весь мир нам казался сплошной игрой и обиталищем демиургов. А ещё — что ночи на крыше всегда будут тянуться медленно, струны на гитаре никогда не порвутся, песни не кончатся, а кружка какао всегда будет недопитой. А ведь тут даже осуждать не за что. Кто не захочет, чтобы тишина, содержащая больше, чем слова, была с вами всегда? Кто не захочет ухватить за хвост вечность?

А потом прогремел выпуск. Мы, странные дети цветущей гавани, разлетелись кто куда, не зная, куда податься и что мы из себя представляем. И каждому для нас предстояло найти свою нишу и тропинку, принадлежащую только ему. Было ли в той тропинке место для старых друзей? Кто-то выбрасывает старые игрушки, кто-то закидывает их на чердак, чтобы время от времени подниматься туда и посидеть среди них, вдыхая запах прошлого. Но никто не играет с ними. Зачем? Ты же уже взрослый. Сожги прошлое, как школьный рюкзак после выпускного.

Вот и мы забросили друг друга на чердак. Время от времени встречались в кафе-веранде, заказывали по кружке чая и болтали, заглушая тишину, которая перестала быть такой обнадёживающей. Вечерами сидели на крыше и понимали, что песни закончились, та гитара давно выброшена на помойку, какао выпито, потому что больше не на что отвлекаться, а ночь пролетела также быстро, как и наступила. На пятом рассвете мы поняли, что отныне нас ничего не связывает. Общаются ли друг с другом птенцы, выросшие в одном гнезде? Быть может, они даже не узнают друг друга.

Конечно, мы не расстались окончательно. Нельзя не пересекаться с кем-то в таком маленьком городе. Мы звонили друг другу по праздникам, но у каждого была своя жизнь. Кто-то изменился до неузнаваемости, кто-то остался верен себе. А кто-то как я, застывшая во времени подобно мухе в смоле. Только я не превращусь в янтарь, и когда меня найдут археологи, они не поместят меня в музей.

В начале учебы в колледже мы с одногруппниками притирались друг к другу и были единым коллективам. Так уж заведено у нас: класс, группа, рабочий коллектив — всё единая стая с одним сердцем на всех. Мы вместе ходили в клубы, в рестораны, выбирались на пляж и в походы. Даже на летних каникулах съездили в горы. А потом я обнаружила себя идущей позади и не понимающей, о чём они говорят. Нет, это не они пустоголовые, и не я отсталая бездрарность. Просто мы слишком разные. Мы живем в разных мирах и не видим друг друга. А посему я перестала с ними ходить, а они перестали меня куда-то звать.

Я стала так редко с кем-то разговаривать, что, как мне кажется, разучилась говорить. Это не очень хорошо для нашей профессии, мы ведь журналисты, но что поделаешь? Если подумать, то я могла бы с кем-то подружиться. Но у меня уже не было никакого желания. У меня вообще не осталось никаких желаний, только повседневные заботы и прогулки в одиночестве по утреннему пляжу перед парами.

Шел второй курс, самая середина. Разгар практик, оживленные беседы. Мне казалось, что я попала в тело другой девушки, как фантастическом фильме. Наши личности смешались, образуя причудливую кашицу, и непонятно, где заканчивается моя и начинается её. А может, «меня» и не было никогда?

Одной звёздной ночью я сидела в заброшенном маяке, под самой крышей. Отсюда простирался вид на море, серповидный пляж с валунами и песком, крошечные дома, похожие на домики эльфов. Я держала в руках мобильник и игралась с набором цифр. Нестерпимо хотелось с кем-то поговорить. С кем угодно даже с хмельным охранником у ворот, но он спал, сложив голову на столе, закиданном тетрадями и документами.

Я вздохнула и решила сыграть в русскую рулетку, но только с телефонным номером. Набрала совершенно случайный, дрожащий пальцем нажала на «вызов». Случайность то была, или судьба, уж не знаю. И не знаю, что бы со мной было, брось я трубку после пятого гудка, как хотела. Я сидела у окна, вглядываясь в море, отражающем свет соседних моряков, и дремлющий на пристани корабль. В трубке равномерно раздавались гудки, я, загипнотизированная ими, почти задремала, будучи не в силах поверить в реальность происходящего и в то, что я решилась на такую глупость. Как вдруг ночную безмятежность длинными ножницами прорезал голос:

— Полуночник на связи.

Я встрепенулась, отбросив последние осколки набежавшей дремоты и неги. Сейчас я как никогда осознавала, что всё происходящее абсолютно реально.

— Кто это? — дрожащим голосом спросила я.

— Можешь называть меня Ксаднем, если хочешь. А если не хочешь, то всё равно называй.

— Странное имя. Похоже на Ксанаду. Ты оттуда, что ли?

— Может, я сам Кубла-хан, — рассмеялся собеседник, — Сижу, скучаю в своём дворце. И тут ты звонишь.

Странный у него был голос. Никак не могла понять, какой он тональности, и на сколько лет он тянет. Может, это из-за того, что мы говорили по телефону.

— Мне просто стало одиноко, — сказала я, — Поговори со мной, пожалуйста.

— И о чём ты хочешь поговорить, дитя?

— Да о чём угодно.

— Это весьма расплывчатое понятие. Что есть «что угодно», скажи мне?

— То и есть, — раздраженно отозвалась я, — Всё.

— Это тоже весьма расплывчатое понятие. «Всё» бывает всяким. Какое именно тебе по душе?

— А каталог огласить для Вас не будет затруднительным, сэр? — съязвила я, — Всё — значит всё. И верблюды, и звёзды. Да хоть расцветка носков. Я хочу переждать эту ночь.

— Не ты одна, — одобрительно сказал Ксаднем, — Но зря, дитя моё. Ты никогда не чувствовала, что ночью ты по-настоящему жива?

— Те времена давно прошли, — буркнула я, — Компания распалась, ночные прогулки прекратились. Теперь с наступлением заката я всё острее очущаю своё одиночество.

— А разве для того, чтобы быть живым, нужны люди? Человек одинок, он наедине со вселенной. Рождается одиноким и умирает одиноким. Ты страдаешь от одиночества, потому что тебе скучно с собой. Ты цепляешься к другим, думая, что у них есть то, чего нет у тебя. Но они такие же, как и ты. Такие же одинокий дрейфующие айсберги.

— От одних твоих речей становится тоскливо… Людям нужны люди, не надо оглядываться на тех, кто уходит в пустыню. Людям нужны чужие голоса, иначе тишина в них начнет разрастаться и заглушит всё. Если твои крылья недостаточно сильны, чтобы взлететь на небо, то тебе помогут другие. Возьмут тебя за руку и сделают всё, чтобы вы вместе перепрыгнули горизонт. А ты в свою очередь поможешь другим. У кого-то вообще крылья сломаны.

— А почему ты думаешь, что у тебя сломаны крылья? Может, они у тебя громадные, белоснежные и сияющие.

— Хорошо… Можно провести аналогию с фонарями. Весь мир — тёмный лабиринт, и чтобы выбраться из него, нужно идти на свет. У каждого из нас на спине фонарик, от него и идет свет. Мы свет своего фонаря не видим, а свет чужих фонарей видим.