— Посмотри на это дерево, — сказала я, теребя в руках ветку, — Даже оно ожило. После всех, но ожило. Как бы мне хотелось ожить вслед за ним!

Он взял меня за руку.

— Пульс есть.

— Но я холодна, — прошептала я, — Снег растаял, а я почему всё ещё холодна? Пожалуйста, вытащи осколок из моего сердца! Ты ведь гоняешь по земному поясу мелодии, неужели это тебе не под силу?

— Под силу, — засмеялся он, — Я преподам тебе несколько уроков. Но за это ты должна кое-что для меня сделать.

— Что? — насторожилась я.

— Потом скажу, — таинственно улыбнулся он, — Может, во время оттаивания, а может, после. Но не сейчас — ты пока не сможешь мне это дать. Ну что? Договорились?

Я чувствовала, что ему можно доверять. Он был по-домашнему уютный. Не обманчиво. Уж я-то смогу отличить одно от другого. И всё же он пугал меня, как солнечный свет пугает вечную мерзлоту.

— Согласна, — сказала я.

Он скрепил клятву поцелуем. И это был очень грустный поцелуй, его ресницы трепетали, будто сдерживая слезы.

С тех пор он до апреля не появлялся, и мне начинало казаться, что он приснился или привиделся. Ещё бы — кто станет слушать мой бред? У меня ведь бьётся сердце и кожа тёплая.

Выпуск класса Лео был очень печальным. Мне казалось, что после них школа будет похожа на ощипанного лебедя или дерево с облетевшей листвой. Я каждый день вспоминала их церемонию, речь Розы и слёзы их классной руководительницы. Я каждый день думала о них, шагая по коридорам. Я больше не хожу с Лео под ручку по коридорам, теперь я одна обедаю, одна сижу на школьных ступеньках и лужайке. И на крышу хожу тоже одна.

Доротея перестала с нами общаться. Кажется, она познакомилась с парнем. Я была за неё рада. Роза стала какой-то тихой и задумчивой, всё больше и больше отдалялась от нас. Вивьен влюбилась в спасателя, но мне казалось, что её любовь была несчастной. Хотя, что с того, что несчастная? Первая любовь всегда тёплая и похожа на клубничное варенье. А может, на огурец. Ешь, морщишься от горчинки, а потом она пропадает, и ты расслабляешься. И тут снова горько. Огурец заканчивается, ты сидишь в недоумении. Хотя тебе в какой-то степени понравилось.

Я расхрабрилась и стала гулять по пляжу, иногда видя Розу, которая болтает по телефону, такая счастливая. До меня доносились обрывки фраз. Точнее, фрагменты красивых сказок. Чтобы сочинять сказки, надо тоже быть живой. Как померанец, несущий плоды или цветущий куст сирени. Как чайка в небе или белокрылый мотылёк.

А когда Роза уходила в сторону заброшенного маяка, я плавала и плескалась в воде, ныряя и надеясь наткнуться на ракушку с жемчужиной.

— Ну что? — услышала я однажды, — Какая будет тема первого урока, как ты думаешь?

Рядом со мной стоял тот самый таинственный незнакомец, его волосы вились от воды и свет заходящего солнца окрашивал его кожу в цвет грейпфрута.

— Не знаю, — буркнула я, — Кстати, как тебя зовут?

— Зачем тебе это знать? — сощурился он.

— Потому что иначе я буду называть тебя Гердой, — парировала я.

— Нет, лучше не надо, — засмеялся он, — Называй меня Секунда. Итак, как ты думаешь, где больше жизни — в секунде или столетии?

— Я думаю, что в секунде, — пожала я плечами, — В столетии секунды теряются, а жизнь — это и есть момент.

— Правильно, — кивнул Секунда, — Поэтому я попросил тебя так меня называть. Итак, почувствуй момент. Что ты ощущаешь?

Я расслабилась и поплыла на спине. Он присоединился ко мне.

— Вода прохладная. Волны ласково меня качают. Дует тёплый ветер. Он составляет контраст с водой. Я слышу шум прибоя и крики чаек, шум развеваемого паруса и крики матросов. Я чувствую запах соли и водорослей. И едва ощутимый аромат горячих булочек, — сказала я, прислушиваясь к ощущениям.

— А что ты видишь?

— Перламутровое небо над головой. И рассвет вдали. Пролетающую стаю чаек. Белые с черными кончиками крыльев.

— Молодец. Растворись в этом моменте и не думай ни о прошлом, ни о настоящем. Вообще, прогони все мысли из головы. Сейчас есть только мы и это море.

И вправду. Как будто море вышло из берегов и смыло все — и вечность, и пыльные руины, и цветы. Наши с Секундой руки соприкоснулись. У него она была очень тёплая. Мне хотелось схватиться за неё и никогда не отпускать. А то вдруг волны унесут меня в бесконечный открытый океан?

— Странно, я думала, это будет больно, — сказала я во вторую встречу.

Секунда удивлённо на меня посмотрел.

— Ну, вытаскивать осколок из сердца, — замялась я, — Кровь брызнет. Думала, что оттаивать больно. Как обмороженным пальцам, которых поднесли к батарее.

— Нет, — рассмеялся Секунда, — Это немного странно и приторно, но никак не больно. Больно будет потом — при первых слезах и разбитом сердце.

Его лицо приблизилось к моему.

— Боишься? — подмигнул он.

— Нет, — честно сказала я, — Я согласна даже на разбитое сердце. Только не с осколком льда.

— Скажи мне, чему ты хочешь научиться? — вдруг спросил Секунда.

— Писать сказки, — неожиданно для самой себя выпалила я, — Но я слишком холодна для них. Мама рассказывала мне печальные сказки, похожие на январь. А я хочу написать теплую и светлую, после прочтения которой ощущаешь безграничное счастье.

— Ну, попробуй, — рассмеялся Секунда.

— Но я не умею, — смутилась я.

— Давай вместе сочиним какую-нибудь простенькую? Я помогу тебе, — улыбнулся Секунда, — Итак, про кого будет сказка.

— Про девочку… И солнечный зайчик! — сказала я.

— Мне нравится, — кивнул Секунда, — Начинай.

— Однажды девочка гуляла в саду и увидела солнечный зайчик, резвящийся среди зелёной травы. Он так ей понравился, что она поймала его в сачок.

— А солнечному зайчику была чужда неволя. Он взмолился, чтобы она его отпустила, — подхватил Секунда.

— Но девочка и слушать не хотела. Она отнесла его в свою спальню и взяла на руки. «Какой ты красивый! — воскликнула она в восхищении, — Да ещё и похож на настоящего зайца. Такой же крохотный, мягкий и тёплый».

— «Зайцу место на воле, как и мне, — ответил солнечный зайчик, — Так отпусти меня, девочка!».

— Но девочка не отпустила. Она посадила его в банку и накрыла тряпкой. Скоро настала зима, ночи стали темнее и холоднее. Занавешивая окно шторами, она брала солнечного зайчика на руки и грелась, любуясь им. Его тепло будто доходило до самого сердца. Казалось, он мог растопить любой лёд.

— Но потом девочка стала замечать, что солнечный зайчик тускнел и остывал, становился вялым. Он чах в своей тёмной тюрьме, ведь ему не место в неволе. «Если ты меня любишь, то отпусти, — умолял он девочку, роняя горькие слёзы, — Я ведь совсем погибну. Сжалься, девочка!».

— «Но ты такой красивый, — плакала вслед за ним девочка, — Кто меня будет греть зимними ночами? Мне будет одиноко.»

— «Если я зачахну, то некому будет тебя согревать, — отвечал зайчик, — Разве ты не отпускаешь бабочек, которых сначала хочешь наколоть на булавку?». Всё больше и больше чах он, и к середине зимы сделался совсем прозрачным.

— Тогда девочка испугалась. Она не хотела смерти друга, ведь успела очень полюбить его. Потому одной особенно светлой ночью она его выпустила. Глаза застилали слёзы, но она чувствовала, что поступила правильно.

— Зайчик воскликнул: «Спасибо!» и, помахав ей, скрылся в саду.

— Ну вот, опять грустная сказка, — расстроенно сказала я.

— Грустно-счастливая, — улыбнулся Секунда, — Мне она понравилась.

— А мне нет, — буркнула я.

— Попытаемся сочинить ещё. У нас вечность впереди, — подмигнул Секунда.

А вместе с оттаиванием я понимала, что во мне просыпаются доселе неизвестные чувства. Я злилась на отца, на Лео, который становился всё больше похожим на него, на друзей, которые меня бросили, на вездесущих соседей. И тосковала по ушедшему лету, которое было самым счастливым. Да, по тем самым воздушным змеям, ночам, проведённым на крыше и чтению книги под одеялом. Так, как прежде уже не будет: странных мечтаний, походных песен и мира на двоих. Или даже на шестерых. Мы разлетелись кто куда, у каждого свой путь и своя нитка на причудливом узоре переплетения судеб.