Моя мама была странная, потому что она и была той самой луной. А мой отец был солнцем. Она не досказала конец той печальной сказки. Сын солнца вынудил дочь луны выйти за него. Они сыграли оранжево-алую свадьбу. Она плакала, а он принимал её слёзы за падающие звёзды. Моя мама была странная, и мой отец для неё был странный. Она красиво грустила, а он считал смерть лишь глупой шуткой. Поэтому они не смогли поладить. Отец увёз меня в подоле, пытаясь согреть, но как можно пытаться согреть ту, что вскормлена космическим холодом?

— Алё? Земля-Диана, приём, приём!

То было лето. То была крыша, пение сверчков, терпкий запах вина и призрачное и едва уловимое ощущение бесконечного счастья. Они не замечали, какое счастье они истончают, как рядом с ними зажигается свет в тёмных сердцах. Возможно, это они бы заставили меня растаять, будь я с ними подольше. Но увы, эта красивая история должна была закончиться.

— Что? — встрепенулась я.

Доротея зажимала сигарету в зубах. Мой старший брат, Лео, рассказывал очередной анекдот, а Вивьен хохотала, как ненормальная. Роза закрыла глаза и старалась, похоже, силой мысли отогнать кружившую вокруг себя пчелу, а Джоэль ловил бабочку.

— Я говорю, вино будешь?

Доротея потрясла бутылкой перед моим носом. Я помотала головой. Она пожала плечами и разом осушила бутылку, хотя там итак было мало.

— Так не хочется выпускаться, — вдруг сказала Вивьен.

— Точняк, — согласился Лео, — Я чувствую себя птенцом, выброшенным из гнезда. Не знаю, куда идти и зачем.

— Значит, это наши последние беззаботные летние деньки, — потянулась Вивьен, — потом будет по-другому. Экзамены, работа… Диана, тебе два года осталось до выпуска. Цени это время. Оно пролетит, а ты даже не заметишь.

Я легла на металлическую поверхность, не успевшую остыть от полуденного палящего солнца. Над нашими головами, высоко в небе, пролетела птица. Так же стремительно, как это лето.

Это и впрямь было последнее лето свободы. Наполненное маревом, деревом померанца за окном, цветущими в саду азалиями, камелиями, мальвами и шафраном. А море тихо шумело, сверкая синевой между старыми домами, между которыми подобно флагам колыхалось белье. Погони друг за другом с братом по пляжу, запускание воздушных змеев и бумажных корабликов, посиделки с соседками на балконах, свесив ноги, плетение венков. А ещё походные песни у костра под гитару, жаренный маршмелоу, воздушный зефир, нуга и чай из одуванчиков. Ночью мы прятались под одеялом и рассказывали друг другу страшилки или читали книжку, подсвечивая фонариком. Почему-то не спорили из-за перевернутых страниц, потому что читали одновременно. И очень-очень долго, стараясь растянуть удовольствие. Нам казалось, что с последней перевёрнутой страницей лето закончится. Так одно и случилось. 258 страница, 31 августа 0:00. За 10 секунд мы прочитали последнее предложение. Символичная дата, символичные числа. И нулевое время. Мы одновременно подбежали к окну и распахнули его.

— Вот и обратился август сентябрём, — сказала я.

— Да… — пробормотал Лео, — Я даже чувствую аромат прелых листьев. Кстати, не хочешь анекдот про осень?

Мы натянуто смеялись, погружаясь в переплетения словесных конструкций, но в душе ощущали осенний холодок. И в душе понимали: всё изменится. Вместе с летом ушла беззаботность, которую мы ненадолго обрели. То лето было из тех немногих моментов, когда я чувствовала себя живой.

— Зимой хорошо, — сказала я скорее самой себе, чем Лео, — Зимой можно не притворятся, что ты живая. Утешительный холод сковывает твоё сердце, не утруждая тебя душевным терзанием. Да, зима — это моё время. Так почему я не рада?

— Потому что осколок льда попал тебе в сердце, — рассмеялся Лео.

— Значит, мама скоро меня заберет? — спросила я.

— Надеюсь, что нет, — вздохнул Лео, — Тогда мне будет очень одиноко здесь.

— Я тебя не брошу, — пообещала я.

Какая-то девочка на утреннем пляже складывает из газеты самолётик. Вот, дует борей, всколыхнув спокойную гладь воды, зашелестели кипарисы и павлонии, растрепал её косы и едва не сорвал панаму. Она выпустила из рук самолётик и он полетел. Поднялся в воздух, закружился, минул шиферные покатые крыши прибрежных домов и устремился в неведомые дали. Кто знает, какой путь он пройдёт. Скорее всего, ему суждено застрять среди веток или быть прижатым дождём к грязному асфальту. А пока он летит. Как мои слова, брошенные на ветер.

Отец не смог пережить расставание с матерью — так говорил Лео. Увы, он совершенно не разбирался в людях. Отец всегда был таким — слишком живым и потому слишком восприимчивым. Он не смог взять ответственность, потому что так и не вырос, утонул в вине из одуванчиков.

Он набрал долги, его постоянно увольняли с работы. В конце концов он стал работать портовым грузчиком. От него пахло рыбой, солью и алкоголем. Мне всё меньше и меньше хотелось оставаться дома, и к морю я не желала идти, потому что боялась наткнуться на отца. Так что я либо сидела в уличном кафе, либо пряталась от дождя под навесом, либо сидела на какой-нибудь крыше. А иногда ходила с Лео и его друзьями, чувствуя себя лишней. Они все были меня старше, готовились к экзамену и поступлению в колледж или университет. И всё чаще и чаще я чувствовала трещины, пролегающие между нами. Школа — это лишь этап, а друзья детства — это всего лишь друзья детства.

Мы менялись. Хотя нет. Это они менялись, менялись и их интересы. Взрослели. А я осталась всё той же, как будто доисторический комар, законсервированный в смоле. И мне казалось, будто я стою в стороне, наблюдаю за всеми с большого экрана новомодного телевизора. Иногда меня не замечали, даже если я стояла перед ними. А по ночам снилось, что я поднимаю руки и вижу облачное небо сквозь них. А потом разлеталась на пыль за 10 секунд.

Нет, мне не было плохо. Я чувствовала какой-то извращенный вид счастья. Просто наблюдать и быть незримой тенью, сидеть в стороне, пока все танцуют, сидеть на заднем сидении и молчать, пока все подпевают какой-то популярной песне. Как будто так и должно быть. Иначе и быть не может. И всё же — какого будет оттаять? Какого это — почувствовать весну всем своим сердцем? Увы, мне это недоступно — осколок льда попал в моё сердце.

Зимой мы решили переехать в более дешевое жилище. Оно было далеко от моря. Высокий дом-муравейник с бельём на балконах, коврами и всяким хламом. А в квартире была всего одна комната, из которой было слышно, как соседи переругиваются за стеной и шляются по общему балкону, иногда захаживая к нам, когда мы не закрываем дверь. А всё время закрывать двери здесь было как-то не принято: ценилась общительность и открытость. Всё как на ладони. Я видела причудливые переплетения отношений своих друзей и знала некоторые их потаённые мысли. Но самой быть на ладони как-то неуютно. Словно бабочка, наколотая на булавку.

Я всё чаще гуляла по ночам, вдыхая смесь ароматов цветов. Южные ночи всегда тихие и тёплые. А иногда я выходила к морю и, загипнотизированная, смотрела на манящие огни маяков и кораблей. Уж не знаю, чего мне хотелось больше — плыть на свет этого маяка или удаляться к горизонту на одном из тех уплывающих кораблей.

На уроках естествознания нам рассказывали про поденок. Эфемероптера — в переводи с греческого «мимолетное крыло». Они живут где-то день. И вправду — настоящие крылья момента. Они ловят его всей грудью, а год для них — что-то невообразимо долгое и кажущееся вечностью, недостижимой и потому неважной. Чтобы ловить момент, нужно быть живой.

Однажды, прогуливаясь одной из мартовских ночей, я увидела дерево, на ветках которого набухали пахучие почки. Это дерево ожило позже всех. Когда остальные были почти зелёными, оно всё ещё стояло обнаженным. Но теперь оно догнало остальных. И я заплакала, и с удивлением поняла, что мои слёзы холодны, как питьевая вода летним днём.

— Почему милая леди плачет? — услышала я знакомый голос.

Я повернулась. О да, это был он. Тот, кого я встретила в зимнем лесу. Он улыбался, и в его золотистых глазах плясали огоньки. Он будто не изменился после стольких лет. Будто перескочил через них, как через лужу на дороге.