Я легла на крышу. Небо как будто плыло. Но хотя бы не ускользало из моих рук. И всё равно оставалось недосягаемым. Лицедей лёг рядом, его тело было мягким и тёплым, как подушка. Мы взялись за руки и закрыли глаза…

Двое стояли на этой крыше, приобнявшись. Он в летних шортах и футболке, она в цветастой юбке. Ветер дул, развевая их одежды и волосы.

— Я могу обогнать экватор за секунду, — сказала она.

— Ты выросла, Алиса, — сказал парень, — А я остался всё время опаздывающим Белым Кроликом.

— Ты тот, за которым все следуют, — прошептала Алиса.

Они подняли руки. Звёздное небо рухнуло, просыпав звёзды. Они сияли, как стразы в вечернем платье, как бриллианты, как светлячки или небесные фонари, кружились, как будто от ветра. Двое смеялись, прижимаясь друг к другу и держась за бока.

— Этой ночью Алиса найдёт своего Белого Кролика, — прокричал парень.

— Этой ночью Орфей выведет свою Эвридику, — прокричала девушка.

— Этой ночью Элиза дошьет рубашку младшему брату, — прокричал парень,

— Этой ночью Психея найдет Амура, — прокричала девушка.

— А как она найдёт? — ехидно спросил парень, — Неужто последует за Белым Кроликом?

— Она будет идти за светом фонаря, — сказала девушка, — Не сводить с него глаз. Иначе всё пропало. Придется начинать заново.

— Да она бросит на сотой попытке, — захохотал парень.

— Нет, если будет верить, — серьёзно ответила девушка, — Знаешь, сколько звёзд с неба она сможет сорвать, если будет верить?

— Не знаю, я одну уже сорвал, — похабно ухмыльнулся парень.

Их лица сблизились.

— Нарекаем эту ночь рубежом между летом и зимой. Нарекаем её Ночью, Когда Все Двери Открыты.

Они жадно поцеловались. Халаты на верхних этажах мирно дремали над записями, отменяющими лоботомию.

— Вот это да, — удивилась я, — какой это вообще год?

— Двадцатые, — пожал плечами Лицедей, — До этого её называли Ночью Ужасов. Ещё бы: к Опустошенным возвращались чувства.

Стало тише. Все притаились в сладостном молчании.

— А хочешь проникнуть ещё глубже? — подмигнул Лицедей, — Только не вздумай отпускать мою руку.

— Я пересекла восьмую клетку. Итак, что мне полагается, Ваше Невеличество?

Две девочки смотрели друг на друга. Седая сощурила глаза, поправив шляпу.

— Ты станешь королевой. И тогда мы встретимся с тобой на равных, — процитировала она, улыбнувшись.

— Ну вот, я стою перед тобой. Где моя корона? — нетерпеливо топнула ногой другая.

— Ты знаешь, что Белым Королевам не полагается корон? — продолжала улыбаться седая, — Кроме того, ты должна выдержать экзамен на знание хороших манер. Итак, что будет, если отнять кость у собаки?

— Собачье терпение, — без запинки ответила другая.

— А я разве сказала, что это зазеркальная собака? — расхохоталась седая, — И вообще, где гарантия, что собака не наплюёт на терпение и не набросится на тебя?

— Какая же Вы противная, — нахмурилась другая.

— Надо просто мыслить шире, — подняла палец вверх седая, — И разве ты так хочешь, чтобы эти прелестные кудри с этими не менее прелестными ленточками прератились в седые лохмы, как у меня?

— А зачем я, по-твоему, терпела ханжество пассажиров поезда? Зачем разнимала братьев? Зачем терпела хамство неотёсанного Шалтая-Болтая? А потом меня заставили разрезать пирог Единорогу и Льву, и Единорог назвал меня чудовищем, а последней каплей стало то, что меня выгнали вместе с ними!!! А потом меня похитили, и меня спас рыцарь… Ах, он такой душка.

— Сказать тебе, почему? — улыбнулась седая, — Потому что ты умница, не-Алиса. И тебе вовсе необязательно занимать моё место.

— Тогда, мне же полагается какая-то награда?

— О да! Всё на свете! Только больше никто к тебе не прикоснётся, увы…

— А это, наверное, девятнадцатый век? — спросила я.

— Ага, — улыбнулся Лицедей, — Похоже на то. А ещё глубже не хочешь?

— В последний раз, — вздохнула я, — Так устала…

— О, а ты, наверное, из Лапландии? Колдунья, должно быть, да?

— Ты дура, северянки светлые и волшебные… А она черномазая, как мавритянка.

— Сама дура!  Лапландки такие и есть!

Смугла девочка внимательно смотрела на ссорящихся своими черными глазами, похожими на две щёлочки.

— Я приплыла из Северного Ледовитого Океана, — склонила она голову.

— Русалка? — оживилась первая.

— Тюлень, — сказала гостья.

— Селки, — прошептала первая.

— Хотите, покажу? — предложила селки.

Девочки энергично закивали. Селки вытащила из чемодана тюленью шкуру, раскинула её… Она засияла подобно северному небу. Комната наполнилась водой, пол, потолок и стены исчезли. Селки окутала себя и двоих шкурой. Первая трогала пальцем серебристых рыб, которые бросались от её прикосновения в рассыпную. Вторая завороженно смотрела на светящуюся рыбку, плывущую сквозь толщу воды. Их ноги задевали водоросли, над головами махал крыльями скат.

— Значит, вот что значит — быть тюленем… — выдохнула первая, — Интересно, а как живут дельфины?

— Прекрасно, — сказала селки, — Когда-то им предлагали выйти на сушу, но они отказались. Остались вместе с китами, когда остальные ушли. Слишком любят воду. Слишком преданы себе.

— Давай мириться? — предложила вторая.

Они стали играть в ладошки и засмеялись.

— Это правда? — удивилась я.

— Я откуда знаю? — хмыкнул Лицедей, — Так далеко я ещё не заходил.

Откуда-то донеслась игра на гитаре.

— Опа, — оживилась я, — Вечность играл эту песню одной из тех, в кого ему угораздило втрескаться.

— Зелёные рукава? — приподнял брови Лицедей.

— Такая красивая песня, — вздохнула я.

— А по-моему, тупость, — фыркнул Лицедей, — Одно нытьё, растянутое на 16 куплетов.

Я пожала плечами. Вдали дребезжал рассвет. Я вздохнула. Этой ночью Хамелеон стала сильнее.

====== Ореховое сходство ======

С Хамелеоном мы заключили мир. Но на самом деле это была холодная война. Хамелеон была моим кривым зеркалом. У меня были друзья — у неё не было никого. Я завоевывала расположение людей — она открещивалась от тех, кто был с ней добр. Я сбегала по ночам — она по ночам спала. Я врагам сразу объявляла войну — она врала, подлизывалась и лукавила. Я была открытой — она была скрытной. Мы были дружной компанией палаты номер три, и в то же время были сами по себе. Ворожея тихо сходила с ума, истончая тёмную дымку. Хамелеон преображалась, делаясь всё безобразней. Сара… Сара таяла. Жюли сморкалась и жевала чеснок. Как будто чего-то не хватало. Нам всем. А может, даже кого-то.

А тем временем зима вступала в свои права. Ветер выл в трубах, ударял ветками об окно. Дни становились холоднее, ночи длиннее, темень гуще. Население больницы ходило в свитерах, шарфах, рукавицах, шерстяных носках. Дрались за обогреватели, толпились у батарей, сидели на подоконниках, несмотря на холод, пока Халаты их не сгоняли. Сморкались, жаловались на больное горло, дышали в ингаляторы. Закутывались в пледы и одеяла, как в плащи, и ходили так по коридорам, пока Халаты не заставляли их одеться нормально. Часами торчали в тёплом душе, грелись чаем, кофе и посиделками в компаниях. Из сада перебрались в палаты, которые превратились в настоящий закрытые мирки, маленькие и уютные.

По ночам больше не гуляли. И только мы с Эриком, Саймоном и Грегом сбегали втихаря, накинув куртки на пижаму, и ходили по заднему двору, пробирались на крышу, а иногда выбирались в город, гуляя под дождем и снегом. Неоновые огни отражались на мокром асфальте, фонари почти не горели, моторы шумели, свет в окнах забегаловок гостеприимно горел. Денег не было, но иногда хозяин ресторана мексиканской кухни выносил нам такос, и мы ели, сидя на ступеньках служебного входа. Незамедлительно приходили собаки и кошки, и мы обязательно с ними делились. Кошки ласково мурчали, собаки высовывали языки и как будто улыбались, и мы гладили их всех. Саймона распирало от удовольствия больше всех.

А потом к нам перебралась Сандра. Такая жалкая, одинокая, неловко переминающаяся на пороге. Ничего общего с той уверенной Сандрой, которую знали в школе. Свалявшиеся волосы, отсутствие макияжа, покрасневшие глаза, неопрятная одежда и угловатость. Она, видимо, не узнала меня, а я предпочла сделать вид, что не знаю её. Мы приняли её в свою компанию, но понимали, что она одиночка. Связана по рукам и ногам этими цепями. Изуродованная, истерзанная душа в таком же теле. И главное то, что она настолько отчаялось, что ей это даже нравится.