— Выглядишь по-дурацки.

— И тебе привет, Блэк, — отвечает Люпин. Их отношения дошли до той фазы, когда они могут просто говорить — иногда. — Что ты хочешь сегодня? Слишком холодно торчать весь день на улице, так что я надеюсь, что намечается что-то в помещении.

После этого Сириус решает, что в помещение они не пойдут, пусть и сам немного замерз.

— Погулять.

Люпин не особенно рад это слышать, если счесть фырканье за намек.

— Серьезно, чего тебе от меня нужно? Ты никогда ничего не делаешь, не просишь, тебе что, так сильно нужен друг?

— Прошу, не нужно снижать высочайшие стандарты Гриффиндора, продолжая намекать, что у меня не хватает друзей, — отвечает ему Сириус, обходя ледяные лужи. — Хватит уже анализировать.

Но Люпин продолжает.

— Я пытаюсь выяснить, чего ты ждешь от этого, чем бы оно ни было, почему я так тебя интересую. Я скучный. Даже моя… — он понижает голос, хотя рядом никого, — особенность большую часть времени скучна. Я хорошо учусь. И не с твоего факультета. У нас ничего общего.

— Ты так говоришь, как будто от этого мое мнение изменится, — отвечает Сириус, глядя на него. Замок вдалеке становится все больше, хотя прогулка длится дольше, чем обычно, потому что Сириус обходит лужи, а Люпин их перепрыгивает, стараясь не поскользнуться. — Ты не скучный. — Повисает молчание. — И оценки не имеют отношения к этому, я отличник…

— У тебя есть друзья. Которым, как мне кажется, ты и правда нравишься, — перебивает Люпин, потому что дело не в том, кто из них лучший в учебе.

— А тебе, значит, я не нравлюсь? — Сириус не в обиде, даже не особенно удивлен, но его слегка впечатляет, что кто-то наконец признает это, хотя, как ему кажется, полшколы и даже половина его собственного факультета терпеть его не могут.

Но Люпин продолжает, запинаясь:

— У тебя есть брат. Есть вообще все. Ты богатый, популярный, тебя любят учителя, девчонки с восторгом вешаются тебе на шею, но почему-то ты из-за этого чувствуешь себя… как, Блэк? Как будто ты все контролируешь?

— Я и так все контролирую, — огрызается Блэк и соскальзывает в ледяную лужу.

Люпин хватает его за руку.

— Несомненно, — говорит он, а Сириус отдергивает руку. — Просто скажи, чего ты хочешь, и я продолжу жить как жил.

Сириус поднимает голову: замок кажется даже дальше, хотя они снова на месте.

— Хочу, чтобы ты прекратил, — отвечает он в неожиданном раздражении от того, что не может управлять беседой. Но Сириус хотел бы не этого, и, когда он снова поскальзывается, Люпин снова его ловит.

— О чем вообще речь, Блэк? Тебе одиноко?

— Мне не одиноко! — отвечает Сириус, может, чуточку громче, но тут же закрывает рот. Мать орет точно так же. Мать орет все время, постоянно вот так срывается. У них всех тяжелый нрав, у всех Блэков, и, может быть, Сириус станет среди них самым известным негодяем, кроме того, что он не орет, никогда, и именно потому так опасен.

Люпин разевает рот, по-настоящему, широко, как какая-нибудь рыба.

— Тебе одиноко!

Это совсем несвоевременно, потому что неожиданно в затылок Сириусу попадает мокрый снежок. С него капает холодным на мантию, и кое-что попадает за шиворот. Теперь он промок насквозь. Обернувшись, он видит троих первачков — малышню! — которые пару секунд смеются, пока до одного из них не доходит, в кого именно они запустили комком мерзлого снега, а потом становятся бледнее сугробов вокруг. Два гриффиндорца и хаффлпафец, вытаращив глаза и спотыкаясь, несутся прочь. Сириус чувствует, как руки сжимаются в кулаки. Первачки падают в снег.

Палочка в ладони, но Люпин хватает его за руки.

— Не надо, — умоляюще произносит он. — Не надо, успокойся.

— Не прикасайся ко мне! — рычит Сириус. Рычит тихо, словно огромный пес, который легко может разорвать кому-то горло. И это единственное предупреждение.

Люпин разжимает хватку. Первачки пытаются разобраться, что с ними не так, но как только пытаются бежать — взлетают, взмывают в воздух, поскальзываясь на полурастаявшем льду.

— Не надо. Они просто играют, а ты злишься не на них, а на меня.

Сириус слышит сказанное и понимает, что это правда. Наконец-то просыпается ошеломляюще холодная логика, которую он тщательно культивировал каждый раз, когда гнев захлестывал его с головой, когда он не различал никаких цветов, кроме красного.

— Тогда сделай что-нибудь.

— Что?

— Сделай что-нибудь немедленно, Люпин, или сделаю я, — тихим, пробирающим до костей голосом говорит Сириус. — Повторять не стану.

Люпин замирает, пылая румянцем, потом прячет палочку и шагает вперед, чудесным образом не скользя на льду. Ни сглазов, ни заклятий. Он помогает малышне встать и что-то им говорит, что-то, чего Сириус не слышит, и они с напуганным видом сбегают — на этот раз умудряясь не скользить и не падать.

Повернувшись, Люпин шагает к Сириусу, который сумел преодолеть гнев, по крайней мере, слегка, хотя по большей части с ним справилось именно любопытство.

— Ну и?

— Снял с них по десять баллов, — говорит он, и взгляд Сириуса перебегает на значок старосты у Люпина на груди. У него никогда не было еще ручного старосты — слизеринские не в счет, потому что он не владел ими, а просто позволял существовать в обмен на всякие услуги. Но Люпин еще не закончил. — Я не стану накладывать на кого-то сглаз только потому, что ты злишься. Не стану травить кого-то ради тебя, понял?

Эти слова заставляют Сириуса посмотреть на него, посмотреть по-настоящему. Никто еще не говорил Сириусу подобного, ни разу. Слизеринцы, которые не соглашались слепо ему верить, были либо слишком напуганы, либо слишком заняты, пытаясь его перехитрить. Никто еще не говорил ему такого в лицо. Не принято.

Интересно. После этого злость проходит.

— Что, если так?

— В смысле — так? — спрашивает Люпин, сжимая губы в тонкую, тонкую линию.

Сириус вдруг отворачивается и снова смотрит на замок: отсюда тот кажется совсем маленьким, хотя они ушли не так уж далеко. Может, волшебство, которое он чувствовал в свои одиннадцать, просто улетучилось, когда он узнал, что внутри.

— Одиноко.

Лицо Люпина смягчается, расслабляется, и он вздыхает.

— Мог бы попробовать не доставать других людей, — предлагает он, как будто это просто.

Сириус отказывается верить, что тот настолько глуп. Он же видел, какие у Люпина оценки.

— Ну я же так делаю не ради веселья, правда? — Ну, по большему счету. — Сделай одолжение, если придумаешь, как управлять слизеринцами и при этом не использовать мой дурной характер, сразу расскажи мне.

— Очень утомительно, судя по всему, — парирует Люпин, пряча палочку. Сириус понимает, что повторяет этот жест, а после этих слов опускает плечи. Все это тяжело, и он запускает пальцы в волосы, стряхивая остатки снежка. И молчит, но Люпин, похоже, расценивает молчание как знак согласия. — Зачем тебе это?

— Ты же не можешь быть настолько тупым, — отвечает Сириус.

Люпин закатывает глаза.

— Нет, как ни странно — да оно того и не стоит.

Сириус никогда не задавался этим вопросом. Даже не задумывался. Не он, так Регулус. Хотя нет, Регулусу такое не под силу. Значит, кто-нибудь другой, сильнее и лучше Регулуса — тот всегда был ведомым, а не ведущим.

— И кого бы ты предложил?

Люпин молчит. Сириус кивает. Других нет. Ну, на самом деле, есть, но выбор будет не лучшим. Они шагают к замку и, добравшись до него, Люпин глядит на Сириуса со сложным выражением.

— Я не хочу об этом жалеть, — наконец произносит он, — так что не заставляй меня. — Спустя минуту он кивает, как будто уверяется в чем-то. — Мы станем друзьями. Не потому, что ты обо мне знаешь всякое, — быстро добавляет он, — а потому, что тебе, кажется, нужен тот, кто не станет по утрам целовать полу твоей мантии.

Поначалу Сириус возмущен — да что этот оборотень себе позволяет? Думает, что ему такое нужно? — но потом Люпин уходит, направляясь к лестнице, ведущей в Гриффиндорскую башню, а Сириус стоит в фойе, гадая, что же произошло, и почему сейчас ему гораздо теплее, чем было пару минут назад.