Джек улыбнулся, внимательно разглядывая Каана. Вот как. Немного откровений.

— Потрясающий, — согласился тот.

— Ты его любишь.

Центрифуга нежно гудела, напевала, почти как ТАРДИС.

— Я не способен любить, — с горечью ответил Каан. — Это не заложено в основы моей личности.

И немного лжи. Наверное, ему стоило волноваться из-за этой невысказанной угрозы, но вместо этого Джек почувствовал щемящую волну жалости. Он отлично понимал, как можно влюбиться в Сека. Все равно Каан ничего не добьется. Даже если бы добивался. Но время идет. Кто знает, чем все закончится? Возможно, только сам Каан, если не забыл.

— А вот это гораздо более безумное предположение, чем все твои старые безумства, вместе взятые. Ты ведь притворялся тогда, на крусибле?

— Не совсем, — с выдохом облегчения ответил Каан, который явно был рад, что разговор пошел в новое русло. — Органические повреждения мозга, которых нет в этом теле. Но я и притворялся тоже. Ты прав.

Он нажал на кнопку, и центрифуга запела выше, ускоряя вращение. Звуки вернулись с ощутимым толчком изнутри.

— Ты жалеешь о том, что сменил тело? — спросил Джек.

Каан рассмеялся тонким знакомым смехом.

— Представь, что у тебя удалили глаз. Язык. Обе кисти рук и одну ногу. Сделали лоботомию. И ты не можешь регенерировать обратно. Вот как я себя чувствую. Вот как я теперь живу.

Джек покачал головой.

— Думаю, у тебя есть другие преимущества. Снятые блоки. Возможности. Эмоции. Удовольствия, — сказал он. — Ты же живешь на полную катушку. Я знаю.

— Это все мусор. Все неважно.

Каан опустил голову и добавил в программу новый параметр: картинка подсветилась ярко-синим. Поле металось по экрану вместе с куклой, синяя нить осью пересекала его, тянулась прочь, за экран.

— Что ты обнаружил? — спросил Джек, наклоняясь вперед.

— Что эта штука — только звено в цепи, — ответил Каан, стуча по клавишам все быстрее. — И что методика передачи энергии… сегментация… Это открывает новые горизонты. Новые… возможности. Только подальше от Разлома. Разлом делает эту трансформацию непредсказуемой… А!

Центрифуга ускорила обороты, и пятно на экране вдруг вспыхнуло алым и пропало. Следующая фраза Каана прозвучала ясно и непривычно отчетливо:

— Кукла разбилась.

— Отлично, — сказал Джек, поднимаясь на ноги. Облегчение толкнуло теплом в живот. Пусть. Что должно было случиться, случилось. — Это к счастью.

Каан только улыбнулся в ответ и выключил терминал.

========== Уровень А. Галактики и откровения ==========

Солнце, одно из двух — красный карлик, — спелым яблоком упало за горизонт, и на небе наконец выступили звезды. Их было немного, так всегда в сателлитных галактиках, но зрелище все равно оставалось красивым.

Фиолетовый в свете солнца песок сейчас поголубел и казался светлее воды — иссиня-черной, непроницаемой и блестящей. В ней отражалась лежащая на ребре галактика Млечный путь — отражалась и одновременно тонула, а может, просто пробовала воду, макнув в нее спиральный рукав.

Сек стащил туфли, носки и сел прямо на песок, скрестив ноги. Ночи на этой планете короткие, три часа сорок семь минут, а сутки длятся двадцать.

— Что я должен здесь увидеть? — спросил Каан. Сек оглянулся: он стоял в дверях ТАРДИС, опираясь спиной о простенок и скрестив руки на груди в совершенно человеческой защитной позе. Вероятно, он опасался мести. Тогда зачем согласился отправиться вместе с Секом на эту планету? Логика Каана ускользала от него, и это раздражало даже сильнее, чем неудовольствие на лице бывшего… Сек крепче сжал губы. Он не мог подобрать нужное слово. Соплеменника? Они и сейчас соплеменники, если подумать. Коллеги? Это просто глупо. Подчиненного, наверное, будет правильным словом.

— Галактику. Смотри. Это красиво, — ответил он.

— Я видел тысячи галактик раньше. Ты тоже. Это не новая информация, — сказал Каан.

Гнев и ненависть — как взрывная волна. Так и ищут лазейку, чтобы вырваться наружу и сокрушить все на своем пути. Ищут повод. Поводов Каан давал предостаточно, но Сек проглотил нарастающее раздражение и сказал:

— Новое прочтение старой информации. Иди сюда.

Каан оттолкнулся от простенка и подошел ближе.

— Сними обувь и сядь.

— Стоя гораздо удобнее, — бросил Каан.

Это была уже не лазейка, а целая брешь. Зияющий пролом.

— Сними обувь и сядь! — рявкнул Сек.

— Слушаюсь, — пробормотал Каан, вздрогнув, деревянно согнулся и начал стаскивать кеды.

Раскаяние совсем не похоже на взрывную волну. Оно скорее как масло, проникающее в любую щель, медленно, но неотвратимо, особенно при гравитации вращения. Едкое и липкое масло. Не ототрешь, если попадет на ткань.

Сек промолчал. С раскаянием он тоже умел бороться. Когда-то давно он учился определять, какие эмоции испытывает, на что они похожи. Потом — справляться с ними. Следующим шагом будет умение имитировать нужные эмоции, как это делают люди и таймлорды. Слишком похоже на искажение истины, но зато целесообразно. Можно этим не пользоваться, хотя уметь — надо.

Каан сел, подобрав полы халата, и пошевелил пальцами ног в песке.

— Тактильные ощущения. Я понял, зачем ты приказал мне разуться. Это приятно. Необычно.

— Я просил, а не приказывал, — ответил Сек.

Каан криво улыбнулся.

— Ты сам меня вынудил, — продолжил Сек и замолчал, поняв, что это слишком, и пора остановиться. С Кааном всегда было сложно. И раньше тоже. Он всегда сомневался. Выдвигал разгромные доводы. Это полезное умение, всегда нужен объективный критик, но теперь об объективности можно было забыть навсегда. Простить предательство нетрудно, труднее не вспоминать о нем каждый раз, когда видишь виновника.

Или жертву. Каан, кажется, тоже вспоминал об этом при каждой встрече. Мстительное удовлетворение, которое при мысли об этом ощутил Сек, было очень приятным.

— Извини, — сказал Каан. Он взял песок в руку, пересыпал из ладони в ладонь, ловя голубоватые струйки.

— За что? За то, что не разулся сразу?

— За то, что не разулся. За остальное тоже. Ты ведь это хотел услышать? — Каан не смотрел на него. Он продолжал пересыпать в ладонях песок. — Я был неправ. Я ошибся. Смертельно. Непростительно. Непростительная ошибка. Я расплатился за нее, но могу и извиниться. Это несложно. Могу еще раз. Столько, сколько нужно.

Признание собственной неправоты требует огромного мужества. Сек не был уверен, что у него хватит.

— Ты поступил, как поступил бы любой из нас на твоем месте, — выдавил он и опустил голову. Все же хватило. Оставалось надеяться, что этого будет достаточно.

— Ты — еретик и безумец, — сказал Каан. Он отряхнул руки о халат и дернул уголками губ, имитируя улыбку. — Ты усомнился в самом главном, в основе всего нашего существования. Но ты был прав. Я это признал. Мы в Малом Магеллановом облаке?

— В Большом.

— А! Я не следил за тем, как ты вводишь координаты.

Сек мог бы поклясться, что Каан нагло врет ему в лицо. Он за всем следил. Его ужасно интересовала ТАРДИС — до ревности, до отторжения, до нежелания брать его с собой или оставлять одного в консольной. ТАРДИС боялась Каана даже сильнее, чем ненавидела Джека. Сек ощущал ее страх, как свой собственный, холодом в груди. Дрожью в пальцах.

— Посмотри на небо. Это красиво, — сказал он.

— Приказываешь? — усмехнулся Каан.

— Нет.

— То есть, я могу и не смотреть? Я не имею понятия об эстетических критериях красоты, если не считать эффективности и целесообразности. И параметров золотого сечения, но у меня нет сейчас настроек визора, чтобы я их туда внес.

— У меня тоже нет, — сердито ответил Сек, — но я же вижу. Даже одним глазом. Для того, чтобы понимать красоту, не требуется ни бинокулярного зрения, ни технических приспособлений.

Каан вздохнул, пошевелил ногами, отгребая песок от себя.

— Требуется что-то другое, чего у меня нет.

— Твое тело более совершенно и продумано, чем мое.