Интересно, когда у Саши отпуск в этом году? А хочешь, я научу тебя танцевать? У тебя ведь все получается, и это получится.

– Хочу. Да, я хочу научиться танцевать. А что случилось с Семёном?

– С Семеном… Семен погиб. Там, в Чуфут-Кале. Так и осталось неизвестно, сам он сорвался со скалы или его кто-то столкнул… Мы должны были ехать вместе, но у меня вдруг возникли незапланированные гастроли, и вопрос стоял так: или я еду на гастроли, или прощаюсь с партией Жизели. Если бы я поехала с Сеней, он мог бы остаться в живых. А я выбрала Жизель.

Но я и танцевать после его смерти перестала. Как только получила это ужасное известие, поехала в Бахчисарай – в Чуфут-Кале только оттуда можно попасть – и почти месяц просидела на кладбище. Все никак уехать оттуда не могла. Мне все казалось, что я что-то пойму, что-то узнаю. Все казалось, что придет Сеня, поговорит со мной и останется. Или меня с собой заберет. А потом… Потом за мной приехал Лёва, увез меня в Москву, я вышла за него замуж, потом родился Саша, а потом уж не до балета было…

Сеня перед отъездом сказал мне в шутку, будто чувствовал что-то: «Если что случится, то брат у меня есть – без мужа тебе не бывать». У нас ведь обычай такой древний есть: если умирает муж, а у вдовы нет сына, то она вместе со всем своим имуществом как бы переходит к брату умершего. Развестись потом можно, но не раньше, чем через год. Странный обычай, конечно, да и не женаты мы с Сеней были. Но так уж получились. А с Львом Ароновичем мы прожили красивую, интересную жизнь. Но и он слишком рано умер…

– Ты не плачь, не плачь, ты ведь не виновата… Не плачь, бабушка, слышишь? – первый раз Марека назвала Руфину Семеновну бабушкой. Руфина Семеновна обняла ее голову, трудно было остановиться, горячие слезы текли и текли.

– Очень горькими были мои уроки. Слишком поздно я поняла, как больно бьет неправильный выбор. Ты прости меня, Машенька, что я так долго… Ты прости меня, девочка моя…

«Будет гроза», – подумал Сергей. Небо легло на горизонт черничным киселем, ветер, еще не сильный, но уже резкий и холодный, дул в спину, рвался к реке. Вот и дом показался. Что-то Роя не видать, не бежит навстречу. Грозы, что ли, испугался, теленок… Не бывало такого с ним. А что за тряпка на заборе болтается? Сергей не любил непонятных вещей. Все должно быть ясно, как, например, то, что такое небо несет грозу, да еще и с градом, что град побьет огурцы – опять ведь теплицу не поставил, что огород можно будет не поливать дня два и в лесу завтра делать нечего – сырые ягоды брать нельзя.

А эта тряпка на заборе непонятна. И от этого нехорошо. Не развешиваю я тряпки на заборе, да и не было у меня такой большой белой тряпицы. Ба, да это платье! Вон как трепыхается под ветром. Того и гляди, улетит сейчас. Сырое… Кого это черт принес? А внутри ёкнуло. Нет, не ёкнуло, а стукнуло. Бабахнуло так, что кровь волной ударила в голову, ноги стали ватными, руки ослабли и задрожали. Дверь открыта настежь, на крыльце уже пляшет Рой, крутит хвостом, как пропеллером.

Сергей медленно поставил холщовый рюкзак с продуктами на ступени. Потом сел сам. Покурить надо. Достал мятую пачку «Беломора». Не прикурить никак – ветер разгулялся уже не на шутку. Рой болтается туда-сюда, скулит. Молчи, дурак. Кто пришел-то, а? И чего платье мокрое на заборе висит? По реке, что ли, приплыла? Рой, стой, тебе говорят! Она там что, без платья, что ли, в комнате-то?…

Сергей молча, жадно курил. Первые капли со стуком разбивались брызгами о крыльцо, барабанили по крыше. «А-а-а, будь что будет!» – И Сергей, крякнув, вошел в дом, крепко затворив за собой дверь.

Ольга в мужской клетчатой рубахе стояла у стола и смотрела в окно. Когда Сергей вошел, она только повернула голову. В комнате стало совсем темно, по стеклу уже сплошным потоком текла вода, крупные градины отскакивали от подоконника. Ярко полыхнула молния, от грома задрожали рюмки в буфете. Сергей сжал зубы так, что они чуть не сломались. Гром раскатами пошел дальше, а рюкзак громко упал, стукнув об пол чем-то стеклянным. Этот звук прозвучал как выстрел стартового пистолета.

Он крепко сжал руками ее голову, как будто боялся, что она сейчас убежит, и долго, сильно целовал ее в губы, в шею, в глаза. Дотянувшись через Ольгу до стола, смахнул все, что там стояло, на пол – и оно зазвенело, покатилось, полилось… – приподнял и посадил ее на стол, пытался расстегнуть рубаху, но пальцы не слушались. Рванул, и пуговицы горохом посыпались на пол… Ольга тихо застонала, и он не смог выдержать – вошел, вонзился, погрузился в нее весь, без остатка, растворился в ней, горячей, вздрагивающей, запрокинувшей назад голову…

А потом смеялись, собирали с пола черепки разбитых кружек, жадно отрывали руками хлеб, макали в сметану, запивали молоком прямо из банки. Молоко текло по щекам, по шее, по животу… Сергей не давал Ольге одеться, затопил печку, чтоб она не замерзла, открыл заслонку, и оранжевые блики прыгали по ее гладкому, такому желанному и недоступному доселе телу. Молоко, которое текло по ее шее, животу и бедрам, было таким непривычно густым, таким сладким, что Сергей не мог оторваться…

Лиловая северная ночь прекратила дождь и тихо лежала туманом за запотевшим окном. А они лежали рядом на широкой деревянной кровати.

– А чего ты меня не спрашиваешь ни о чем, Сереж?

– А чего тебя спрашивать… Что было – потом расскажешь, если захочешь. А что будет, я и так теперь знаю. Я теперь тебя никуда не отпущу. Не отпущу, слышишь? И так, почитай уж, двадцать годов ждал. Не отпущу.

– Да я и сама не уйду, Сереж. Я не уеду от тебя, никуда не уеду.

– А дочку твою мы заберем, ей здесь хорошо будет. И школа есть в районе. Автобус по утрам заезжать будет, я схожу, договорюсь. В этом году так переживем, а весной я избу отделаю, машину куплю – одному-то мне и так добро было.

– Нет, Сереж, не повезем ее сюда, если только сама не захочет. Пусть в Москве живет, с отцом. Ей хорошо там, я чувствую. А избы у нас с тобой теперь целых две: хочешь – тут живи, хочешь – там. Забор только убрать надо.

– Забор-то я уберу. С утра и уберу. А ты мне пацана родишь… Чего притихла? Эй, парня-то мне родишь?…

Глаза Ольги были закрыты, но он почувствовал, как наполнилась она опять чем-то несусветно горячим, как запульсировала тоненькая жилка у самой ключицы, как выгнулась ее спина, напряглись ноги, и… услышал он этот тихий глубокий стон, от которого весь мир перестает существовать…

Саша работал художником в небольшой фирме при галерее современного искусства.

– Саш, тебя к телефону. Кажется, мама. Будешь разговаривать?

Вика, новая сотрудница, именующая себя полиграфистом-технологом, прижала телефонную трубку к смуглому упругому животику с голубой прозрачной бусиной в пупке, что призывно открывался между тугими джинсами и короткой майкой.

– Да, конечно. Спасибо, сейчас подойду. – Вика не шевельнулась, и Саше пришлось протиснуться между ней и столом, вдохнуть запах модной, но резковатой для лета туалетной воды и снять трубку прямо с горячего, слегка вспотевшего живота.

– Привет, мам! Ну как? Неужели прошла?! За полчаса? Ну, то-то! Знай наших! Молодец Машка, ничего не скажешь! А что вы так долго? Праздничный ужин? Конечно, надо отметить. У меня, правда, были некоторые планы, но я приду пораньше. Раз такое дело, обязательно приду.

Вика, чтобы не отходить далеко, решила полить цветы на подоконнике. «Никак не могу понять, что он за человек. На самом деле такой вежливый – спасибо, пожалуйста, слушаю вас, сейчас подойду – или просто прикидывается?» Сколько здесь работаю, ни разу не видела, чтоб из себя вышел. С мамой сюсюкает, как пай-мальчик. Кажется, ему уже под тридцать, а все еще не женат. Хотя выглядит гораздо моложе. Не дай Бог, сегодняшний вечер из-за мамы опять пропадет. Эту ситуацию надо ломать. Шурик – всё-таки очень интересный вариант. Ну, талантливый – это понятно. Вся фирма только на его работах держится. Интеллигентный, умный, что ни спросишь, все знает. Внешность что надо, женщины на улице за него то и дело взгляд цепляют. А ему все равно – не замечает ничего. Значит, не бабник. Коренной москвич, говорят, живет где-то на Садовой в большой квартире вдвоем с матерью. При деньгах всегда… Всё так хорошо, что непременно должны быть какие-то скрытые дефекты. Но с ними мы потом разберемся. А пока все развивается очень даже… Два раза были в кафе, один раз в кино, целовались в машине и у подъезда, как школьники. Давно так ни с кем не целовалась – понравилось. Зайти не захотел, сказал, дома ждут. Надо как-то ускориться. Он вроде прикипел уже ко мне, сопротивляться не будет. Жить в старом доме на Садовой – это же просто мечта! А для мамы его потом можно квартирку однокомнатную снять ну или что-нибудь еще придумать.