Заснул он мгновенно. И тут уж никакие силы не смогли удержать меня: уговаривал себя, что только посмотрю, как она спит, все ли хорошо у неё. А когда увидел ее, голова пошла кругом от запаха ее молодого, сильного тела. Я вообще перестал что-либо соображать в этот миг – вот они, животные инстинкты, что делают! А она даже глаз не раскрыла. Видно, думала, что это все еще Сашка…

Каждый человек, наверное, хоть раз в жизни совершает неразумный поступок. Но с этой ночи я и начал есть себя изнутри. Безжалостно, с остервенением невысказанного раскаяния наказывал себя ежедневно и еженощно. Сердце поддавалось быстрее всего. Когда Оля первый раз Мирьям привезла, как током ударило – вот он, мой ребенок! Думал забрать ее. С Олей, с Руфиной поговорить и забрать. Пусть все думают, что она Сашкина дочка, но воспитывать-то я бы ее смог. Год готовился, и Ольгу в письмах потихоньку настраивал. Даже в Архангельск тайком перед Новым годом на самолете слетал. Дедом Морозом нарядился, с подарками пришел. Оля узнала, конечно, засияла вся, а девочка так и не признала, но подаркам обрадовалась. Незаметно, как-то внутри себя обрадовалась, но я-то увидел. Посмотрел, как живут: бедно, конечно – комнатка маленькая, так и спят на одной кровати, вторую поставить некуда.

С трудом лета дождался, приехали наконец мои девочки. Мирьям кашляла тогда – продуло, наверное, в дороге. Повел ее в поликлинику врачу показать, заодно и кровь на анализ сдали. Увидел результат, и последние сомнения рассеялись. Группа крови четвертая, резус отрицательный. У Оли первая и положительный, в паспорте печать видел, у Сашки тоже. Моя дочка, моя кровь в ней течет! А насквозь изъеденное сердце отказалось эту радость принимать. Так и не сделал я для них ничего из того, что хотел…

Рути как убивалась тогда! Она давно чувствовала, что со мной что-то происходит. Но разве ей по силам было облегчить мои страдания? Ей и своей боли на всю жизнь хватит. Я только догадываться могу, что там было у нее с моим младшим сводным братом Сенькой. Почему она так переживала его гибель? Месяц из Крыма домой ехать не хотела, все на кладбище сидела, не разговаривала ни с кем. Силой увез ее оттуда и больше не отпускал от себя. И почему Шурик родился недоношенным, но вполне здоровым и упитанным карапузом? Сенька, шельмец, не скажет ни за что. Отыскал ведь его здесь, по-мужски поговорить хотел, а он: «Давно было, не помню. Твоя жена, ты и разбирайся, а мне там делать больше нечего, я только здесь свое счастье нашел».

Бедная, бедная моя Руфь, верная моя подруга навеки! Ох, и натворили мы с тобой дел своей страстью-любовью… Как-то дети наши со всем этим разберутся?

Завтрак завершался под прогноз погоды, обещавший погожий, солнечный день. Здесь нельзя было наскоро съесть бутерброд и залпом выпить стакан молока. Белоснежная скатерть, серебряные приборы, льняные салфетки, фарфоровая посуда, череда разнообразных блюд, даже во время обыденного завтрака посреди недели, – все это Мареку удивляло и волновало. За столом обычно собирались все, кто был в квартире, разговоры велись тихие, неспешные, бабушка Рути неизменно дирижировала столовыми спектаклями. Она первой нарушила молчание:

– Я думаю, пора подумать о школе для Марии. Пока не кончился июнь, в школах идут экзамены и есть все преподаватели, хорошо бы решить этот вопрос. Откладывать на конец августа, я думаю, не стоит.

– Маш, ты готова думать о школе? – Саша тихонько пнул Мареку ногой под столом, опасаясь, что она пропустила реплику бабушки мимо ушей.

Марека молча кивнула, продолжая жевать и смотреть в чашку.

– Тогда, наверное, стоит определиться, что Мария любит, а что не любит.

Саша опять ткнул Мареку под столом. Он, видимо, считал своим долгом озвучивать ей все, что говорила Руфина Семеновна. Похоже, такой буфер в виде Саши устраивал обоих, общаться через него было гораздо проще.

– Ну, Маш, что ты любишь, а что не любишь? Чертовски интересно узнать.

Марека оторвала взгляд от чашки и подняла глаза к потолку. Во как повернули: что любишь, что не любишь… Разве можно так сразу об этом сказать?

Люблю горы, правда никогда там не была, но знаю, что люблю. Люблю, когда горизонт далеко, а небо близко, люблю запускать воздушного змея, люблю читать, люблю старые фотографии, вишневое варенье и персики.

Люблю маму. Сашу тоже люблю. А не люблю змей, просто даже смотреть на них не могу. Не люблю, когда холодно, – кажется, что все сосуды внутри покрываются инеем и колют изнутри…

– Эй, Маш, ты долго будешь молчать? Поделись вихрем своих мыслей с присутствующими.

Марека серьезно посмотрела сначала на Сашу, потом на бабушку:

– Я хочу учиться в математической школе.

– Ничего себе выдала! Смелое заявление!

Руфина Семеновна от неожиданности поперхнулась кофе.

– Московские математические школы требуют серьезной подготовки. Ты уверена, что хочешь заниматься именно математикой?

– Я уверена, что у меня получится.

Саша даже вскочил из-за стола:

– Мать, ты представляешь, какой ребенок! Она уверена, что у нее получится! Ты хоть раз дождалась от меня таких слов?! Конечно, это будет математическая школа. Какая у нас тут самая лучшая?

– Кажется, Эдик преподавал во второй. Помнишь, как много он рассказывал о своей школе? Только нужно отыскать его телефон. У него там точно остались хорошие связи. В конце концов у него, кажется, есть знаменитые ученики, они тоже могут помочь. Ты не помнишь, когда мы с ним виделись в последний раз? – Руфина Семеновна оживилась, тоже встала и заходила по кухне. За столом осталась одна Марека. Ей представился профессорского вида пожилой Эдик, его знаменитые лысеющие ученики в роговых очках, со сползающими набок несуразными галстуками.

– Я могу сдать экзамен. Я решу все задачи, и меня примут.

Саша замер посреди кухни. Он вдруг понял, что, возможно, так оно и будет.

Руфина Семеновна, выдержав паузу, громко произнесла: «Так… Саша, посуду оставляю тебе. Я за справочником…» – и медленно пошла по коридору, думая, что от этой странной девочки можно ожидать всего. И почему она, собственно, не может обладать выдающимися математическими способностями?…

Набор в школу закончился еще в апреле. Но завуч, энергичный невысокий мужчина лет сорока, внимательно посмотрев на Мареку и как-то размякнув под пристальным взглядом ее черных глаз, вдруг сказал: «А давай-ка мы попробуем! Я дам тебе наши тесты, порешаешь, посмотрим, что из этого выйдет. Мамочка, погуляйте где-нибудь часа два».

Руфина Семеновна слегка покраснела и взяла Мареку за руку: «Это моя внучка!» «Ну и бабушки пошли в наше время… Как, говоришь, тебя зовут, – Мария?» – И он повел ее в класс.

Через два часа Руфина Семеновна нашла Мареку в кабинете завуча. Он сопел над исписанными листами, а Марека ела печенье и задумчиво смотрела в окно.

– А, это вы. Удивительно! Феноменально! Маша говорит, что раньше училась в Архангельске, в обычной школе. Вот они, потомки Ломоносова! Конечно, мы ее берем. За полчаса она решила сложнейшие задачи очень, очень оригинальным способом, очень… – И завуч опять углубился в формулы. – Простите, я увлекся. Интересно, очень интересно… Зайдите, пожалуйста, в канцелярию, оформите все документы. Наш секретарь уже в курсе. А первого сентября ждем вас. Ты слышишь, Маша, первого сентября мы тебя ждем!

Куда же все-таки подевался тот атласный матрас? Эта мысль беспокоила Моисея все утро. Наконец все разошлись: Саша на работу, Рути с девочкой в школу пошли устраиваться. Дома никого не осталось, можно и прогуляться. Моисей покинул тесную раму и решил начать поиски матраса с первого этажа.

Разве можно было предположить, что все богатство, которое измерить-то было трудно, в один год растворится, рассыплется в пыль, растечется по непонятной и недоброй новой стране, не принеся никому ни пользы, ни радости?

Земля в Крыму, приобретенная для обустройства сельскохозяйственной общины, – «караимский земельный рай», – так я любил ее называть, – новые кенасы, табачный завод, сотни магазинов, этот дом, который с такой любовью замышлялся, строился, обживался, – все пропало. Видно, наказанье мне такое выпало – смотреть, как рушится оставленный мной благополучный мир, как умирают от отчаяния мои дети, как, в спешке побросав вещи в мои старые английские чемоданы, уезжают самые близкие и дорогие. Уезжают, не зная куда, зачем – только прочь отсюда, от унижений, голода, холода, болезней и слез. Дай-то Бог, чтоб там, куда занесла их судьба, хватило им сил не пасть духом, не озлобиться и не потерять веру.