– Бизнес требует жертв. Вам всем надо много стараться, чтобы освоить цивилизованные способы работы. Привыкли жить в бардаке! Давайте-ка, учитесь выдавливать из себя рабов, – поганец наставлял добродушно и часто. После подобных наглядных занятий группа отправлялась на ночной монтаж, договариваясь с инженерами на свой страх и риск, потому что законно арендовать аппаратные «цивилизованный» космополит не желал. А сам он после того, как «каждая сестра получала по серьге», сваливал в ближайшее казино – просаживать «экономию».

Всю эту нервотрепку Павел терпел, потому что ничего больше не знал и не умел. Жизнь вне железобетона Останкино была непонятной и пугающей. Мир внутри – противным до омерзения, но знакомым. Так что, как-то сами собой постепенно исчезли обиды на прошлое, даже развилась некоторая ностальгия: в советском государстве было много идиотизма, но такой вопиющей профессиональной безграмотности не было.

– Тортякой в мордяку – это смешно, – любил говаривать поганец-продюсер. В этом для него был и менталитет, и образовательный уровень среднего жителя России. Эту страну он презирал, но приезжал наваривать быстрые деньги способами, за которые его давно бы посадили за решетку в американском раю, куда побежал он за длинным долларом, называя это эмиграцией по национальному признаку. На самом деле, – в группе ходили глухие слухи, – он пытался «химичить» с дерибасовскими замашками: то ли доливал, то ли разбавлял, то ли приписывал. Он так делал в Одессе, попробовал в Испании, попытался в Филадельфии, но там получил по рукам, отделавшись испугом, и, замарав штаны, прибежал в Москву. И из побитого второсортного эмигрантского пса стал важным «новым русским». А тут таких, как он – все в бизнесе по маковку!

В минуту душевного расслабления поганец любил предаваться размышлениям о глупости оставшихся – никуда из России не сбежавших – и лениво учил жить правильно. Так, с легкой руки этих баловней судьбы и наживы расплодились многочисленные пошлые шоу, где обнажались души и тела, в которых юмор начинался там же, где и заканчивался – в районе гульфика. Они понимали свое богатство и могущество, как возможность заставить других делать непотребство. И все с удовольствием начинали обсуждать чужое исподнее, чтобы не отстать от моды и не прослыть ретроградами, плетущимися в хвосте мировой «культуры». Политическую проституцию, извращения и настоящий половой акт провозгласили символами нового российского телевидения, а современность теперь стала называться сексуальностью.

– Ишь, как меня разобрало! – Павел тупо смотрел рекламу женских прокладок, а в душе рождалось отчаяние. Как и многие режиссеры, он надеялся заработать на рекламе денег для съемок своего кино. Какое там кино? Пиф-паф – и все кино. Нет его уже, и никому оно не нужно. – Да пошли вы все! – Он замялся с направлением. Послать хотелось так далеко, как никто никого никуда еще не посылал. – Однако, какое же это должно быть замечательное место! – Хотелось засмеяться, но получилась только кривая усмешка. – Лепота! А не сгонять ли самому?

Ближайшим стойбищем была кухня. Водка кончилась еще вчера, поэтому пришлось открыть сладкий вишневый ликер. Павел плеснул в стакан яркой пахучей жидкости. Как бабы это пьют? С первого раза ответить не получилось. Чтобы разобраться окончательно, пришлось осушить полбутылки. Если честно, то Павел так и не понял женщин, но захмелел сильно и зачем-то поплелся в спальню с пустым стаканом.

Очень мешали тапочки, но пришлось терпеть их на ухабах неразобранной постели, а заодно и очки на носу. Спать Павел любил и всегда делал это с удовольствием. Только сны никогда не помнил наутро. Хотя ощущения чувствовал остро. И всегда безошибочно мог сказать, хороший был сон или плохой…

… на кровати лежала женщина лет тридцати. Она спала. Это Павел понял, когда открыл дверь и вошел в комнату. Женщина открыла глаза и улыбнулась ему. Ободренный, он направился к кровати. На ощупь волосы оказались гладкими и мягкими. Он поднес к губам ее руку и игриво пощекотал шею. Потом наклонился, замер в долгом поцелуе…

… и проснулся от острого ощущения валидола или мятной карамели на губах. В комнате царил полумрак и полный раскардаш. Но женщины не было. Он оглянулся, мутными глазами осмотрел комнату и сфокусировал взгляд на руке.

– Пить меньше надо, – с блаженной улыбкой Павел бросил тапочки на пол, снял очки и, погасив лампу, основательно устроился под одеялом. Стоило опустить веки, как…

… он тут же поцеловал женщину и стал распускать галстук.

Глаза открылись сами собой – никакой женщины. Губы были влажными. И снова вкус мятной карамели. Только он снова закрыл глаза…

… как увидел себя, расстегивающего рубашку.

Открыл – ничего.

Павел сбросил одеяло и вскочил с постели. Кроме вдавленного матраса, грязной простыни и старого носового платка на кровати ничего не обнаружилось. Лоб покрылся мелкой испариной. Павел прислонился к стене, потом воровато ущипнул себя за руку и потер глаза. Комната, по-прежнему, была пуста. Он опять закрыл глаза…

… женщина лежала на кровати.

Веки начали медленно приподниматься, и обзор четко разделился на две части: внизу, где глаза уже открылись, была пустая комната, вверху, в там, где веко еще прикрывало зрачки, – оторванная пуговица крутилась, как волчок. А сам он…

… улыбался женщине.

Павел открыл глаза и целую вечность стоял неподвижно, глядя в одну точку. Потом взял пачку сигарет с прикроватной тумбочки и закурил. Брошенных тапочек нигде не было видно, и пришлось плестись на кухню босиком. Внутренность холодильника, исследованная в предыдущем подходе, ничего нового не предложила, завершить знакомство с ликером было выше всяких сил – лучше принять душ. Однако, в ванный Павлу совсем не понравилась взъерошенная рожа в зеркале, он подмигнул своему отражению и вернулся в спальню. Лицо расправилось, губы сложились в легкую улыбку – с таким выражением в детстве он встречал подарки.

… женщина проводила глазами брошенную им рубашку…

....

Утром, потянувшись, Павел поначалу не понял, что произошло? Сознание отметило только какое-то несоответствие обычному ходу вещей. Похмелья не было. Он лежал, а внутри тела происходили невероятные вещи. Самое удивительное ощущение преподнесла спина, казалось, что позвонки, нервы и мышцы дружно поют, а capella осанну здоровью. Он всегда просыпался от позвоночных болей. Застарелый радикулит лечить было некогда. Давно, еще со школы, неудачно оседлав «коня» на физкультуре, Павел сделался постоянным посетителем физиотерапевтов и массажистов. С возрастом сошла на нет охота стать безболезненным прямоходящим. Эскулапам он перестал верить, а заклинателей и костоправов панически боялся. Но сейчас?! Он с удовольствием размял косточки, как заправский кот. И опять ничего. Никакой боли!!!

– Так не бывает, – Павел произнес это на всякий случай тихо.

Но так было! Спина запросто выгибалась без всякого хруста. И тогда он взял стакан. Из его пустоты слабо пахло… самогонкой! А на рубашке отсутствовала пуговица. Неизвестная сила вытолкнула Павла из постели и отправила на кухню. Перед холодильником он оробел – собственно, чего ищет, в чем хочет удостовериться? Совершенно точно в холодильнике нет самогона – стал бы он лакать ликер! Отчаянная попытка найти его в каком-нибудь другом месте тоже ничего не дала: тары не было на столе, в мусорном ведре валялись только гнилые яблоки, в ящиках стояли нечищеные кастрюли. Его не было ни в спальне, ни на балконе.

Павел уже сообразил, что поиски ни к чему не приведут, но остановиться не мог, ведь стакан пах не ликером, который он заглатывал вечером перед сном. Стакан вонял отвратительной самогонкой. Он вернулся к кровати. Необходимо было успокоиться. Но как быть с самогонкой?! Стакан есть, запах есть, значит… О том, что это могло значить, подумать было… Спина, банка…