– Нет, в первые шесть месяцев. Но ещё до экзамена на повышение Рэнсом покинул правоохранительные органы. Его завербовал сэр Джаспер Дженкин.

– Кто это?

– Высокопоставленная личность в Министерстве внутренних дел, – смутившись, Хаббл замолчал. – Это всё, что мне известно.

Гарретт повернулась и кинула взгляд на силуэт широкоплечей фигуры Рэнсома, вырисовывающийся на фоне сияния лампы. Его поза была расслабленной, руки небрежно засунуты в карманы. Но от неё не ускользнуло то, как быстро он повернул голову, оглядывая местность в процессе разговора с констеблем. От его внимания не ускользало ничего, даже прошмыгнувшая крыса в конце улицы.

– Мистер Рэнсом, – окликнула его Гарретт.

Оборвав беседу, он повернулся к ней.

– Да, доктор?

– Мне нужно будет написать заявление, касательно произошедшего сегодня вечером?

– Нет, – его взгляд переместился с её лица на констебля Хаббла. – Для всех будет лучше, если мы сохраним вашу и мою конфиденциальность, предоставив констеблю Хабблу честь задержать этих людей.

Хаббл начал протестовать:

– Сэр, я не смог бы приписать себе ваши заслуги.

– Здесь была и моя заслуга, – не смогла удержаться Гарретт от едкого комментария. – Я обезвредила одного из них с ножом.

Рэнсом подошёл к ней.

– Позвольте ему приписать их себе, – уговаривал он тихим, ласковым голосом. – Ему объявят благодарность и выплатят премию. На зарплату констебля жить не просто.

Будучи слишком хорошо знакомой с небольшой зарплатой констебля, Гарретт пробормотала:

– Конечно.

Один кончик его рта приподнялся вверх.

– Тогда позволим мужчинам разобраться с этим делом, а я провожу вас до главной дороги.

– Спасибо, но я не нуждаюсь в охране.

– Как пожелаете, – быстро откликнулся Рэнсом, словно уже заведомо готовый к её отказу.

Гарретт с подозрением на него посмотрела.

– Вы же всё равно собираетесь следовать за мной? Как лев, преследующий отбившуюся от стада козу.

От улыбки внешние уголки его глаз приподнялись. Один из констеблей прошёл мимо них с фонарём, и случайный лучик света упал на длинные ресницы Рэнсома, высекая оттенки необычайного, яркого голубого цвета в его тёмных глазах.

– Только до тех пор, пока вы благополучно не сядете в двуколку, – сказал он.

– Тогда я предпочитаю, чтобы вы шли со мной, как цивилизованный человек, – она протянула руку. – Мой скальпель, пожалуйста.

Рэнсом потянулся к внутренней стороне подошвы ботинка и достал маленький блестящий ножик. Скальпель оказался более менее чистым.

– Прекрасный инструмент, – сказал он, восхищённо рассматривая лезвие в форме ланцета, прежде чем бережно передать его ей. – Дьявольски острый. Вы затачиваете его используя масло?

– Алмазную пасту. – Убрав скальпель в сумку, Гарретт взяла в одну руку массивный саквояж, а другой подняла трость. Когда Рэнсом попытался забрать у неё сумку, она пришла в замешательство.

– Позвольте мне, – пробормотал он.

Гарретт отступила, крепче стискивая кожаные ручки.

– Я сама в состоянии её донести.

– Очевидно, что так. Но я проявляю вежливость по отношению к леди, а не ставлю под сомнения ваши способности.

– Вы бы предложили тоже самое врачу-мужчине?

– Нет.

– Я бы предпочла, чтобы вы относились ко мне, как к врачу, а не как к леди.

– Почему вы должны быть кем-то одним? – задал он резонный вопрос. – Вы являетесь и тем и другим. Мне не сложно нести женскую сумку, при этом уважая её профессиональные способности.

Его тон был обыденным, но что-то во взгляде детектива её нервировало. Выражение глаз Рэнсома выходило за рамки того внимания, которое проявляют по отношению к посторонним людям. Она колебалась, и он протянул руку, тихо, но убедительно сказав:

– Пожалуйста.

– Спасибо, но я справлюсь сама. – Гарретт направилась в сторону главной магистрали.

Рэнсом последовал за ней, засунув руки в карманы.

– Где вы научились так пользоваться ножом?

– Пока я находилась в Сорбонне. Группа студентов-медиков устроили из этого игру, развлекая себя после занятий в колледже. Они соорудили мишень за одним из лабораторных зданий, – Гарретт сделала паузу, прежде чем признаться: – Я так и не овладела техникой метания ножа снизу.

– Вам вполне достаточно хорошего верхнего броска. Как долго вы жили во Франции?

– Четыре с половиной года.

– Молодая женщина, обучающаяся в лучшем медицинском учреждении во всём мире, – вслух рассуждал Рэнсом, – далеко от дома, берёт уроки на иностранном языке. Вы целеустремлённая женщина, доктор.

– Ни одно местное учреждение не приняло бы женщину, – прагматично заметила Гарретт. – У меня не было выбора.

– Вы могли бы сдаться.

– Этот вариант никогда не рассматривается, – заверила она, и он улыбнулась.

Они прошли мимо захудалого здания, где располагался закрытый магазин, его разбитые окна были заклеены бумагой. Рэнсом протянул руку, чтобы провести Гарретт мимо кучи из пустых устричных ракушек, побитой керамики, и того, что оказалось гниющими воздуходувными мехами. Она рефлекторно сжалась от его лёгкого прикосновения к её руке.

– Не бойтесь меня, – сказал Рэнсом. – Я просто собирался помочь вам пройти по дороге.

– Это не страх. – Гарретт помедлила, прежде чем добавить с лёгким налётом застенчивости: – Полагаю, моя привычка оставаться независимой укоренилась слишком прочно. – Они продолжили идти по тротуару, но перед этим Гарретт поймала его мимолётный, тоскующий взгляд на её докторском саквояже. У неё вырвался короткий смешок. – Я позволю вам нести мою сумку, – предложила она, – если вы не будете скрывать свой настоящий акцент.

Рэнсом остановился и посмотрел на неё с внезапным удивлением, между его бровей залегла морщинка.

– Что меня выдало?

– Я заметила намёк на акцент, когда вы угрожали одному из солдат. И то, как вы коснулись вашей шляпы... медленнее, чем это обычно делают англичане.

– Мои родители были ирландцами, вырос я здесь, в Кларкенуэлле, – сказал Рэнсом как ни в чём не бывало. – Я не стыжусь этого. Но порой акцент становится помехой. – Протянув руку, он подождал, пока Гарретт отдаст ему сумку. На его лице появилась улыбка, когда он заговорил с акцентом, который, казалось, медленно подогревался на слабом огне, его голос изменился, став звучным и низким. – Итак, девушка, что бы вы хотели от меня услышать?

Ошеломлённая тем, как он на неё действовал, и почувствовав нервное покалывание в животе, Гарретт не спешила отвечать.

– Вы слишком фамильярны, мистер Рэнсом.

Он продолжал улыбаться.

– Но такова цена, если вы хотите услышать ирландский акцент. Вам придётся смириться с небольшими милашествами.

– Милашествами? – смутившись, Гарретт вновь продолжила идти.

– Комплиментами вашему шарму и красоте.

– По-моему, это льстивая чепуха, – твёрдо сказала она, – и я прошу меня от этого избавить.

– Какая вы умная, деятельная женщина, – продолжал он, как будто не услышав её, – и, что и говорить, у меня слабость к зелёным глазам...

– У меня есть трость, – напомнила ему Гарретт, порядком раздражённая его издёвками.

– Вы бы не смогли ею причинить мне вред.

– Возможно, – уступила она, стиснув рукоятку. В следующий момент она взмахнула тростью и нанесла горизонтальный удар, не слишком сильный, чтобы причинить серьёзный вред, но достаточный, чтобы преподать неприятный урок.

Вместо этого, к её негодованию, урок преподали Гарретт. Удар был ловко блокирован её же собственной кожаной сумкой, а трость снова вырвали из рук. Саквояж с грохотом ударился о землю, содержимое задребезжало. Прежде чем Гарретт успела отреагировать, она оказалась прижатой спиной к груди Рэнсома, с тростью поперёк горла.

Возле уха послышался манящий, согревающий словно виски, голос:

– Вы заранее подаёте сигналы о своих действиях, дорогая. Это плохая привычка.

– Пустите, – выдохнула она, извиваясь и беспомощно негодуя.