– На какой игле? – Усмехнулся Хозяин леса.

– На какой, на какой, наркоман он. Понял? У него и в больнице блат есть. Там и достает все, что его утробе угодно. Одним словом – негодяй. По-другому не скажешь.

– Да-а-а-а. – Озабочено покачивая головой, протянул Леший. – Ладно, разберемся, это не по моей части. Хотя, по правде сказать, я бы этому Никитке, глазенки на затылок вышиб бы. Ну, кто знает, может, когда-нибудь свидимся? Мы ведь тоже в город податься решили. Так, значит, рыбу сетями не выловишь?

– Безусловно! Это надо быть крупным идиотом, чтобы не понять этого.

– Ты на меня, что ли, намекаешь?

– Нет, что ты! Нет, конечно. Я про власть нынешнюю говорю.

– Значит, про Ваньку нашего, дурочка. – С горько опущенной головой пробубнил хозяин леса.

– Про какого Ваньку?

– Знаю про какого. А тебе-то что? – Затем Леший, посмотрев на браконьера своим опытным взглядом, громко скомандовал: – А ну-ка, милок, встань!

– Зачем это? – Робко пробормотал коротышка.

– Вставай, вставай. Не боись, бить больше не буду.

Тимофей покорно встал.

– Во, гляди-коси, а ты ростом-то аккурат с Мокрушу нашего будешь.

– Ну и что?

– А то, что одежда твоя ему в пору придется. Понял? Так что, давай-ка, голубок, раздевайся.

– А ты задницу у ежа не видел?

– Чего, говоришь, я видел?!

– Да нет, ничего. – Опомнившись вдруг, лукаво усмехнулся браконьер. – Это я так, к слову пришлось.

– Ну-ну. Гляди у меня! А то, я думал, обидеть хочешь.

– Мил-человек, посуди сам, как я со связанными руками раздеваться буду? – Вывернулся Тимофей.

– И то верно. – Согласился Хозяин леса. – Ладно, считай, что убедил. – И, всей грудью втянув в себя через нос лесной аромат воздуха, обрадованно воскликнул: – Чуешь? Дымком потянуло. Значит, уже костер развели. Что же, пойдем, познакомимся поближе. Да не боись, они ребята смирные. – Пытался подбодрить Леший связанного по рукам браконьера.

Тимофей хлюпнул носом и посмотрел на своего обидчика.– Ты только, мил-человек, нашему Борису Степанычу, не говори, что я тебе рассказывал. Про Никитку. Да и вообще. Сам понимаешь. А то мне – конец. Просто накипело, вот и поделился своей болью. Вроде, как легче стало. А то душа огнем горела от адской несправедливости.

– Ладно, не скажу. И, все-таки, одного не могу понять, у вашего Бориса Степаныча, получше, что ли, машины не нашлось? Чагой-то вы сюда за кудыкины горы на таком драндулете прикатили?

– На грузовике. – Поправил Лешего Тимофей. – Вообще-то, в обкомовском гараже машин столько, что глаза разбегутся. Бери любую. Здесь все дело в его жене, то есть в Варваре Никаноровне. Ох, и вредничающая баба. А ревнивая! Спасу нет. Она считает так: раз муж едет на рыбалку в легковом автомобиле, значит – к любовнице. И точка. Объяснять, тем более спорить с ней, бесполезно. Вот и пришлось брать грузовик. А что делать? Ведь эта дура от ревности с ума сойдет. Что зря говорить? Одно слово: баба, она и есть – баба. Раньше у меня был напарник, Егор Семеныч, прекрасной души человек. Из-за нее погорел. Мы как раз щебень привезли на обкомовскую дачу. Стоим, ждем рабочих. И вдруг, появляется она, эта клуша, Варвара Никаноровна. В рот бы ей чего-нибудь такого нехорошего. Понятное дело, от тоски и безделья с ума сходит. Поговорить-то не с кем. И начала нас унижать и оскорблять. Что мы бездельники и хамы, и вообще, быдло. И нигде не были и ничего не видели. Ну что ей, этой дуре тупорылой ответить? Стоим и молчим. А она опять. Вот, мол, я всю Европу объездила, и в Азии была, и даже в Израиле. А мой напарник, Егор Семеныч, был человеком горячим и не сдержанным. И, конечно же, не стерпел таких оскорблений и унижений. Да как сказанет: мол, «хорошая скотина дома не пасется». От таких слов Варвара Никаноровна побледнела. Глазенки поросячьи налились кровью, чуть из орбит не выскочили. Слово произнести не могла. Резко повернулась и ушла. А на следующий день вызвали моего напарника, Егора Семеныча, куда следует и больше я никогда его не видел. Где он? Что с ним? Ни слуху, ни духу. А эта дрянь по сей день, как сыр в масле катается. Ну и где справедливость? Где она, спрашиваю? Молчишь? То-то. Знай наших. Но зато одну простую истину я постиг.

– Какую?

– А то, что баба в политике – это, что корова на льду. Прыти много, а толку – ноль.

– А что, она тоже политик, что ли?

– А как же. В обкоме высокую должность занимает, курва. Отчего же мы так живем-то, не по людски? Оттого, что там нынче баб, как собак не резаных. А в случае чего, всю вину на этих дур тупорылых свалить можно. А что? Никуда не денешься, слабый пол. С них, как с гуся вода. Взятки гладки. Многое прощается. Политика такая.

– Стало быть, вы женщин тоже бабами называете? – Откашлявшись в кулак, усмехнулся Хозяин леса.

– Нет, почему? Просто женщина в политику не пойдет. У нее и дома забот полный рот. Туда идут только бабы, которым все равно: стоять на базаре, да семечками торговать, или с трибуны кричать, как они свой народ пламенно любят. Лишь бы быть у всех на виду. Взять, к примеру, мою жену. Человек с высшим образованием, а в партии не состоит. Как-то ее лучшая подруга, которая часто бывает у нас дома, спросила: «Тамар, а не вступить ли нам с тобой в партию»? Знаешь, что моя жена ответила?

– Откуда же мне знать?

– Она сказала так своей лучшей подруге, я подчеркиваю, единственной. С другой бы так не откровенничала: «Извини меня, пожалуйста, Света, но я пока еще не дошла до такого уровня, слава Богу. Может быть, годам к восьмидесяти, если доживу, обязательно вступлю».

– Эхе-хе-хе. – Вздохнул Леший. – Как любит выражаться наш Васька: Скажите спасибо, что не я вас, дурней, делал. Вы бы еще чудней были бы.

Глава 4 «Первые разборки»

А в это время Кикимора со страшной злобой и ненавистью в глазах медленно наступала на Кота, который, как бы размышляя над сложившейся ситуацией, заложив руки за спину, нехотя расхаживал вдоль оврага, до краев наполненного водой.

– Ах, ты, гадина ползучая, тварь без рук безногая! – Задыхаясь от гнева и ярости до хрипоты, визжала Кикимора. – Я же тебе теперича спокойно помереть не дам. Что ж это я, выходит дело, по-твоему, дура что ли? Ух ты, гниль поганая, нет, больше молчать не буду! Все Лешему расскажу, как только он вернется. И про то, как Домового подставил. Забыл, небось? А я помню. Я все видела! И как Соловья-Разбойника нашего загубил. А какой был мужчина! А как пел, как пел! А ты, сволочь недоношенная, Лешего натравил на него. А он и поверил. И кому?! Это тебе так даром не пройдет. Ты меня понял? Нет?

Но Василий, не обращая внимания на бабьи угрозы, продолжал расхаживать по намеченной им траектории. И только изредка поглядывал, то на звезды, которые продолжали оставаться такими же далекими и неизведанными, то на залитый водою овраг.

Кикимору это бездействие со стороны Кота сильно раздражало, так, что в бессильной злобе металась взад и вперед.

Ах ты, Мурзилка! – Продолжала она. – А помнишь, как ты исподтишка Лешего в болото столкнул? Когда он наклонился, сорвать что-то хотел. Или забыл? А я помню. Я все видела. Молчать больше не буду. Он же, бабка твоя лысая, потонуть мог. Да ежели все это ему расскажу, Лешик башку тебе снесет одним махом!

Василию надоела эта брань, и он легонько, пальчиком, поманил к себе беса. Еще Кикимора не нашла подходящих слов для продолжения серьезного разговора, как злыдень уже стоял подле Кота, выправляясь по струнке, и весь во внимании.

– Вот что, Рыжий, сбегай, принеси-ка ведро. Я там, в машине видел. – И тут же добавил: – В кузове.

– А зачем?

– Какое твое собачье дело? Тебе было велено принести, и баста. А что, как, да почему, знать не положено.

После этих слов бес скрылся в зарослях орешника. Но не прошло и пяти минут, как снова стоял на том же самом месте перед Котом и держал в руке грязное и изрядно помятое ведро, в котором, по всему видимо, когда-то держали машинное масло.