Карапуз сперва испугался, потом разозлился, затопал ножками, грозя усвистевшему ввысь режущему облака, визжащему снаряду особо злокозненного действия, но взял себя в руки, выхватил из колчана вторую стрелу и снова прицелился в непокорного царя…

Вот только Скарв Черноногий уже достиг пределов небосвода, на который опирались могучие корни Древа Хаттфъяля. По стечению обстоятельств, он врезался как раз в тот момент и именно в тот самый корень, который обнюхивал и на который намеревался совершить коварное мокрое дело Радсель. От вибрации и металлического звона, вызванных столкновением бронированной головы и древесины, трусливый волк в ужасе подскочил и, противно скуля, умчался прочь, поджав хвост, чем несказанно расстроил Баратана Отца Битвы, которому сегодня выпала очередь дежурить у Древа Хаттфъяля. Бог сражений и воинской доблести выскочил из укрытия, неистово заревел, извергая бурный поток красноречивых эпитетов, сравнений и гипербол, которые ни один уважаемый поэт не использует, когда воспевает героев в пылу битвы, а потом начал яростно грызть лезвие скучавшего без дела Блондеринга. Тут-то Баратан и заметил того, по чьей вине он остался сегодня без долгожданного веселья. Но Скарв Черноногий, тоскливо хрюкнув, уже отпружинил от корня и отправился обратно на грешную землю. По той же самой траектории. И пронзил то же самое облако, только сверху вниз. По стечению обстоятельств, в тот же момент, когда карапуз почти спустил тетиву. Да еще и Отец Битвы, импульсивный бог, яростный, не отличавшийся сдержанностью и подверженный неукротимым вспышкам бешенства, в гневе метнул Блондеринг вслед обнаглевшей свинье…

Что ж, если спросить Судьбу, она бы только хитро улыбнулась и справедливо заметила, что, в конце-то концов, все не так уж плохо получилось. Ведь все довольны, разве нет? Наглый царь, не веривший в любовь и насмехавшийся над Аустой, наказан по всей строгости романтических геометрических фигур. А кто виноват, что влюбленному царевичу приспичило признаваться царице в любви на глазах у всех? Кто виноват, что он так близко стоял к царю? Кто виноват, что старый дурак как будто специально вскочил с трона и подставился под стрелу, которая по вине летающей свиньи должна была пройти мимо? И вообще, любовь — штука такая, никогда не знаешь, как выстрелит и куда попадет. Главное, что она прекрасна во всех своих проявлениях, да и Ауста довольна. А нет ничего важнее довольной богини любви. И изнывающему от скуки Баратану нашлось чем заняться. А кто виноват, что Блондеринг лежал на том же курсе, но срикошетил от стрелы, под завязку заправленной любовным аффектом? Кто виноват, что он угодил в мужа царицы, который до того был шокирован выходкой царевича, что подавился оливкой? Кто виноват, что гости не умеют оказывать первую помощь, но любят хвататься за холодное оружие? И вообще, между прочим, кровопролитная, долгая резня каких-то там смертных примирила двух богов, отца и сына, Войну и Битву. Правда, ненадолго, но ведь примирила, а это поважнее пары десятков тысяч мертвых людей и непоправимого ущерба и разорений. Все равно, поэты, музыканты и драматурги потом подшлифуют неудобные углы, сотрут кровь, смажут благовониями трупы, где-то скрасят, где-то умолчат… потомки довольны останутся. А вот карапуз нет. Он был честным и ответственным тружеником и работал на особу, которая милая и приятная, только когда разгуливает нагишом по весенней солнечной лужайке среди цветов, пташек и зайчиков. Даже если она довольна, все равно найдет повод для недовольства. А карапуз уже не в первый раз допускал оплошность, но сегодня, как назло, он ни в чем не виноват. И его терпение лопнуло. Он бросил лук, потоптал его ножками, выражая свое негодование совсем не детскими словами и хрипатым басом человека, потратившего лучшие годы на опасном для здоровья, неблагодарном производстве. После чего сплюнул, порылся в колчане и выудил оттуда сперва сигару, а затем коробок спичек. Откусив кончик сигары и сунув ее в уголок рта, карапуз потряс коробок, достал спичку, чиркнул ей об ягодицу и прикурил. А потом, выпустив в небо густое облако дыма, взлетел и упорхнул прочь, размышляя о том, что сегодня уж точно уволится, сам, по собственному желанию. В конце концов, у него есть крылья, а значит, не пропадет.

***

— Еще вопросы есть? Предложения? Желающие? — отряхнул ладони Эйнар, красноречиво обводя взглядом оставшихся хряк-берсерков.

Ребяты, сбившись в плотную кучу, дружно попятились. Боевой хряк, не поднимая рыла, пополз задом, перебирая одними лишь задними копытами.

— Вот и славно, — заключил Эйнар, упершись в бока. — А теперь…

Сын Войны умолк и прислушался к чему-то, после чего отступил в сторону, уступая место вернувшемуся с небес Скарву Черноногому. Вождь хряк-берсерков вонзился в землю по уши, завибрировал, а потом опал, нелицеприятно раскинув кривые ноги. Был бы Черноногий простым смертным, такое путешествие туда и обратно закончилось бы для него еще печальнее. Но он был смертным непростым. К тому же почти никогда не снимал шлем. Скарв Черноногий думал о безопасности на лихопроизводстве.

Эйнар попинал стонущее тело, снова отряхнул руки от воображаемой пыли.

— А теперь, — повторил он, — катитесь отсюда.

— Всенепременно, — заверил дрожащий хряк-берсерк, претендовавший на звание самого одаренного в четверке. Шлем на его плечах издавал такой поспешный звон, скорости которого не достигла бы даже самая быстрая рука с тамбурином. — Но осмелюсь заметить, колесо — не лучшая форма для подобного способа передвижения. Шар подошел бы гораздо лучхмпф-мф…

Ребяты, перепуганные хмуро сдвинувшимися бровями Эйнара, быстро зажали приятелю пасть.

— Конечно-конечно, — заискивающе улыбнулся другой берсерк, менее одаренный, но более сообразительный. — Сию минуту. Только дозволите ли забрать, хм, недвижимое имущество?

Эйнар равнодушно пожал плечами. Ребяты дружно подбежали к своему вождю, двое из них без особых церемоний выдернули его из земли за лодыжки и поволокли под какофонию болезненных взвизгов и похрюкиваний. Третий поднял драгоценный шлем вождя, сунул его подмышку и, пятясь, раскланиваясь, поспешил за своими.

— Ах да, точно, — задумчиво потер лоб Эйнар, взглянув на остолбеневшую толпу селян, — и это, не смейте возвращаться.

— Обязательно, — заверил хряк-берсерк, кланяясь. — Не посмеем.

— Ну и славно. Надеюсь, больше не увидимся.

— Тоже очень надеемся не увидеться, — заверил другой берсерк.

— Приятно было, хм, не познакомиться, — подтвердил третий.

— До скорых невстреч, — попрощался четвертый.

Когда спустя некоторое время хряк-берсерки оказались достаточно далеко в голом, унылом поле на берегу серого моря под вечно свинцовым, низким симскарским небом, Эйнар Сын Войны, тяжело вздохнув, ссутулился, пошатнулся и приложил к раскалывающейся от боли голове ладонь. Он медленно повернулся на нетвердых ногах и едва не упал от неожиданности, встретившись с десятком пар глаз селян, подкравшихся к нему почти в упор.

— Эй, народ, — поднял руки Эйнар в примирительном жесте, — ну да, опоздал. Согласен, виноват, нехорошо получилось. Ну, перебрал слегка вчера, с кем не бывает-то, а? Так ведь закончилось-то все хорошо, нет? — неуклюже улыбнулся он.

Селяне молча обступили его, беря в кольцо. Сын Войны занервничал. Он был полубогом, совершил Семь Великих подвигов, не боялся целых армий, сражался с великанами, дергал за хвост драконов, гонял троллей из-под мостов и умудрился перепить гномьего короля — это же всем известно. Именно поэтому Эйнар чувствовал себя неуютно среди мрачных, чем-то недовольных селян. Особенно когда в силу издержек производства от спасаемой деревни мало что остается. Не станешь же их бить, если даже придется. Об этом тоже станет сразу известно. Да и не был бы Эйнар Эйнаром, если бы имел привычку драться с тем, кто слабее.

— Слушайте, народ, — нервно пробормотал он, понимая, что кольцо селян сжалось до неприличия плотно, — пока вы не начали хаять меня за дело, давайте, что ли…