А потом бросились в атаку.

***

Раск, отыскав возле сарая пару жухлых стебельков, флегматично пережевывал их, глядя на все с выражением предельно зеленой тоски. Не то чтобы он не переживал за хозяина; в конце концов, он был преданным волшебным конем. К тому же, ему когда-то стоило немалых усилий пробиться, лягая, кусая и расталкивая конкурентов, к проклятому аркану из волос профессиональной девственницы, чтобы навечно лишиться вольной жизни в табуне на зеленой лужайке, и перспектива отринуть удила, сбрую, уздечку и седло — символы позорного для каждого вольнолюбивого волшебного скакуна рабства — совершенно не прельщала. Он к ним сильно привязался, привык к уютным теплым конюшням, овсу, соломе… Да и к невоспитанному, дикому, неуправляемому и бескультурному хозяину тоже, если честно. Его откровенное варварство оттеняло благовоспитанность и образованность Раска, а ведь согласно философским учениям все должно находиться в балансе. Так что нет, Раск никогда не желал Эйнару зла и не мечтал от него избавиться.

Но они провели вместе уже столько лет, что Раск совершенно утратил всяческий интерес к бесконечным дракам, стычкам и кровопролитию и разучился переживать и волноваться. Вся эта геройская работа давно уже вызывала у него легкое раздражение и заставляла задаваться вопросами о природе зла. В частности, влияют ли злодеяния на интеллектуальные способности. Из того, что вывел для себя Раск, следовало, что влияет и крайне сильно. Эйнара Сына Войны, шумного варвара с дурными манерами, было принято считать не самой яркой звездой на интеллектуальном небосводе Симскары. Но он не был глуп, и Раск это признавал, чего не мог с уверенностью признать во всех тех темных властелинах, колдунах, злодеях и негодяях, с которыми приходилось сталкиваться. Если герой, раз за разом бьющий злодею зубы, глуп, то кто тогда злодей, раз за разом выбитые зубы собирающий?

А Гизур не видел ничего, но не очень переживал по этому поводу. Ведь он был скальдом, а любой скальд не только видит больше других, ему, в принципе, вообще не нужно видеть, чтобы сочинить хорошую песню. Он сидел на земле и радовался, с блаженным видом обнимая переднюю ногу коня, что нашел для себя крепкую, надежную и, в целом, покладистую опору. Раск пару раз пытался стряхнуть нежеланную окову, но скальд вцепился слишком крепко, и любая попытка оканчивалась лишь обиженным нытьем и полусонным бормотанием. Раск, конечно, мог бы поступить так, как он обычно поступал со всем нежелательным, но помнил предостережение хозяина. Он дорожил своей головой. В ней было столько умных мыслей, сколько не снилось ни одному мудрецу. В конце концов, конь просто смирился. Он вообще поразительно быстро смирялся со всеми превратностями судьбы и воспринимал их как средство закалки характера. Если бы этого не делал, давно бы уже окончил свои дни, бросившись с обрыва.

Фигура в балахоне на удивление проявляла к происходящему интереса больше всех. Больше даже несмело, осторожно, боязливо собирающихся зрителей из числа жителей Рыбачьей Отмели. Пока что их набралось человек шесть — выглядывающих из-за угла старого сарая голов с глупым выражением любопытствующих физиономий. Но по дороге на цыпочках крались новые зрители. Симскарцы вообще отличались довольно своеобразным отношением к кровопролитию. Не то чтобы они все поголовно рвались в драку или не мыслили ни дня без мордобоя. Большинство симскарцев считало, что если кто-то кому-то и собрался набить морду, то пусть делают это где-нибудь подальше. Но если уж мордобой случился здесь и сейчас, не грех на это посмотреть. Будет о чем рассказать вечером за кружкой браги. Естественно, посыпая рассказ специями из собственных художественных осмыслений. Поэтому даже опасность для жизни не всегда могла притупить любопытство или унять желание рассказать свою версию того, что все видели сами. Ведь по морде бьют не тебя. А когда достается не тебе, то это не такая уж большая трагедия и ужас.

Но фигура в балахоне действительно относилась к происходящему со всем вниманием и ответственностью. Один глаз, скрытый в тени капюшона, следил за полем и участниками событий, в то время как другой постоянно сверялся с растянутым перед лицом листом бумаги, густо покрытым строками мелких цифр и имен. Естественный порядок вещей — очень тонкая материя. Сам за собой он следить не удосужится. Более того, стоит отвлечься, как он непременно воспользуется моментом и попробует выкинуть какой-нибудь фокус. А допускать этого нельзя. Ни при каких обстоятельствах.

И когда хряк-берсерки в очередной раз всем скопом набросились на Эйнара, Старик лишь покачал головой и принялся быстро перебирать в списке имена и даты, точные до секунды.

***

Первым до Эйнара добрался пес, тот, у которого рогатина осталась еще целой. Он попытался с наскока ткнуть Сына Войны острием в живот, но Эйнар перехватил копье левой рукой возле самой втулки, обломил его, втыкая наскакивающему псу меч в незащищенную грудь. Пес замер, сперва глянув на обломок копья, потом на торчащую из груди рукоять Близнеца. Упасть он не успел — его отпихнул упитанный, приземистый, но при этом очень прыткий хряк, накинувшийся на Эйнара с топором. Эйнар выбил топор из его руки, схватил хряка за ремни, перетягивающие упитанное тело на манер подтяжек, поднял и широко размахнулся им, отгоняя волну ретивых берсерков, напирающих спереди. Эйнар почувствовал удары и уколы в спину, по затылку вновь звонко огрели чем-то тяжелым. Он утробно злобно зарычал и сделал широкий полукруг справа-налево. Визжащий хряк в его руках, болтающийся как тряпичная кукла, проехался копытцами по мордам приятелей, устроив среди них настоящий бурелом. Эйнар зарычал еще злее и закрутился вместе с хряком в обратную сторону, раздав его копытцами тем берсеркам, которые сочли повернутую к ним спину героя удачной целью. Двое из них отлетели назад, один кувырнулся набок, подмяв соседа, кто-то, обладая достаточной реакцией, успел отскочить и увидел повернувшееся лицо Эйнара. Взгляд горящих в ехидных прорезях полумаски шлема глаз, задержавшийся на них на мгновение. Тот, кто увидел в них разгорающееся яростное пламя войн, благоразумно попятился. Те, кто не успели, — снова получили по мордам копытцами раскрученного Эйнаром приятеля. Только в этот раз Сын Войны не остановился. Держа хряка за трещащие ремни, он крутился с ним на манер карусели, ускоряя темп, пока не отогнал берсерков достаточно далеко. А потом ремни лопнули. Хряк, с визгом рассекая серый симскарский воздух, полетел низко над землей, опрокинул не успевшего отскочить берсерка, но не сбился с курса, а продолжил движение к небольшому взгорку, откуда за течением битвы наблюдали Биркир Свартсъяль и Скарв Черноногий. Хряк врезался в сырую землю, пропахал рылом глубокую борозду, остановился у ног вороной лошади колдуна, окатив его грязью. Свартсъяль брезгливо отряхнул с груди капли, величественно изогнул бровь. Сварв Черноногий тяжело сглотнул.

А Эйнар выхватил из ножен второго Близнеца левой рукой, перекинул его в правую, ловко раскрутил его кистью. Увидел пса, навзничь лежавшего в двух шагах от него с торчащим из груди мечом. Эйнар зловеще ухмыльнулся, хрипло, гортанно хохотнул. Тяжело топнул, оглушительно рявкнув. Берсерки испуганно вздрогнули. Сын Войны бросился к телу, придавил его ногой, ухватился левой рукой за рукоять меча.

И тут на него выскочил козел, замахиваясь косой.

Эйнар присел, когда острое лезвие начало движение, злобно рассекая воздух, и его было уже не остановить. Даже успел заметить торжество в козлиных глазах, которое вдруг сменилось паникой, услышал быстрое, жадное «фьють» над собой…

— Эй, козел! Смотри, чего де!.. — не услышал Эйнар гневный, возмущенный крик призрачной головы не вовремя оказавшегося у него за спиной берсерка. — …Лаешь, — раздраженно докончил тот, увидев тяжело упавшее собственное тело.

Дух — обычная призрачная фигура обычного умершего человека без намека на свинские черты, если только фигуральные, — глубоко вздохнул.